Страница 135 из 159
Да, было о чем думать Лене Клименко, а он — шланги.
Однажды, увидев меня, Клименко не мог скрыть свою радость:
— А с шлангами все же вышло!
— С шлангами? Опять чего-то намудрил?
— Недавно встретился я с Владимиром Паличкой и рассказал ему эту историю с шлангами. Он посмеялся надо мной, а после говорит: «Знаешь, ты подал мне одну идею». — «Какую?» — спрашиваю. «У нас в инструментальном складе целая гора этих шлангов и тормозных кранов. Если их немножко обработать, ну, хотя бы надрезать или подпалить раскаленным шкворнем, а затем прицепить к паровозу, они от давления воздуха начнут лопаться через несколько десятков километров». Вчера из депо вышел паровоз с таким шлангом. И что бы вы думали? Не успел он дотянуть до Радзивиллова, как воздушная тормозная система вышла из строя. А вы говорили: шланги — мелочь.
На этот раз я похвалил Леню. Поднял руки и сказал:
— Сдаюсь, парень, твоя взяла! Только предупреди Паличку, чтобы не горячился.
— Вы за него не беспокойтесь. Этот кого хочешь перехитрит.
И действительно, Владимир Паличка, Иржи Гроуда и остальные чешские товарищи из депо, чем дальше, тем больше расширяли подрывную деятельность. Вслед за поворотным кругом почему-то перестал действовать грузовой кран на топливном складе, тот самый кран, с помощью которого засыпали уголь в паровозы. Несколько раз выходила из строя система водоснабжения. А на паровозах, отправлявшихся в рейс, переставали работать инжекторы, тендем-насосы, масляные прессы, манометры и прочие приборы и механизмы. Паровозным бригадам из Восточной Пруссии (многие из них пользовались услугами Здолбуновского депо) отпускали «специальную» смазку, от которой загорались буксы, плавились подшипники.
Все это делалось так тонко, так «чисто», что никто не мог подкопаться под ремонтников, которые старательно выполняли все предписания фашистской администрации. И когда кто-нибудь из паровозных машинистов, возвратясь после недолгого рейса, начинал жаловаться на деповских ребят — они, мол, не заботятся о качестве ремонта, — администрация брала под защиту своих рабочих. Ведь это не их вина, что с заводов поступают недоброкачественные детали!
Но одних «ремонтных дел» чешским товарищам оказалось мало, и тогда они взялись за сортировочную горку. Железнодорожник хорошо знает, что значит для узловой станции, где формируют составы, сортировочная горка! Здолбуновская горка была одна из самых крупных и хорошо оборудованных в радиусе нескольких сотен километров. День и ночь составители поездов пускали по ней вагоны. У каждого вагона — свое назначение. Одни должны попасть в состав, который через несколько часов выйдет на фронт. Другие, напротив, помчатся на запад. А некоторые, взяв разгон на горке, должны подъехать к рампе — под погрузку. Словом, куда какому вагону нужно — туда и приведет его путь, начатый на сортировочной горке.
А если сделать небольшую перестановку? Если вагоны с грузом, предназначенным для фронта, направить на путь, где стоит состав, который пойдет на запад, а «тыловые» грузы (скажем, уголь, металлолом, тряпье) прицеплять к фронтовым эшелонам? Такая идея показалась чешским товарищам весьма заманчивой. Бригадиром составителей поездов был чех, и в недолгом времени сортировочная горка начала работать на нас.
Один из работников сортировочного хозяйства перекладывал документы на вагоны из одной папки в другую, второй ставил соответственно метки на самих вагонах. Все шло отлично. Но однажды…
Иржи Гроуда был не в духе. Всегда бодрый, в приподнятом настроении, на этот раз он показался мне чем-то озабоченным, огорченным.
— Понимаете, — сказал он, — кто бы мог подумать, что эти танки — желтые?
— Постой, постой, какие танки? — не понял я.
— Ребята наши дали маху, те, что сортировочную горку обслуживают. Ночью прибыло много платформ с танками. Одни с востока, побитые на фронте, с надписью на платформах: Nach Reparatur[13]. На других платформах, тоже с танками, пометка Nach Osten[14]. Вот ребята и решили внести маленькую поправочку. Они стерли надпись Nach Osten и написали Nach Reparatur. И вдруг швабы подняли шум. Оказывается, танки, которые предстояло отправить на восток, выкрашены в желтый цвет, а назначенные в ремонт — в обычный, пятнисто-зеленый. Наши этого не заметили: ночь, да и брезентом танки накрыты.
