Страница 22 из 159
Вместе с известием о смерти Приходько мы получили приказ командования: всем разведчикам срочно возвратиться в отряд. Сделать это было нелегко. Гитлеровцы на всех дорогах расставили заслоны, и необходимо было переждать несколько дней, чтобы они немного успокоились. Но оставаться в Ровно было опасно, обстоятельства требовали оставить «столицу» оккупированной Украины, и мы решили перебазироваться в Здолбунов и уже оттуда с помощью местных подпольщиков добраться до отряда. Так мы и поступили, переехали к братьям Шмерегам. Наши надежды на помощь здолбуновских товарищей не оказались напрасными. Когда Николай Иванович высказал мысль, что неплохо было бы достать автомашину и на ней отправиться в отряд, Сергей Шмерега предложил:
— У нас в заготконторе есть такая машина. Газогенератор. Мешок дубовых чурок — и шпарит сто километров. Гитлеровцы потому ее и не взяли, что она работает на дровах.
— Это хорошо, — сказал Кузнецов. — А как быть с водителем?
Коля Струтинский не выдержал:
— А какой вам нужен шофер? Первого класса или автомеханик? У меня второй класс. Давайте какой угодно драндулет, и я поведу. Были бы только руль и колеса.
— Чудесно! — воскликнул Кузнецов. — Только как же это? Возьмем машину и уедем. А что скажут в заготконторе?
— На этой машине работает бывший военнопленный Леонтий Клименко. Мы его немного знаем. Он какой-то замкнутый, ни с кем не дружит, сторонится всех, но честный, хороший человек, и мы уже думали привлечь его к подпольной работе. Попробуем? — спросил Сергей.
— Если вы в нем уверены, пожалуйста, договаривайтесь, — согласился Николай Иванович.
На следующий день братья Шмереги сообщили, что Клименко без колебаний согласился ехать и машина будет ожидать нас в семь часов вечера в условленном месте.
Ровно в семь мы с Шевчуком были в одном из здолбуновских переулков. Мы увидели старенькую полуторку с газогенераторными баллонами по бокам, около которой возился худощавый, неприветливый с виду человек лет тридцати.
Подойдя к нему, я спросил:
— В каком направлении уходит ваш лимузин?
— В направлении Гощи, — ответил он, оглядев нас с Мишей с ног до головы. — А дальше видно будет… Садитесь, пожалуйста.
Мы забрались в кузов. Через две-три минуты подошел Коля Струтинский.
— Ну, можно ехать? — спросил наш новый знакомый, но тут же прикусил язык, увидев рядом немецкого офицера. Тот, ничего не говоря, открыл дверцу кабины и, удобно устроившись на сиденье, резко захлопнул ее.
Клименко растерянно посмотрел в нашу сторону.
— Все в порядке, — сказал Шевчук. — Поехали.
Видно, эти слова не очень успокоили шофера. Он с недоверием взглянул на нас, вздохнул и медленно полез в кабину.
Машина, оставляя за собой клубы дыма, тронулась в путь.
По дороге нас несколько раз останавливали немецкие патрули, но, заметив в кабине обер-лейтенанта, даже не осмеливались проверять документы. Мы уже надеялись без всяких препятствий добраться к месту назначения, как вдруг перед мостом через Горынь, возле села Бабино, патруль предложил нам сойти с машины и направиться к штабу гарнизона для проверки документов.
— А вы, господин обер-лейтенант, подождите, пожалуйста, в кабине, — обратился к Кузнецову старший патруль.
Но Кузнецов уже соскочил на землю.
— Разве вам недостаточно того, что я здесь? — недовольно воскликнул он.
— Извините, но мы это делаем ради вашей безопасности. Не забывайте: вокруг полно партизан, и кто знает, нет ли их среди ваших спутников. Вы рискуете, господин обер-лейтенант.
— Не ваше дело, кто со мной ездит! — перебил его Кузнецов. — Я был в Париже, в Варшаве, под Харьковом! Я дважды ранен, и мне нечего бояться. Это вы тут, в тылу, пугаетесь каждого воробья. Вас бы на фронт! А что касается этих людей, то я сам их проверял и в ваших услугах не нуждаюсь.
— Еще раз простите, господин обер-лейтенант, мы не хотели вас обидеть, и все это исключительно ради нашей общей безопасности. Но если вы настаиваете, то, пожалуйста, можете ехать.
Шлагбаум поднялся, и мы поехали дальше. Приблизительно через час машина остановилась. Мы рассчитались с водителем и направились к лесу. Клименко стоял и глядел нам вслед, все еще не понимая, с кем он имел дело.
