След облака

— То, что вы говорите, скучно, — твердо сказал Карелин. Лицо его заострилось, глаза кололи из-под надбровий. — Вы уж простите меня, но это очень скучно. Не обижайтесь. Согласитесь, нельзя жить без страсти. Все, что сделано на земле, сделано людьми, у которых была одна страсть. Только одна. И тут уж не станешь рассуждать — вот сделал много, вот мало, а вот в самый раз. Учить, строить, лечить — одна страсть. У меня — строить. И поверьте, я не смогу жить по-другому.

— Хорошо, Виктор Ильич, мы еще поговорим, — остановил его Волков.

Двадцатый день — больному нельзя много разговаривать. Ему нельзя волноваться. Это первый их разговор. И его Волков проиграл. Это не так важно. Будет еще разговор, потруднее, и его Волков должен выиграть. Обязательно должен выиграть.

— Вы должны знать, — сказал он, — что мы не разрешим вам так много работать.

— Скажите, Юрий Васильевич, но скажите, прошу вас, прямо, что будет, если я не послушаю вашего совета? — спросил Карелин.

— Я отвечу вам прямо — будет плохо. Будет второй инфаркт. Это правда.

— Скажите, сколько лет я могу протянуть, если не послушаю вас?

— Я точно не скажу. Но думаю, что больше пяти лет вы не выдержите.

— Это приговор, — сказал Карелин.

— Да, — подтвердил Волков.

Он жесток, но это необходимая жестокость. Волков должен уговорить Карелина вести правильную здоровую жизнь, и он уговорит. Иначе Карелин погибнет. Это точно. Чудес не бывает. Это долг Волкова. Долг врача. И он уговорит.

— А если я сделаю все, как вы говорите, и буду вести тихую, осторожную жизнь, в этом случае сколько я могу протянуть?

— Иногда люди живут очень долго после инфаркта. Так бывает. Но при правильном режиме, разумеется.

— Пять лет, говорите вы? — задумчиво спросил Карелин и повторил: — Да, пять лет!

Середина мая. День свободный. Отгул за прошлые перегрузки — пять дежурств в апреле, пять в мае. Бери отгул, Юра, бери выходной, дойдешь до жизни веселой. А до отпуска два месяца.

В восемь часов вышел из дому с женой и сыном — не спать же весь день, единственный выходной, а лето начинается, а солнце, а жара — скорее отдыхать! Проводил жену до метро — она уехала в Автово, в свой проектный институт. Неспешно отвел сына в детский сад.

А теперь скорее на Петропавловку — нет времени ехать за город, жалко время терять, — на Петропавловку! Как в давние студенческие дни. И хоть на день возвратить эти времена.

Расстелил одеяло, бросился на него. Так лежать всегда — неподвижно, распластанно — дым идет от спины, но не перевернешься.

Отдых! Он может быть полноценным только после стоящей работы. С визгом, с воплями играют в волейбол, ласточкой падают на песок, ползут на животе, расстреливают мячом мирно распластанные тела.

Лето начинается. Хватай его, глотай каждой клеткой тела — короткое оно, наше северное лето. Не теряй ни минуты. Отдыхай. До завтрашней работы еще так далеко — двадцать четыре часа. Отдыхай!

Двенадцать часов. Удар пушки! Все бросились в воду. Все, все, так положено. Бросились счастливо, восторженно. А нарушителей за руки, за ноги, в воду их, в воду.

Потом Волков снова упал на одеяло. Стучал зубами. Подрагивая, ждал, пока его снова раздавит солнце.

Вдруг рядом упала бадминтоновая ракетка.

Поднял голову — над ним стояла девушка. Худая, смеющаяся, с мокрыми волосами.

— Сыграем! — приказала она.

— Не умею, — сказал Волков.

— Сыграем! — снова приказала девушка.

Да кто же на Петропавловке не умеет играть в бадминтон! Да все умеют. И Волков тоже.

— Шевелись, парень! — кричала девушка. — Быстрее!

Да, быстрее, еще быстрее, еще, еще. Удар слева. А теперь справа удар. И нырнуть. И на колено. И на живот. И еще удар. Волков задыхался. Глаза слепил пот. В правом боку кололо. Но не сдаваться. Да мужчина он или нет, черт побери! Бежал, падал, вскакивал, снова падал. Лицо было уже раскалено солнцем.

