След облака

Рассказы

Это чего-нибудь да стоит

Вскочил на ноги, ошарашенно вглядывался в темноту. Настойчиво, с хрипом трещал телефон.

— Юрий Васильевич? — спросил вежливый женский голос. — Это сестра приемного покоя.

— Да, — прохрипел Волков.

Он боролся с дрожью и зевотой. А ведь знал — нельзя ночью ложиться спать. Но устал — и минут десять подремал.

— Вам везут тяжелый инфаркт.

Волков провел ладонью по лицу, с болью нажал на глазные яблоки — проснулся.

— А кто везет? «Скорая»?

— Нет, тромбоэмболическая бригада.

— Да-а, — сказал Волков. Он уже проснулся окончательно. — Хорошо, мы готовы.

Их не интересует, что у него нет мест. Их интересует только своя работа. «Скорая помощь» вызвала бригаду. Бригада поставила диагноз, оказала неотложную помощь и теперь везет больного в клинику. Свою работу они сделали. Теперь очередь за Волковым.

Он вышел из ординаторской.

У ночника в кресле, запрокинув голову, сидела медсестра Татьяна Андреевна.

— Нужно приготовить капельницу, — сказал ей Волков, — тяжелый больной. — И пошел в реанимационную.

Татьяна Андреевна, сухая, строгая, шестидесятилетняя, вошла за ним. Лицо ее было замкнуто и почти надменно. Работает в клинике тридцать лет. Еще с тех давних, с доблокадных времен. Еще носит косынку с наколкой Красного Креста.

— Из чего готовить капельницу? — спросила она.

— Пятьсот кубиков пятипроцентной глюкозы. Один кубик норадреналина. Гидрокортизон, гепарин, — и Волков назвал дозы лекарств.

Работала Татьяна Андреевна медленно, как бы нехотя. Но это была та медлительность, на которую можно целиком положиться. Можно уйти в ординаторскую и знать, что ничто не будет упущено.

Волков облокотился на подоконник, оглядел больничный двор.

Теперь, когда все готово, остается только ждать больного.

Двор был темен и глубок. Черны все окна. Светился лишь операционный блок на втором этаже.

И тихо все вокруг — ни стонов, ни криков, — не верилось, что в больнице есть тяжелые больные и кто-то умирает…

Середина апреля, и холодно по ночам, и дрожишь в халате, но как отойдешь от окна, когда на небе такие яркие, чистые звезды. Только ранней весной и в конце сентября стоят в ленинградском небе такие звезды. Воздух чист, неподвижен, и небо вымыто полночным дождем.

Вдруг Волков вздрогнул — услышал резкий скрежет тормозов. Это приехала «скорая помощь». Начинается работа.

Закрыл окно, сел в кресло. Спешить некуда, он еще успеет выкурить сигарету. Вот носилки вынесли из машины… Вот поставили в лифт… Вот поднимают… Стоп! Пора!

Волков погасил сигарету, вышел в коридор. Санитарки осторожно несли носилки.

Впереди шел Веснин, врач тромбоэмболической бригады. Его маленькое тело начало полнеть. Редкие волосы были тщательно зачесаны на макушку.

Увидев Волкова, Веснин заулыбался — заблестели его металлические зубы. Протянув маленькую влажную ладонь, он с неожиданной силой пожал руку Волкова.

— Трансмуральный инфаркт на передней стенке. Кардиогенный шок, — сказал Веснин.

— Да, худо, — сказал Волков. — Очень тяжкий?

— Очень тяжкий, — сразу оборвал улыбку Веснин. — Мы же вам легких не возим.

— Да, это вы умеете. Все сделали?

— Там все записано. Можете не сомневаться в диагнозе.

— Электрокардиограмма, протромбиновый индекс? — все-таки спросил Волков.

— Можете не сомневаться, — повторил Веснин.

Да, можно не сомневаться — Веснин очень надежный врач, ему можно верить.

Мимо пронесли больного.

— Послушайте, — сказал Волков, — а сколько ему лет? Молодой мужчина.

— Вот-вот, — сказал Веснин, — сорок шесть лет. Не тот возраст пошел, — заволновался Веснин, но сразу взял себя в руки. — Так, все. Больной передан в надежные руки.

И они попрощались.

