Страница 40 из 159
Но не успел я свернуть с главной улицы на набережную, как позади раздался свисток полицая. Я не обратил на него внимания и нажал на педали. Оказывается, делая левый поворот, я нарушил правила уличного движения и к тому же еще не остановился на сигнал регулировщика. Не знаю, что было бы, задержи он меня, но тут неизвестно откуда появился патруль фельджандармерии. Немец понял, в чем дело, выхватил резиновую нагайку, остановил меня и начал прогуливаться ею по моему телу. Возможно, случись это не в центре города, мои нервы не выдержали бы. А тут пришлось терпеть. Начали собираться люди. Зевак нашлось немало, появились даже знакомые парни и девушки. Одни смеялись и кричали:
— Так ему и надо! Бейте его!
Другие сочувствовали. А гитлеровец, вероятно решив выместить на мне всю свою злость, продолжал орудовать нагайкой. Несколько раз я пытался вскочить на велосипед и уехать, но жандарм догонял меня и бил еще сильнее. Наконец он устал и, выругавшись, отпустил меня.
Я сел на велосипед и, с трудом превозмогая боль, из последних сил помчался в Здолбунов. Когда, приехав к Шмерегам, я разделся, Анастасия Тарасовна вскрикнула: вся спина была темно-синей от следов нагайки. Два дня хозяйка прикладывала к моей спине холодные компрессы. Стало немного легче, но на душе было очень больно, что я не выпустил в проклятого оккупанта обоймы, что он оказался сильнее меня, советского партизана. Нет, я этого так не оставлю, я отплачу этой собаке за все!
Через два дня я вернулся в Ровно, но на велосипеде больше не ездил. Ребята встретили мой рассказ смехом и шутками, а когда об этом узнал Медведев, он сказал:
— За одного битого всегда двух небитых дают.
Прошло несколько дней, и со мной случилась еще одна неприятность. Среди определенной части ровенского населения моя личность стала очень популярной. С легкой руки пана Зеленко я стал настоящим коммерсантом и делал на этом поприще заметные успехи. Во время оккупации коммерция почти не преследовалась. Если полиция даже и арестовывала какого-нибудь спекулянта, то в худшем случае она отбирала товар или взимала штраф. Чаще же дела оканчивалось взяткой. Коммерцией занимались разные люди: и агенты гестапо, и сотрудники оккупационных учреждений, и корреспонденты националистических газет, и мы, партизаны-разведчики.
Однажды на улице ко мне подошел один тип, которого я никогда до этого не видел.
— А! Мое почтение, пан! Давненько мы не встречались. Как идут дела? Как здоровье?
Я никак не мог понять, что это означает: хитрость гестаповского агента, обычная ошибка или просто какая-нибудь нахальная проделка. «Разведчик никогда не должен избегать новых знакомств, какими бы они ни были», — думал я.
— Большое спасибо, уважаемый пан… — Я сделал паузу, как бы пытаясь вспомнить фамилию.
— Чаплинский…
— Да, пан Чаплинский. Живу хорошо, дела идут еще лучше. А вы как?
— Знаете, у меня к вам очень выгодное дело, уже собирался вас разыскивать, но, к счастью, мы встретились. Есть хорошее дело, и только вы со своим авторитетом можете его поднять. Один немецкий железнодорожник предложил мне десять ящиков дрожжей. Но он хочет наличными, а такой суммы ни у кого нет. Вот я и решил найти вас. Пока что ваша фирма в Ровно самая солидная.
— Сколько нужно? — тоном делового человека спросил я.
— Не пугайтесь, пан, но сумма очень большая.
— Сколько же?
— Двадцать тысяч оккупационных марок.
— А место для дрожжей у вас есть или вы собираетесь продавать их на рынке?
— Безусловно, есть. И на каждом ящике будет по тысяче марок барыша.
— Когда нужны деньги?
— Хоть сейчас.
Я задумался. Спекулянт впился глазами в мое озабоченное лицо: что я решу. А я, подумав, открыл портфель и протянул ему пачки оккупационных марок, по десять тысяч каждая.
Получив деньги, он горячо поблагодарил и заверил, что завтра же возвратит всю сумму.
— А барыш поделим поровну, — удовлетворенно добавил он.
— Где мы встретимся? — спросил я.
— Там, где вам будет удобнее.
— Мне все равно.