— Ну, и чем же кончилось?
— На этот раз все обошлось. Проверили все платформы. Оказалось, только один желтый танк попал не по назначению, ну и списали этот случай за счет обычной ошибки. Но должен вам сказать, что мы еще никогда так не ошибались. Откуда только они взялись, проклятые желтые танки?!
Я не стал ломать голову над этим вопросом. Желтые так желтые. Не все ли равно, в какой цвет фашистам вздумается окрашивать свои танки? Может, понадобилось поскорее выпустить из ремонта несколько танков, а никакой краски, кроме желтой, не оказалось. Ждать, пока привезут зеленую, нет времени. Словом, я не придал особого значения рассказу Гроуды о желтых танках и, возможно, совсем забыл бы о них, если бы через несколько дней не услышал от Клименко:
— На станцию только что прибыл целый эшелон с желтыми танками. Сорок три штуки. Все новенькие, все желтенькие.
— Откуда ты знаешь?
— Сам видел и пересчитал.
— Ты был на станции?
— Не на станции, а возле переезда. Я нынче там дежурил.
— Зачем?
— Да, понимаете, лампа… Нужно было ее…
И он щелкнул зубами.
Я ничего не понял. Что за лампа и зачем понадобилось Клименко дежурить у какого-то переезда?
И он рассказал, что по вечерам над переездом, на котором ему часто приходится бывать, зажигается большая электрическая лампа. Переезд этот не охраняется, но благодаря свету, какой дает лампа, немецкие охранники на путях могут наблюдать за ним.
— «Газон» мой, — сказал Леня, — все видели, кто его не узнает? Еще, чего доброго, засекут, после хлопот не оберешься. Не горел бы фонарь, подъехал бы к переезду с выключенными фарами…
И Леня решил объявить войну… электрическим лампам! Подкрадется к железнодорожному полотну, спрячется в кустах и ждет, пока лампа загорится. А когда загорится — натягивает рогатку и стреляет по ней камешком. На следующий день гитлеровцам приходится новую лампу вешать.
— Вот и нынче — еду несколько часов назад на своем «газоне» и вижу: лезет один на столб, а второй внизу стоит, задрал голову. Ну, думаю, лезь, лезь, недолго твоя лампа погорит. Загнал машину в соснячок, сам вернулся к переезду, лежу и жду, когда эта немчура уйдет. А они хоть и ввинтили лампу, но не торопятся уходить: расселись на травке, попыхивают цигарками, о чем-то толкуют. Вот я и жду. А тут слышу: поезд идет. Подошел он — я смотрю, на платформах танки, и все желтые. Посчитал: сорок три. Ну, мне уж не до лампы, подбежал к «газону», сел и — сюда.
— Новенькие, говоришь?
— Прямо блестят!
— И все желтые?
— Ну да!
— Нужно сообщить в штаб.
— А я как раз на «маяк» и ехал. Осталось еще забрать три ящика английских мин.
Посмотрел на меня жалобно и добавил:
— Когда уж эти мины нам понадобятся? Все везу и везу, а пользы никакой.
— Не торопись, Леня. Всему свое время. Будет и польза. Кто знает, может, именно на желтые танки они и пойдут. Приедешь на «маяк», передай записку для Лукина.
Я скоренько набросал на листке из трофейного немецкого блокнота-дневничка:
«В последнее время на восток идут платформы с танками желтого цвета. Сегодня прошел эшелон — сорок три танка. Прошу разрешения начать операцию».
— Вот было бы здорово! — повеселел Клименко, прочитав записку. — Ну, я поехал.
— А как же лампа?
— Сейчас я ее прикончу. Фрицы думают, что она вечером будет светить, а я из нее пшик сделаю. Когда буду возвращаться через переезд, ни одна собака меня не заметит.
Он уехал, а я направился в центр города, где возле кабачка меня, коммерсанта Яна Богинского, должен был ожидать фаэтон всегда пьяненького извозчика Вацека, по прозвищу Сакрамента. Фаэтон был на месте, а Вацеково «пся крев» я услышал сразу же, едва открыл дверь кабачка и на меня дохнуло кислым пивным перегаром, смешанным с едким запахом махорки.
13
На ремонт (нем.).
14
На Восток (нем.).