Страница 147 из 159
— Единственная надежда на Леню Клименко, — сказал он. — Может, ему удастся сесть с миной в Шепетовке? Поезда, идущие на запад, проверяют не так тщательно. — И, подумав еще, добавил: — Жалко, что у нас нет связей с шепетовскими товарищами. Они помогли бы.
— Они, пожалуй, сами тоже думают, как бы подорвать мост, — заметил я. — Понятно, хотелось бы нам самим это сделать, но, действуя сообща, мы от этого только выиграли бы. А теперь у нас нет уже времени устанавливать связь с шепетовскими товарищами, нужно действовать одним.
— Я понимаю, что нужно. Но как?
— Будем думать, Дмитрий Михайлович. Если ничего не надумаем и никто нас не опередит, пошлем Леню в Шепетовку.
Ночевать я остался у Красноголовца. И на следующий день не знал, что Ванда утром пошла на вокзал, что там она встретилась с Генеком и что они сели на поезд, с которого Ходаковский должен был скинуть мину на мост.
Я лежал в тени сада и в ожидании, пока придет хозяин, перелистывал страницы немецких газет и журналов. С каким наслаждением я развернул бы сейчас «Правду» или «Огонек»! Как хотелось прочитать что-нибудь о нашем, советском. Из сообщений Информбюро, которые Иванов регулярно привозил с «маяка», я знал, что наши войска успешно наступают. Освобождены Орел и Белгород. Пятого августа Москва впервые салютовала победителям. Москва! Как много мыслей рождает это родное, близкое сердцу слово!
Почему-то передо мной возникли картины моего детства, страшные годы шляхетского владычества, застенки польской дефензивы. Всех, кто не покорился, именовали тогда «агентами Москвы». Так и запало в мое ребячье сознание слово «Москва» — как символ чего-то далекого, недостижимого, но сказочно прекрасного и привлекательного.
Сердце тянется к Москве, мысли летят к ней. Когда же наконец и у нас, на земле волынской, будет так, как там? Когда? Сидеть и ждать? Нет, бороться, искоренять зло, бороться и —
Кто из нас в те годы не повторял этих пламенных слов «Вечного революционера» Ивана Франко? И, повторяя их, видел перед собой ясную цель: воссоединение порабощенных западноукраинских земель с матерью Советской Украиной. Ясный свет московских звезд озарял наш путь, и мы шли этим путем, навстречу своей заветной мечте.
«Агент Москвы»… Так называли меня жандармы польской дефензивы, когда бросили в тюрьму в тридцать седьмом году. И я не возражал им, хотя никаким московским агентом никогда не был. Тогда я даже почувствовал гордость, что именно так называет меня белопольская охранка. И хотя несладко было за решеткой, сердце мое наполнялось радостью.
Наконец — желанная свобода! Газета. На первой полосе — большая фотография. Площадь. Я никогда там не был, но узнал ее — Красную площадь. Думал тогда: заработаю денег, возьму отпуск и поеду в Москву. Не суждено было: началась война.
Вспоминаю: Пенза, ноябрь сорок первого. Снежная, морозная зима. У нас хоть не фронт, но мы, железнодорожники, чувствуем себя фронтовиками и готовы в любую минуту на передовую. А оттуда что ни день приходят тревожные вести. Стонет земля Украины, стонет земля Белоруссии, стонет брянская и смоленская земля, враг подполз к самой Москве, притаился, стягивает лучшие силы для решительного прыжка — в самое сердце нашей страны. И вдруг утром громкоговоритель донес: в Москве, на Красной площади, состоялся военный парад по случаю двадцать четвертой годовщины Великого Октября! Москва живет! Москва дышит полной грудью! Москва говорит всему миру: победа будет за нами! И как доказательство справедливости этого предвидения — могучий удар по фашистской военной машине, удар, который обусловил весь дальнейший ход войны. Москва выстояла. Москва победила.
И наконец я в Москве. Нет, не в отпуск, не на отдых приехал. Нас, простых советских парней, комсомольцев, привел в этот город долг перед народом и Родиной. И, пройдя в Москве короткую, но незабываемую школу закалки, мы получаем путевки в новую, еще никому из нас не ведомую жизнь.
Когда-то шляхетские жандармы называли меня «агентом Москвы». А вот теперь я и в самом деле один из представителей Москвы на захваченной врагом земле. Какая это ответственность — быть представителем Москвы!