Глаза больного бессмысленно смотрели в потолок. Да, это тяжелый инфаркт миокарда — землистое лицо, синюшные губы, липкий холодный пот. Волосы больного свалялись и прилипли ко лбу. Это очень тяжелый инфаркт — низкое давление крови, шестьдесят на сорок, слишком частый пульс — сто двадцать ударов в минуту, — нитевидный, слабый. Это будет очень трудная работа.

Каждый делал свое дело. Татьяна Андреевна подключила кислородный баллон, положила к ногам грелку, ввела в вену иглу и наладила капельницу. Волков осматривал больного.

— Введите мезатон и морфий. Кубик морфия введите внутривенно. И четверть кубика строфантина. И кордиамин.

Начало долгой работы сделано. Теперь время от времени вводить сердечные средства, регулировать капельницу, следить за давлением, дыханием, пульсом. Главное — впереди. Было бы очень хорошо, если бы к утру больной пришел в сознание. Это было бы очень хорошо. А потом он два-три месяца будет лечиться в этой клинике. Из них больше месяца будет лежать неподвижно. Это очень тяжелый инфаркт, и поэтому в любой момент может случиться катастрофа.

Недели через три больному придется объяснить, что это не эпизод в его жизни — это тяжелая болезнь.

Да, инфаркт эпизодом не назовешь. Иногда это итог. Итог жизни, в которой человек слишком много работал, не спал ночами, воевал, бедствовал. Да еще курил. Да еще пил водку. И итог вот он — очень тяжелый инфаркт.

Все ли Волков сделал? Ничего не забыл? Нет, ничего не забыл. Большего пока сделать нельзя. Все, что можно было сделать, сделали.

В половине четвертого Волкова вызвали хирурги. Медленно, тяжело ходил тучный Михаил Борисович. Бугрился его затылок, глаза устало выглядывали из-под густых бровей.

— Вот посмотрите, Юрий Васильевич, — сказал он. — Ножевое ранение грудной клетки.

Больного смотрел Женя Тройнин, длиннорукий, тощий, горбоносый. Бывший институтский баскетболист — метр девяносто пять роста. Не оборачиваясь, он помахал Волкову рукой.

Волков любит эту бригаду — часто дежурят вместе, сработались. Да и они, кажется, любят Волкова.

— Послушай, Юра, — сказал Тройнин.

Больному лет семнадцать. Был он бледен и слегка возбужден, а на щеках его и под носом золотился пушок. Волков послушал его легкие, сердце.

— В легких тупость, — сказал он. — Думаю, что это кровь в легких.

— Это ясно, — сказал Женя Тройнин. — Что ты в сердце-то слышишь? Сердце-то цело?

— Очень глухие тоны. Надо делать электрокардиограмму.

— Значит, делай.

Сделал.

— Очень низкий вольтаж, — сказал Волков. — Надо сделать рентгенограмму грудной клетки.

Сделали рентгенограмму.

— Да, похоже, что есть кровь и в сердечной сумке, — сказал Волков. — Думаю, что надо срочно оперировать.

— Но, Юра, — сказал Тройнин и внимательно посмотрел ему в глаза, — ведь это же надо делать операцию на сердце.

Волков выдержал его взгляд.

— Значит, надо делать операцию на сердце, — твердо сказал он.

Просторный холодный вестибюль тускло освещен. В углу на стуле сидела женщина. Увидев Волкова, она порывисто встала. Сухощавая, прямая, с тонкими сжатыми губами. Чернели провалы глаз — она сидела всю ночь. Слез не было.

— Вы дежурный терапевт? — спросила женщина. — Как мой муж? Его привезли ночью.

— У него инфаркт миокарда, — ответил Волков. — Он в тяжелом состоянии. Ничего определенного сказать не могу. Будем надеяться на лучшее.

— Я могу к нему пройти?

— Нет. Сейчас ему нужнее я, чем вы. Думаю, все будет хорошо. — И Волков быстро пошел по лестнице.

Состояние больного было прежним. Может быть, пульс стал пореже, может быть, землистость начала сходить с лица. Но все это так зыбко, неясно. Ждать и ждать. Ждать терпеливо, неспешно, без лишней суеты. Ждать и делать свое дело.

Перед Волковым история болезни, и он делает первые записи в ней.