— Тогда у пана Зеленко.
— Очень хорошо, пусть будет у пана Зеленко.
На следующий день я пришел к своему старому «приятелю». Зеленко пригласил перекусить. Только мы сели за стол, открылась дверь и в корчму вошел Чаплинский.
— О! — поднялся навстречу ему Зеленко. — Мое почтение! Заходите, заходите! А у меня как раз мой лучший друг пан Курильчук.
— Какой Курильчук? — удивленно переспросил Чаплинский.
— А вы его не знаете? Тогда познакомьтесь. И Зеленко подвел Чаплинского ко мне. Я протянул ему руку и сказал:
— Стефан Курильчук.
— Погодите, — остановил меня Чаплинский. — Я же вас знаю как пана Грицюка. Когда это вы успели перекраситься на Курильчука?
«Вот тебе и на, — подумал я. — Попался». У меня было удостоверение на имя Стефана Курильчука, с которым я первый раз прибыл в Ровно и пришел к Зеленко. Но я им уже давно не пользовался, так как у меня были отлично сделанные документы на имя Грицюка. Для Зеленко я все еще продолжал оставаться Курильчуком. Что делать? Как выкрутиться?
— Видите ли, пан Чаплинский, — начал я, — это очень тонкое дело. Я не только коммерсант, но и журналист. Пишу в газету «Волынь» и подписываюсь Грицюк. Это мой литературный псевдоним.
Я вытащил из кармана удостоверение с трезубцем на обложке, в котором собственноручной подписью самого редактора Уласа Самчука подтверждалось, что я, Стефан Грицюк, являюсь корреспондентом газеты «Волынь» по Луцкому округу.
Прочитав удостоверение, коммерсант с уважением посмотрел на меня и начал расхваливать. Но пан Зеленко почему-то не поддакивал ему, а начал бросать на меня косые взгляды. «Вероятно, у хозяина корчмы возникли подозрения, — подумал я. — Надо быть осторожным».
Пан Чаплинский возвратил двадцать тысяч марок и предложил мне самому разделить барыш от операции с дрожжами. Я отсчитал пять тысяч — ровно половину барыша — и отдал коммерсанту.
Подобные коммерческие операции случались часто. Они начинали нас обременять, мешать основной работе. Со всех сторон на нас жали спекулянты, предлагая дела, одно соблазнительнее другого. Отказываться было невозможно, приходилось втягиваться в коммерческие сделки, финансируя дельцов разного пошиба. Спекулировали всем, чем придется: дрожжами, каустической содой, мылом, камнями и зажигалками, керосином, солью, кожимитом. Однажды мне предложили очень «выгодную» операцию на пять тысяч марок с деревянными сапожными гвоздями и дратвой. Я отдал деньги, и целая машина гвоздей в бумажных мешках была выгружена в одном из дворов. На следующий день пошел дождь. Мешки размокли, а гвозди превратились в месиво. Так и пропали пять тысяч марок, да еще пришлось вывозить гвозди на свалку. Но подобные неудачи не приводили нас к банкротству.
В Ровно был комиссионный магазин, принадлежащий одному турку. Хотя гитлеровцы относились к турку лучше, чем к украинцам и полякам, не чинили никаких препятствий его торговле, он не выказывал к завоевателям особой любви, а даже наоборот — подчеркивал свое неуважение к ним. Михаил Шевчук, Василий Бурим и Иван Приходько часто заходили в магазин, ставший неофициальным центром коммерческих операций.
Однажды не успел Михаил Шевчук переступить порог магазина, как за ним вслед вошел агент уголовной полиции Марчук. Он давно приметил, что Шевчук — частый гость турка и, вероятно, крупный спекулянт, ну и решил поймать его на горячем. Михаил не растерялся, позвал турка и, увидев на витрине хирургические инструменты, попросил их завернуть. Уплатив деньги, взял покупку и вышел. Марчук за ним.
— Может быть, пан угостит стаканом хорошего вина? — спросил он у Шевчука.
— Вино? Можно!
Они зашли в пивную, и Марчук стал заказывать. Очевидно, полицай рассчитывал хорошо погулять за счет Шевчука, так как за первым стаканом попросил второй, а потом третий… Но когда пришло время расставаться, Михаил достал из кармана гестаповский жетон на серебряной цепочке и начал им играть, накручивая на палец.