Страница 16 из 46
21 августа
Грабал «Поезда особого назначения»[77]. Великолепная вещь: хороша, как шедевры Джойса в этом жанре (длинный рассказ или короткая повесть). Хотелось бы и себя попробовать в нем: искусство показать мир сквозь узкую щель. Можно добиться этого (Джойс и его «похороны»), взяв одно событие и представив его полностью, со всех сторон, что не получится даже в полноценном романе, или (как Грабал, Вольтер) ужав роман до половины или трети его длины. В последнем подходе я вижу параллель с акварелью: импрессионизм — со строчной буквы — характерен для этого подхода. Переработка, исправления здесь не очень подходят; не то чтобы они были невозможны, как в акварели, но, если заметны, — это катастрофа. Нужно уметь получать удовольствие от техники акварели: первый мазок сразу же класть безукоризненно. Это великолепно удавалось Грабалу.
25 августа
«Любовница французского лейтенанта».
Работа над романом закончена в октябре 1967-го.
Первая редактура завершена 23 апреля 1968-го.
Вторая редактура — 17 июня 1968-го.
Третья редактура и новый конец 25 августа 1968-го.
Не предполагал, что чтение Грабала будет как нельзя более кстати. Идет пятый день чешского кризиса, и то, что я называю «грабализмом», — Давид, убивающий Голиафа, скорее, с помощью юмора, чем пращи, — стало обычным явлением[78]. В каком-то смысле я рад случившемуся. Юные девушки, разрисовывающие русские танки разными непристойностями, мощный фонтан искрометной сатиры — это шаг вперед для человечества. На лучших фотографиях из Праги мы видим смущенные лица русских солдат. Этот инцидент чехи перевели в разряд чешской сатирической литературы — к этому приложил руку и Мрожек, приехавший в Чехословакию из Польши, чтобы принять участие в событиях[79]. По-своему я жалел русских — они просто отыгрывали свою роль не лишенного обаяния, нелепого «слона в посудной лавке».
Никто из пятидесяти одной тысячи комментаторов не объяснил мне, в чем истинные причины русской агрессии. Есть основания полагать, что оккупация планировалась задолго до самой акции. Было ясно, что подобные действия вызовут прилив ненависти к России. Русские не могли, учитывая расстановку сил в атомном противостоянии, серьезно беспокоиться по поводу потери Чехословакии как стратегического партнера (думаю, это всерьез и не рассматривалось). Руководители страны должны были понимать, что агрессия против чехов усилит недовольство и внутри страны. Как в былые времена, я начинаю думать, что они игроки высокого класса. И ищу основания для такого опасного риска с их стороны. Одна выгода для Кремля в интервенции против Чехословакии очевидна: она настраивает всех против России, страна оказывается в изоляции, что позволяет руководству вернуться к прежней сталинской политике. Любой спад напряжения в холодной войне неблагоприятен для экономически более слабого звена — России. С исчезновением врага уйдет и жертвенный дух. Его место займет жажда потребления, стремление к прочим ярмарочным удовольствиям. Полагаю, что цель агрессии как раз и заключалась в создании нынешней ситуации.
30 августа
«Парамаунт» равнодушно принял сценарий «Стража»[80]. Основная мысль «раскрывается слишком рано; нет должного напряжения». Это напоминает выражение: «Задушить в объятиях».
5 сентября
Послал «Любовницу французского лейтенанта» Тому Машлеру. Уже не так волнуюсь, как прежде, хотя не ожидаю, что этот роман понравится ему больше двух первых. Но кажется, я почти добился того, чего хотел.
6 сентября
Погода великолепная, жаркое лето в разгаре. Теперь, когда близится день нашего отъезда, нас охватила вполне объяснимая печаль и досада, что с отъездом мы поторопились — тем более, что решение, наконец, принято: за границу мы не едем. С другой стороны, нам все равно не удалось бы прожить здесь всю жизнь. Окончательное обрушение произойдет лет за десять — чем дольше здесь задерживаться, тем хуже для нас. А к той любви, которую я испытывал к этому месту — его мне никогда не хотелось покидать даже на день-другой, — примешивалось что-то нездоровое.
7 сентября
Предложил за Белмонт-Хауз 18 тысяч фунтов. «‘Любовница французского лейтенанта’ — просто чудо. Мои поздравления. Подробности в письме. Привет, Том».
На душе стало легче. Хотя, думаю, он говорит такое почти всем.
13 сентября
Покупаем Белмонт за 20 тысяч — если не случится ничего экстраординарного. По ночам не спим в ужасе от содеянного, днем же с нетерпением ждем, когда переедем на новое место. В какой-то степени это связано с уживающимися в нас двумя финансовыми философиями: семейным подходом, согласно которому сущее безумие выбрасывать двадцать тысяч (плюс еще пять или больше на обустройство) на дом, стоящий на той же земле, что однажды уже подвела нас; и другим, при котором коммерческие потери для нас не самое главное в жизни. За последние годы я заработал так много денег, что при принятии важного решения нелепо беспокоиться о деньгах. Думаю, наши ночные страхи сродни занудству муравья, укоряющего безрассудную стрекозу; или, говоря другими словами, мы окружены пуританами, мечтающими убить в нас экзистенциалистов.
16–17 сентября
Великий переезд. Его осуществили за пару дней двое пожилых мужчин; они аккуратно все упаковали и потом увезли. Обоим под шестьдесят, но они демонстрировали недюжинную физическую силу и выносливость; а вот привозившие нас сюда пятеро или шестеро молодцов всю дорогу ныли и ворчали. Теперешние же ни на что не жаловались. Странно, но от этих двух дней, когда мы отделывались от макулатуры и прочего хлама, я получил удовольствие — меня радовало движение, здоровые перемены. Но после ночи, проведенной в пустом доме, когда, поднявшись на рассвете, мы стали подметать полы и заниматься кучей других мелочей, которым не предвиделось конца, настроение у нас было хуже некуда. Многое мы перевезли к Чарли Гринбергу в Фаруэй и там остались на ночь; затем нанесли визит в Белмонт и обошли дом с Куики, желая знать его мнение[81]. Он нам очень помог в том смысле, что указал на грибок и множество других недостатков. В некоторых отношениях дом плох, но мы не хотим уезжать из Дорсета, с побережья, и потому будем его покупать. В этот раз мы поднялись на мансарду, откуда открылся потрясающий вид на море; если переделать одно из верхних подсобных помещений с окнами на юго-восток в пентхауз, будет чудесно.
20 сентября
Хемпстед. Работаю с Джадом над сценарием по Айре Левину — эта работа чертовски мне надоела. В представленном сценарии я выделил одну наиболее интересную сюжетную линию, а теперь от меня требуют внести в текст разные нелепые изменения. Киношники — слабый народец, тростник колеблемый[82]. Легкий ветерок, подувший со стороны последнего коммерчески-удачливого фильма, клонит их к сырой земле.
У Чарли Гринберга в Патни. Он сейчас страстно увлечен тем, от чего прежде страдал и я: стены скромной современной гостиной теперь увешаны скверными викторианскими картинами, на каждом столике — бронзовые статуэтки; короче говоря, хозяин превратился в старьевщика. Но от него исходит такой здоровый еврейский энтузиазм, что на это приятно смотреть. Он может вызывать только симпатию.
К Лондону трудно привыкнуть. Теперь я не мог бы постоянно жить здесь. И дело не столько в шуме, толчее и прочем, сколько в давлении на психику: вторжение новых идей, новых достижений, новых знаменитостей-однодневок. Мне это мешает.
1 октября