Страница 254 из 272
— Гипогеянцы, такие же альвары, как и мы с тобой, но живущие под землей многие века, потому что отвыкли от солнечного света. А ты знаешь имена тех, кто был под землей с тобой?
— Ну, разумеется. Нас было десять — пять мужчин и пять женщин — Саватий, Танасис, Игдамнай, Сычай, Ромоло, Калиопи, Лусинэ, Чернава, Амертат.
— Амертат? — уточнил полковник.
— Долбаная ведьма, сатанистка, — словно выплюнула Гольдхаген. — Ты что, тоже её знаешь?
— Немногим альварам выпадает столь тяжёлое испытание, как близкое общение с ней. И сколько времени ты была с той компанией?
— Год, наверное, потом сбежала наверх.
— Каким образом? Самостоятельно выбраться из Гипогеи, особенно если находишься там только год, невозможно.
— А я молила Бога о спасении, и он помог, — потерев шею, сказала она и тут же прибавила. — В тюрьме у меня забрали все личные вещи.
— Они у нас.
— Так верните крест, мне без него неуютно в вашем непонятном заведении. Сколько вы меня будете здесь держать? И дайте уже сигареты, я три месяца без них.
— Ничего, отвыкнешь.
Видимо отказ дать курево подействовал на женщину не самым лучшим образом, и она пошла в наступление:
— В чем вы хотите меня обвинить, опять в Брайтоне? Да не взорвала я эту суку Тэтчер, а если бы и замыслила подобное, то довела бы дело до конца, уж поверь. Я знаю своё дело, и промахи допускала редко. Например, когда ты слонялся в метро и помешал мне.
— А, так это я помешал взорвать тебе бомбу? — и полковник рассмеялся, — ну извини, не знал.
— Ты ж ни черта не понимаешь, — сощурившись, произнесла она, — ты же жертва британской пропаганды.
— Мне уже 549 лет, девочка, — сообщил ей полковник — и у меня около двухсот лет выслуги в различных войсках, и что такое война я знаю не из книжек и газетных репортажей. Так что сделай милость, дай мне самому решать, что может быть правдой, а что наветом. За долгие годы я научился разбираться в подобных вопросах.
— И где ты служил?
— Первое мое сражение прошло в 1456 году около осажденного Белграда.
Глаза Гольдхаген заметно округлились:
— Белграда? Так ты что же, серб?
— Я секей, и был там в составе венгерских войск Яноша Хуньяди.
— Да? — произнесла Гольдхаген почти разочаровано, и от былого её интереса не осталось и следа. — А я уже подумала, ты мой брат во Христе, а ты банальный папист.
— Приятно слышать от мнимой ирландки-католички, — ответил любезностью на любезность полковник.
— Я не ходила в тамошние церкви, — как бы невзначай заметила она.
— А я никогда не воевал с ортодоксами. Ты, я так понимаю, принадлежишь к русской Церкви. Доктор Метц, кажется, уезжал жить в те края.
— Уезжал, — кивнула Гольдхаген.
— А я во время Крымской войны был на стороне России в Греческом легионе и участвовал в обороне Севастополя.
Гольдхаген изучающе на него посмотрела и спросила:
— Воевал с англичанами?
— Я всегда был верен себе, и потому в первую очередь шёл на ту войну, чтобы воевать против турок и на стороне тех, кто желал освобождения Европы от османского ига.
Гольдхаген обдумала и эти слова и неожиданно заключила:
— В доверие ко мне втираешься? В Севастополе ты воевал с англичанами, а после переехал в Лондон, чтобы служить им?
— Для меня вопрос стоял иначе. И кстати, открой секрет, чем тебе досадили британцы?
— Ты правильно помянул Крымскую войну — у меня врожденная память предков.
— И только? — саркастически спросил он.
— Не только, — посуровела она. — В Первую мировую я своими глазами видела, на что способны англичане на войне. Во Вторую, увидела ещё больше. Но вся глубина их духа, это вонючее дно, мне открылась только в Ольстере.
— И как ты вообще туда попала, с твоей-то врожденно-приобретенной нелюбовью?
— Как попала? — переспросила Гольдхаген, и тут же в её глазах загорелся лукавый огонёк. — А давай я тебе всё расскажу. Терять мне вроде бы уже нечего, раз Алистрина Конолл умерла в тюрьме, где сидела за то, чего не совершала. Только учти, рассказ будет длинным, всё-таки это семнадцать лет моей жизни. Но дай мне сигарету, хотя бы одну.