И в тот момент, когда Волков почувствовал, что ноги уже не держат, что сердце сейчас разорвется и упадет в Неву, девушка сдалась. Задыхаясь, она бессильно опустилась на песок.

— Ну, ты даешь! — восторженно сказала она.

— Здорово! — сказал Волков. — Ну просто здорово! — И он победно вогнал в песок черенок ракетки.

И побрел к Неве. Перевел дыхание. Сел на мокрый песок. Нет сил смотреть на сожженную Неву. Но все-таки смотришь до боли в глазах. Смотришь, чтобы навсегда задержать в себе эту минуту.

Вернулся на место, достал из портфеля детектив Агаты Кристи. Но читать не смог — строчки рябили в глазах. Какой там детектив! Какой там «Печальный кипарис»! И бросился на одеяло. И запрокинул голову. И распластался на спине.

Жить бы, жить бы так всегда! Только невозможно это, потому что не Робинзон ты и не на острове живешь. Потому что время летит, а тебе уже двадцать восемь, и так еще мало сделано. Так мало. А ты хочешь все сделать. И все знать. Но так быстро летит время. Так невозможно быстро.

А небо глубоко, недоступно, и солнце раскаляется, и Нева обожжена солнцем.

Никогда не кончится это лето.

Никогда не кончится этот день.

Как дни летят! Как летит время! Третье майское дежурство. Кажется, только вчера привезли Карелина, а уже месяц прошел. Летят дни. Успеваешь раздышаться после дежурства — да когда еще следующее, оно за такими еще синими горами — и снова дежурить. И ежедневная работа, и вечерами занятия в библиотеке — у него есть научная работа, и сделать ее нужно в срок.

Вчера вечером Волков шел из библиотеки. Было безлюдно, гулок был его шаг. Вошел в Летний сад. Медленно, нехотя покидали его последние посетители. Лица их были расслаблены, сомнамбуличны. Чернели узоры решетки, и за садом, за Кировским мостом догорал закат. Да, летят дни, и вечера стали короче, и скоро засияют над Ленинградом белые ночи. А потом отполыхает июнь, и Волков поедет в отпуск, а потом все начнется сначала.

Вдруг вспомнил Карелина, подумал, что люди узнают настоящую цену человека только тогда, когда он тяжело заболеет. И тогда друзья этого человека, родственники, товарищи по работе приходят к нему каждый день, звонят, спрашивают, чем они могут помочь. И вдруг понимают — этот человек им всем необходим, и они стоят теперь вокруг его острова — больничной койки — и сделают все, чтобы человек этот никогда не был одинок. Потому что его друзья — круг, который защитит. Да, одинок в своей болезни только тот, кто всю жизнь жил для себя самого. Он будет один лежать на своем острове, один, как Робинзон, и только верной жене, Пятнице своей, будет он нужен.

Месяц прошел, и за этот месяц у Карелина было два тяжелых приступа болей. Он переносил эти боли без жалоб, без просьб сделать все, что в силах врача. Это доверие. И это мужество.

— Юрий Васильевич, не уделите ли мне несколько минут? — попросил Карелин, когда Волков вошел в палату.

Восемь часов вечера. В палате тихо. Больные ушли смотреть телевизор. В распахнутых окнах догорало солнце.

— Конечно, уделю, — сказал Волков.

Карелин поднялся на локтях. Прошел месяц — давно нет синевы под глазами, лицо отдохнуло от боли.

— Я хочу поговорить о своей будущей жизни, — сказал Карелин. — Я помню наш разговор. Мы остановились на пяти годах. Так вот, исходя из теории о правильном поведении человека, хочу изменить свою жизнь.

Волков сел к нему на кровать.

— Я думаю, вы подержите меня еще месяц-полтора, так?

— Так.

— А потом выпишете на амбулаторное лечение. Через полгода друзья достанут мне путевку в кардиологический санаторий, я еще и там полечусь. А потом на полгода-год мне дадут группу инвалидности, так?

— Все так, — согласился Волков.

— И с прошлой жизнью будет покончено. Прошлое — ошибка, заблуждение. Потом мне найдут спокойную работу. Уже подыскивают. Буду, скажем, заведовать отделом технической информации. Спокойная работа. Неплохой оклад. Никто тебя не торопит. Буду себе переводить статьи. И жить. Спокойно жить, размеренно. И буду сохранять свое здоровье. Все-таки жизнь одна. Правильно я говорю?