Таких, как я, — сотни, тысячи. И никто не чувствует себя одиноким. Каждый знает: о нем думает, ему доверяет, на него возлагает надежды Москва.
И это задание — взорвать мост — тоже пришло из Москвы. На прошлой неделе она салютовала освободителям Орла и Белгорода. А нашим салютом победителям, нашим рапортом Москве станет взрыв на мосту.
Когда же он произойдет? Может, завтра? А может, сегодня, сейчас, в этот миг? Отчего Красноголовец так долго не возвращается?
Наконец пришел. Не один — с Леной Клименко. Оба возбужденные, взволнованные чем-то.
— Что случилось? — спрашиваю.
— Мост взорван! — выкрикнул Дмитрий. — На вокзале паника. Никто ничего понять не может…
— Вот кто-то хорошо поработал! — перебил его Леня. — Говорят, взрыв был такой, будто тонну бомб на мост сбросили. На станции творится что-то страшное. Поезда стоят на всех путях и даже перед светофором. Все переезды забиты эшелонами. Мне пришлось объезжать через Арестов.
— Говорят, недели на три выведен из строя, — проговорил Красноголовец. — Ну ничего, пусть только отремонтируют, мы им еще покажем!
— А все-таки жалко, что не мы это сделали, — продолжал Леня. — Оказывается, в Здолбунове есть люди половчее и посильнее нас. Так? — с любопытством уставился он на меня, как бы ожидая ответа.
— Выходит… — Я сделал многозначительную паузу и улыбнулся. — Да вы не разочаровывайтесь в своих силах, товарищи. Все мы делаем общее дело.
Но мои слова не успокоили Леонтия.
— Видать, — обратился он к Красноголовцу, — мы с тобой, Дмитро, ничего не стоим, ежели такое важное задание проходит без нас…
— Ошибаешься, парень. В том, что взлетел мост, есть частица и вашего труда. Все мы делаем одно дело. И те задания, какие выполняете вы, так же важны…
Вечером я пришел к Пилипчукам. Открыла дверь Ванда.
— Мост взорван! — сказал я ей.
Но это сообщение не удивило девушку.
— Тоже мне новость! — ответила она. — Вот если бы ты сказал, куда девался Генек, тогда бы…
— Откуда же мне знать? Ведь он повез мину с Ходаковским…
— Повез! Жди от него. Да когда мы с ним возвратились в Здолбунов…
— Вы с ним возвратились? Откуда?
И она рассказала, что поздно вечером Ясневский еще раз приходил к ней. Пришел, как он сказал, попрощаться, потому что едет на верную гибель. Расплакался, раскис, противно было глядеть. Еще, чего доброго, подумала девушка, опять все сорвется. И она сказала, что сама поедет с ним и сбросит чемодан на мост. Он начал ее отговаривать, уверял, что Ходаковский сам все сделает, но Ванда приказала ему ждать ее утром на вокзале.
Он ждал. Стоял возле чемодана, пока не подошла. Они направились к поезду.
— Ваш подопечный неизменно пьян, — объявила девушка, увидев Ходаковского. — Боюсь, он снова прозевает мост. Садимся, пан Ясневский. Чемодан сбросим мы — так вернее.
— Никогда в жизни!
— Тогда я поеду без вас.
— Что ты говоришь, моя драгоценная? Без меня ты никуда не поедешь. Первая же проверка — и тебя задержат.
Ничего не поделаешь — он прав. Пришлось отдать чемодан Ходаковскому.
— Только, — обратилась Ванда к Ясневскому, — давайте проедем несколько перегонов, а то он, как в прошлый раз, напьется и пропустит мост.
Так и сделали. Сели в последний вагон и на каждой остановке подходили к вагону Ходаковского. На удивление, Михаль держался довольно бодро. Он успокоительно махал им рукой и произносил одно только слово: «Пожондек!»[15]
На одной из станций они пересели во встречный поезд и, когда возвратились в Здолбунов, сразу же поняли: Ходаковский не подвел. Уже давно на станции не было такой суматохи. На соседнем пути спешно готовили аварийный состав, пронзительно выла сирена, по перрону, между вагонами, по путям бегали разъяренные гестаповцы и жандармы.
15
Порядок! (польск.)