Страница 51 из 88
Кутаясь в чёрное, местами уже изношенное пальто, я затерялась в кучке едва ли не прижимающихся друг к другу людей. Практически никого из них я не знала, кроме Димы, дрожащими пальцами, обводящего контуры мёртвого лица, покоящейся в деревянной коробке Нади, и нервно курящего в стороне Андрея. Ни к тому, ни к другому мне подходить не хотелось. Всё, что мне сейчас было нужно - это остаться наедине. На берегу какой-нибудь журчащей речки или в уголке завершала парка, но главное наедине. Со своими мыслями, со своими чувствами, со своими воспоминаниями, которые грызли, разрывали душу на части. Всё, что сейчас я не хотела, да просто не могла понять, это то, что ЕЁ нет. Совсем нет. Нет той самой искренней, самой доброй и нежной на земле улыбки. Нет того завораживающего всех вокруг смеха. Нет тех ласковых, всегда светящихся искорками счастья и доброты глаз. Нет. И никогда уже не будет. Как? Просто как это можно понять? Как можно осознать, что человек просто исчез? Испарился. Ушёл навсегда. Как можно понять, что больше никогда, никогда в этой жизни ты не сможешь увидеть хотя бы слабый отблеск так полюбившегося тебе человека. Как можно смириться с тем, что всё, что теперь остается это дрожащими руками проводить по мраморной плите, выжигать душу с каждым годом всё блекнувшими и блекнувшими воспоминания, и со скорбящей в сердце грустью смотреть на ЕЁ фотографии, понимая, что больше не будет ни одного такого снимка.
Теперь я осознала, что на самом деле таит в себе слово 'страшно'. Страшно - это когда удаляешь номер из списка телефонных контактов не потому, что он просто сменился, а потому, что теперь больше нет в живых человека, которому можно было по этому номеру позвонить. Страшно - это когда ты перечитываешь в сообщениях несколько коротких, но продирающих душу слов, и понимаешь, что они были последними. Страшно - это когда ты пересиливаешь себе и говоришь о человеке в прошедшем времени. Страшно - это когда ты смотришь на небо и понимаешь, что сейчас ОНА где-то там, но ты больше никогда не сможешь увидеть, обнять и поцеловать её. Страшно - это когда обрывается жизнь друзей и близких. Вот это на самом деле страшно. Вот это иногда становиться для человека непосильной ношей. А всё остальное...можно пережить. Можно перетерпеть и идти дальше. Нет, не только можно - НУЖНО. Ведь ты живёшь. Ты дышишь, ешь, спишь, каждое утро просыпаешь по утрам, а значит это кому-то нужно, значит это, чёрт побери, нужно ценить, хотя бы в память о тех, кто был лишён такого чуда просто просыпаться по утрам. Нужно жить.
Я смогла всё. Прокусывая губы до крови, я смогла подойти к гробу. Смогла, еле сдерживаясь от того, чтобы не упасть в размытую дождём землю прикоснуться дрожащими губами к мертвенно - бледной щеке, закрывшей глаза навсегда Надюшки. Смогла заставить себе отойти от гроба, в последний раз запечатлев в памяти образ самого доброго и искреннего человека, которого только я встречала в этой жизни. Я смогла, хаотично сглатывая кровавые слёзы, смогла выстоять, когда закрывали крышку гроба. Я даже смогла выдержать, когда в холодную землю опускали так жестоко оборвавшуюся жизнь. Я не перенесла только одного. Я не смогла, не захотела, просто не сумела поднять взгляд на Стаса. Я только знала, что все похороны он стоял на коленях у ЕЁ гроба. Я знала, что сегодня мы простились не только с Надей, но и с ним тоже. Прежнего Стаса больше не существует. И кто может знать, появится ли на свет новый.
Я ушла раньше других. Как только опустила свою горсть песка на ЕЁ теперь уже вечное пристанище. Как только положила свой скромный букетик на могилу...на Надину могилу. Я несколько часов бродила, казалось по застывшему лесу, и когда наткнулась на упавшую и разломившуюся на две части березу, ноги резко перестали меня слушаться, и я упала на землю. Подняв голову, я встретилась взглядом с небом. С небом, которое вдруг разгладилось. Словно по волшебству тучи испарились, а солнышко засияло радужными бликами, искрящимися по нежно-голубому небу. Значит, её душа уже взлетела. Она уже там. И ангелы приняли её со всей безграничной любовью. В это же мгновение в моём сознании всплыл стих. Стих, который я слышала когда-то уже очень давно, и слова которого, казалось уже давно должны были позабыться. Но я их помнила. И, наверное, всегда буду помнить.