Позже, когда я снова встретился с ним (а он к тому времени уже стал настоящим подпольщиком), он не выдержал и спросил:
— А немецкий офицер, который был тогда с вами, тоже партизан?
— Да это же не немец. Это наш разведчик, русский, — ответил за меня Сергей Шмерега.
— Какой русский? Он тогда на мосту так кричал по-немецки на патрулей, что я даже испугался. Не может быть…
— У нас все может быть, — ответил я. — Здесь нет ничего удивительного. На то мы и партизаны.
Клименко смутился:
— Вот тебе и на! А я еще деньги взял за то, что подвез партизан.
Он долго не мог простить себе этого и, когда во второй раз встретился с Кузнецовым, прежде всего извинился перед ним.
…В отряд мы прибыли на рассвете. В штабе уже знали обо всех подробностях гибели Коли Приходько.
Он приехал на партизанский «маяк» веселый, возбужденный, отдал ребятам наш пакет и, ничего не сказав, пошел отдыхать. Утром следующего дня ему вручили пакет от командования отряда. Перед тем как направиться в Ровно, он вытащил из саней два карабина и, отдавая их Борису Сухенко, сказал:
— На, передай в штаб. Я отобрал их у полицаев.
— У каких полицаев? И где они?
— Я их пустил под лед. Понимаешь, еду я из Великого Житня на Тучин, и вдруг встречаются мне два полицая. «Подвези нас в Козлин», — говорят. Сначала мне хотелось прошить их из автомата, но потом подумал: жаль патроны на этих гадов тратить. «Садитесь!» — отвечаю. Они устроились сзади и давай надо мной смеяться. Чего, мол, я, такой здоровый, не хочу ехать в Германию. Там, дескать, очень хорошо: и культуры можно набраться, и денег заработать. А, думаю, гады, вон вы куда гнете! Я им: «А почему вы сами туда не поехали?» А они мне: «Какое твое дело? Нам и тут хорошо. А вот тебе надо было бы поехать». Один из них говорит: «Мы приедем в Козлин и отправим тебя». Меня аж передернуло. Как раз в это время мы въехали на мост. Ну, думаю, увидим еще, кто кого, я вас отправлю не только в Германию, но и ко всем чертям. Остановил лошадей, выхватил автомат и как заору: «Прыгайте, гады, в воду! Они затряслись от страха и давай меня умолять: «Товарищ партизан, мы пошутили, не убивайте, мы не виноваты». Но я не сдавался. «Прыгайте, говорю, в воду, иначе убью». Они и прыгнули с моста в реку. А вода ледяная, лютая, только их гитлеровки и всплыли наверх. «Черт с вами», — думаю. И погнал лошадей. Ты, Борис, не рассказывай об этом командиру, иначе мне снова попадет.
— Хорошо, не скажу. Но ты будь осторожен. Советую возвращаться в город другим путем.
— Чего ради?
— Твоя выходка может насторожить оккупантов, и они подготовят тебе засаду.
— Вряд ли, — возразил Приходько.
— Не надо быть таким упрямым, Николай, ехать этой дорогой опасно.
— Ну хорошо, поеду другой.
Но он сделал все-таки по своему, поехал в город той же дорогой, которой за день перед этим пробирался на «маяк».
За Тучином его остановил патруль.
— Документы!
Николай подал свой аусвайс.
Один из полицаев начал шарить под сиденьем. Николай не выдержал, выхватил автомат и нажал на спусковой крючок. Автоматная очередь скосила их. Но не все они были убиты. Когда Николай погнал лошадей по дороге, оставшиеся в живых начали стрелять ему вслед. Фашистская пуля попала партизану в плечо, но Приходько продолжал гнать лошадей. Возможно, ему удалось бы скрыться, но навстречу шла машина с немецкими солдатами. Увидев ее, Николай свернул с дороги в поле. Машина остановилась, и немцы открыли стрельбу по нему из пулеметов. Лошади мчались как бешеные. Казалось, еще мгновение — и Приходько удастся оторваться от преследователей. Пуля свалила одну лошадь. Николай быстро выпряг ее и погнал сани вперед. Но не успел он проехать и двух десятков метров, как упала вторая лошадь. Приходько залег за ней и открыл огонь по гитлеровцам. Но к ним подоспело подкрепление: еще одна машина. Фашисты окружили Николая большим кольцом, которое начало быстро сужаться: они решили взять партизана живым. А он и не думал складывать оружие — косил из своего автомата фашистов. Кончились патроны, и он стал бросать гранаты. А потом достал пистолет. Когда гитлеровцы были уже совсем близко, Приходько, истекая кровью, сжег пакет, метнул в немцев последнюю гранату и выстрелил из нагана себе в лицо разрывной пулей, чтоб его не могли опознать.