Больше семи часов полковник слушал историю её жизни и задавал уточняющие вопросы. Когда он покинул допросную комнату, инженер за записывающим пультом выглядел выжатым как лимон — при таких долгих беседах двух никогда не устающих альваров он ещё не присутствовал.
— Сворачивайся, Фред, — произнёс полковник, — наконец закончили, можешь идти к себе отсыпаться.
— Хорошо. Сейчас только зарегистрирую запись и сдам международникам…
— Завтра сдашь, — оборвал его полковник.
— Но всё равно надо отдать людям Темпла, — вяло запротестовал тот.
Полковник Кристиан решил внести ясность.
— Ты хоть немного вслушивался, что она тут говорила?
— Да, но…
— Я не уверен, что Темплу тоже стоить слушать это. Иди к себе, Фред, я должен подумать до завтра, что с этим всем делать.
— Ну, хорошо, — озадаченно кивнул инженер. — Только не тяните, Темпл умеет устраивать проблемы другим.
— Знаю.
Полковник ещё долго оставался в приборной и смотрел на стопку кассет, что записал Фред на этом сеансе, и не мог придумать, что же с ними делать. То, что поведала ему Гольдхаген, походило на лихо закрученный шпионский детектив, но полковник был уверен, что она говорила правду — даже женщина не способна придумать такую ложь. Меньше всего полковника заботило её признание, что свою криминальную карьеру она начала с контрабанды — всё-таки почти двадцать лет прошло, и все сроки давности уже истекли. Но то, что Гольдхаген списанный в расход агент РУМО с позывным Кастор-573, означало только одно — Ричард Темпл предпримет всё возможное и невозможное, чтобы не выпустить Гольдхаген из Фортвудса. Потому что она носитель настолько взрывной информации о деятельности американских спецслужб в Европе, какую живым людям знать не положено — в противном случае они становятся мертвецами. А альвара нельзя убить, Гольдхаген можно только надежно упрятать в подвальную тюрьму особняка лет на пятьдесят-сто, как некогда сэр Джеймс закрыл там Мери для устрашения гипогеянцев.
А Ричард Темпл может пойти и не на такое. Его амбиции не знают границ, а чуть ли ни регентское влияние на сдавшего в последнее время сэра Майлза и вовсе отбивает все оптимистичные мысли.
Знай Гольдхаген, что на самом деле представляет из себя Фортвудс, знай, что один из его силовых отделов сформирован из отставных британских полицейских, солдат и спецназовцев из САС, с чьими сослуживцами она воевала в Северной Ирландии, а другой сплошь из бывших агентов МИ-6, у которых договор о содействии ЦРУ и прочим спецслужбам США, она ни за что в жизни не стала бы откровенничать с полковником. Гольдхаген явно не глупая женщина, но слишком буквально восприняла информацию, что Алистрина Конолл официально мертва и никого её подвиги больше не интересуют.
Полковник почувствовал себя провокатором, и теперь смотрел на стопку кассет, размышляя как же их лучше уничтожить. Или не стоит этого делать, ибо последует неприятное служебное расследование, ведь Темпл ждёт отчёта. Может на следующий день позвать Гольдхаген на новый допрос и объяснить за кадром, что ей лучше говорить, а о чём категорически молчать?
Не придумав ничего лучше, полковник Кристиан забрал кассеты с собой. Жил он на три этажа выше, чем работал. Конечно, в качестве исключения ему как старейшему обитателю Фортвудса предлагали остаться жить в особняке, но полковник отказался и переехал в новый корпус. Во-первых, командиру не полагается отдаляться от своих подчиненных, многие из которых и так живут по четыре человека в комнате, обустроенной под мини-казарму. А второй причиной была возлюбленная Аннет и её дети Мик и Дженни одиннадцати и шестнадцати лет, что жили в квартире напротив.
Таким образом, полковник Кристиан оставался единственным руководителем отдела, кто жил работал в новом корпусе и таким образом мог беспрепятственно и незаметно вынести компрометирующие материалы из отдела. Делал он это впервые, из-за чего немало нервничал. Оказавшись в квартире, он не смог спокойно вздохнуть — с кассетами нужно было что-то делать, и за ночь ему предстояло придумать, что именно.