*Верните тех, кого забрали небеса, Хоть на мгновение на землю их спустите. И разрешите нам увидеть их глаза... Ведь мы прощения у них не попросили. Верните тех, кого забрали небеса. Позвольте их увидеть вновь живыми. Но по стеклу сползают капельки дождя, И прячутся... загадками пустыни. Верните тех, кого забрали небеса. Чтоб воскресить из пепла наши души, Чтоб растопить замёрзшие сердца, И то, что мы им обещали, не нарушить. Верните тех, кого забрали небеса. Чтоб были силы снова отпустить их, Потом уже надолго... навсегда. Мы просто скажем им... как сильно их любили... Верните тех, кого забрали небеса...*
(Автор неизвестен)
Спустя неделю
Я села на кушетку, одёрнув кофту. Дрожащими руками я вцепилась в жёсткую синюю материю, пытаясь привести себя в чувства. К горлу вновь подкатила тошнота, которая не отпускала меня за последние несколько дней. И только сегодня, понимая, что ещё пара часов в пустой квартире, и я сойду с ума, я решилась прийти к врачу, надеясь. Что она пропишет мне какие-нибудь сильнодействующие таблетки.
- Ну, что Оксана, я не буду ходить вокруг да около. Срок у вас четыре недели. Что будем делать? Мне выписывать вам направление?
- Направление? - до меня туго доходили все слова довольно молодой на вид женщины. Я не могла заснуть последние несколько дней, а перед этим без секундного перерыва из моих глаз скатывались слёзы. Поэтому сейчас перед моим взглядом всё плавало, а слова складывались в какие-то непонятные мозаики. - Вы хотите сказать, что мне нужен четырёхнедельный больничный?
Врачиха как-то странно усмехнулась, исподлобья взглянув на меня.
- Девочка не глупи. Ребёнка ты ждёшь, уже как четыре недели. Так что скажи мне теперь, что делать с тобой дальше. Встанешь на учёт в женскую консультацию или тебе нужно выписать направление на аборт?
Честно, я не была удивленна словами врача. Где-то подсознательно, на уровне тонкого шестого чувства я уже знала, что у меня за 'недуг'. Мне даже не хотелось идти в больницу. Андрей заставил. Вчера, первый раз со дня похорон появился дома. Нашёл меня в гостиной, как всегда лежащей на диване под шерстяным одеялом. Окинул равнодушным взглядом. Несколько минут помолчал, а потом спокойно сказал мне, чтобы я показалась врачу. Я сразу начала отнекиваться, но он тут же перебил меня. 'Либо ты идёшь к врачу, либо уходишь из этого дома со всеми своими вещами. Мне не нужен в квартире медленно разлагающийся труп', - его голос был абсолютно спокоен, и всем своим видом он дал мне понять, что в его словах нет и грамма шутки. Он совершенно серьёзно и как я думаю, обдуманно, поставил меня перед фактом: либо я полностью и беспрекословно соглашаюсь с ним во всём, либо я могу идти на все четыре стороны. И я выбрала первое. Точнее нет, я пока, на неопределенное, но как я думаю совсем недолгое время, должна была согласиться с ним. Просто потому, что сейчас у меня нет сил, драться за свою гордость и самой, без чьей либо помощи пробиваться в этой жизни. А помощь, настоящую бескорыстную помощь теперь я могла получить только от Димы, который звонил мне каждые полчаса, и по нескольку раз на дню заезжал ко мне, просто для того, чтобы забить мой холодильник продуктами, и насильно впихнуть в меня еду. И, наверное, если бы со мной сейчас не было этого человека, мой ответ, терпеливо поглядывающей на меня женщине в белом халате, был бы совсем другим, а не тем, на который я всё-таки решилась:
- Я встану на учёт в женскую консультацию.
Протерев вспотевшие окуляры очков, Мария Павловна (если я правильно запомнила её имя) серьёзно спросила меня: