Гейша

Он протянул мне пару листов бумаги в прозрачной папке и принял позу, которая недвусмысленно означала: «аудиенция закончена».

— Но тогда, — выпалил я, — чтобы и на накладные расходы хватило. Как вы понимаете, без машины я тоже не могу.

Розанов вздохнул:

— Ну ладно, Гордеев. Выпишем тебе деньжат. Только смотри. Дело хоть и простое, но очень важное. Все-таки статья 105 пункт 3 Уголовного кодекса…

— Умышленное убийство из корыстных побуждений? — напряг я память.

— Вот-вот, — одобрительно кивнул Генрих Розанов.

Так я и знал!

— А что за дело? — Я поднял правую бровь, что означало крайнюю заинтересованность.

— Сходи к следователю, посмотри материалы дела. Ты же должен присутствовать при предъявлении обвинения.

Какая потрясающая заботливость. Голос Розанова приобрел явно отеческие интонации. Неспроста это… Гордеев, кажется, тебя поймали на тобой же приготовленную наживку.

— А что за дело-то?

— Да так, пустяки, — Розанов как-то странно улыбнулся. — Ты телевизор-то смотришь?

— Смотрю…

— Небось «Угадай мелодию»?

— Бывает, а что?

— Слышал, что с Суреном Осепьяном случилось?

Знакомое имя… Кажется, в школе, на уроках истории…

— Да-да! Вспомнил. Был такой бакинский комиссар. Ну из тех, которых было двадцать шесть. Его расстреляли.

Розанов как-то странно поглядел на меня.

— Расстреляли — не то слово. Просто застрелили. И никакой он не бакинский комиссар.

— А кто?

— Заместитель председателя Спецстроя, вот кто.

Ну я же говорил. И зачем мне это на голову?

— В убийстве подозревается его любовница. Вот ее-то ты и будешь защищать. Дело почти доказанное. Везет Мосгорпрокуратуре. Тебе там делать почти нечего. Дави на смягчающие обстоятельства. Понятно?

Как не понять?

— Кем доказанное? — иронически поинтересовался я.

Розанов молча поднял глаза к давно не штукатуренному потолку, что должно было указывать на какие-то высшие силы, решившие для себя исход этого дела. Честно говоря, это мне совсем не понравилось.

— Но позвольте, вы же сказали, что дело простенькое.

— А оно и есть простое. Защищать ее — нечего делать. Обвинение доказано. Просто формально поприсутствуешь, и все дела.

Он выразительно подмигнул.

Что мне оставалось делать? Конечно, я бы мог пойти на принцип и отказаться. Но тогда плакал мой гипотетический отдых. И «жигуленку» пришлось бы стоять в чужом дворе до осенних дождей.

Розанов между тем написал записку нашему бухгалтеру и выразительно поднял ручку, чтобы ее подписать, одновременно глядя на меня. К сожалению, суммы, которую он указал, мне видно не было.

— Ну ладно, Генрих Афанасьевич, — наконец вздохнул я, — согласен.

— Вот и славненько, — проговорил Розанов, подписывая записку и вызывая бухгалтера, — в добрый путь. Если что — заходи, не стесняйся.

Надо сказать, Розанов не пожадничал. В кассе мне выдали изрядную сумму. Моих же, надо сказать, денег. Не к добру все это, помяните мое слово…

Километрах в десяти от древнего русского города Тверь, над кольцевой развилкой, возвышался автомобильный мост. На обочине моста, неприметно для проезжающих внизу водителей, стояла патрульная машина ГАИ. Перегнувшись через полосатые черно-белые перила, младший сержант дорожной милиции наставлял на ни о чем не подозревающих автомобилистов датчик, указывающий превышение скорости, и передавал по рации сидящим в засаде коллегам, машину с каким номером следует остановить. Капитан Бирюков устраивал такие засады постоянно. Добычу делили честно — согласно субординации. Любимым местом для засады служил разросшийся березнячок в полутора километрах от кольцевой. Там-то и поджидала зазевавшегося водителя неприятная встреча с представителями дорожной власти.

Смена капитана Бирюкова заканчивалась в семь вечера. Сдав дежурство, он не остался в отделении посидеть с товарищами, как принято после получки, а сразу отправился домой. На даче поспевала первая клубника, и он с женой собирался поехать с ночевкой на свой участок, чтобы с утречка собрать самую лучшую ягоду и отвезти на рынок. Вечером, думал Бирюков, с соседями можно будет и за жизнь покалякать, и пропустить рюмку-другую, а на службе — нечего распускаться.

Супруга капитана Бирюкова готовила на кухне кислые щи из прошлогодней квашеной капусты и смотрела по телевизору «Улицы разбитых фонарей». Бирюков брезгливо поморщился, еще на лестнице учуяв кислый капустный запах. Ну почему так выходит, что и зимой, и летом приходится есть одни соленья? Что, трудно жене сварить те же щи из свежей капусты? Вкалываешь, вкалываешь как конь, вертишься как балерина на сцене, обрабатываешь на даче шесть соток, да еще десять соток, взятые под картошку, а хоть бы раз летом со своей грядки свежий огурец позволили съесть! Нет, все лучшее на рынок, а что остается для себя, то супруга пускает на засолку.

Услышав шум в прихожей, жена выглянула из кухни.

— А, притянулся, — неласковым голосом приветствовала она мужа.

Подошла в грязном фартуке, с ножом и картофелиной в руке, привычным жестом обнюхала физиономию Бирюкова — не пахнет ли от него спиртным.

— На вот, спрячь в семейный банк, — протягивая жене мятые российские купюры и пару однодолларовых бумажек, сказал с наигранной веселостью Бирюков. — Заработал сегодня.

Супруга без улыбки забрала деньги, деловито пересчитала и унесла в спальню.

— Есть что поесть?

— За водой сперва сходи, — ответила из спальни жена, скрипя дверцами зеркального шифоньера. — Опять, сволочи, воду отключили, даже посуду помыть нечем.

Схватив на кухне горбушку черного хлеба и десятилитровый металлический бак, Бирюков пустился в обратный путь. Метрах в пятистах от их дома, посреди пустыря, стояла общественная колонка, куда жители близлежащих пятиэтажек стекались со своими ведрами, канистрами и бидонами. Тропинка проходила через гаражный кооператив. Проходя мимо металлической двери своего гаража, Бирюков всегда ежился от одного и того же неприятного воспоминания: этой зимой жена застукала его в гараже с разведенной соседкой… Что последовало после этого, лучше было не вспоминать.