Страница 8 из 14
И наконец, есть еще один аргумент, который говорит о том, что именно Д. И. Менделеев был инициатором создания этого «снимка на память». В записных книжках ученого есть упоминание о покупке редкой гравюры – группового портрета ученых мужей Англии начала XIX века, которая висела в его рабочем кабинете и очень ему нравилась. Достаточно даже беглого взгляда на нее, чтобы понять, что именно она явилась прототипом для фотографии Левицкого, который почти в точности повторил композицию гравюры, позаимствовал расположение фигур и даже пытался воссоздать позы некоторых персонажей.
Можно предположить, что Д. И. Менделеев пригласил к себе Левицкого и показал ему гравюру. Все остальное было делом техники. Увидев ее, Левицкий понял, что осуществить замысел Менделеева можно, только использовав комбинированную съемку. Существовавшая в ту пору техника не позволяла чисто фотографическим путем выполнить такую работу. Но Левицкий был опытным профессионалом, для которого не существовало невозможного, хотя задача, поставленная фотографу, была не из легких.
Снять большую группу людей на фоне сравнительно небольшого помещения не позволяла оптика. В то время еще не было достаточно широкоугольных объективов, а кроме того, подобная оптика при всех ее достоинствах обладает еще и существенным недостатком – вызывает значительные искажения, что неприемлемо при портретной съемке. Сложной была и задача по созданию равномерной освещенности всей картины. И тем не менее фотограф достиг цели, хотя и не совсем привычным для сегодняшнего дня способом.
Даже пристальное рассматривание этой большой (40×80 см) фотографии не дает оснований сомневаться в ее подлинности. И тем не менее это великолепно выполненная картина-коллаж, составленная из нескольких снимков. В этом нетрудно убедиться, прочтя записку Левицкого, в которой он, оговаривая условия съемки, раскрывает «технологию» ее изготовления. «Группа профессоров Университета из 45 человек, составленная из 3-х негативов по 15-ти или около лиц в одну группу, – пишет Левицкий, – 18-ти вершков длины и 91 1/2 вершка ширины при заказе экземпляров не менее числа снимавшихся лиц будет стоить… (Далее оговаривается финансовая сторона предприятия. – В. Н.) В эту сумму считается и снимок зала, который будет служить фоном».
Итак, как видно из записки, снимок должен был быть отпечатан с четырех негативов. Фотографу предстояло снять три отдельные группы, в каждой из которых портретируемых нужно было расположить в непринужденных позах, проследив за тем, чтобы они не повторялись и при составлении частей образовывали единую цельную картину, повторяющую композицию английской гравюры. Кроме того, нужно было совместить эту составленную из трех частей группу с фоном, постаравшись устранить неизбежно возникающие при раздельной съемке перспективные несоответствия.
Впоследствии окажется, что работа усложнилась и пришлось делать дополнительно еще несколько снимков, которые затем мастерски были смонтированы в один оригинальный позитив.
Уже зная замысел фотографа, я пристально разглядываю фотографию, нахожу границы предполагаемых групп, вижу некоторые несоответствия в масштабах, но стыков, следов склеек, ретуши или еще каких-то там дефектов разглядеть не могу. Коллаж выполнен мастерски, так что, не найди я записки фотографа, пребывать бы мне в неведении по поводу того, как сделан снимок.
Из записок Левицкого стало также ясно, почему возникли те несоответствия в масштабах нескольких фигур. Работа по изготовлению этой фотографии затянулась почти на два месяца. Вначале был сделан снимок зала, куда потом предстояло «усадить» группы профессоров. И хотя «технология» съемки была четко выверена и снимавшиеся точно в срок приезжали в ателье Левицкого, а именно там в одинаковых условиях были сняты три группы – отсюда и равномерное освещение, но нашлось несколько «недисциплинированных» человек, которые не успели сняться в срок.
А тем временем работа по изготовлению коллажа уже кипела, 27 февраля 1884 года Левицкий пишет Менделееву: «Как нарочно, вчера с раннего утра я занимался с художником окончательным расположением фигур и прилаживанием фона, теперь я вынужден переначать всю работу, потому что, говорят, прибывают еще 5 человек, что, откровенно говоря, нас крайне затрудняет… и может отозваться на всей группе, которая, вообще говоря, удалась превосходно».
Там же Левицкий предлагал свой вариант – снять «опоздавших» отдельной группой и скомпоновать с уже снявшимися. Но то ли из-за нехватки времени, то ли из-за боязни, что новая группа могла разрушить композицию гравюры-прототипа, пятеро профессоров были сняты отдельно и «поштучно» вмонтированы в общий снимок. Отсюда и некоторое несоответствие в масштабах – их головы вышли несколько крупнее остальных.
Ну и поделом им, пусть не опаздывают.
Певец Средней Азии
Дед мой был большим педантом, и поэтому между нами не было большой дружбы. Внешность его была весьма интересной – высокий, всегда подтянутый, несмотря на свои семьдесят лет, с идеально выбритой головой и аккуратно подстриженными усами, он всегда был подчеркнуто вежливым, чего требовал и от своих домочадцев. По утрам мы с братом обязаны были заходить к нему в комнату, чтобы сказать: «С добрым утром!» Постоянно куда-то опаздывая, я нередко забывал это делать. Комментируя очередной мой проступок, дед на чистейшем немецком языке произносил какую-нибудь нравоучительную пословицу или поговорку, которых знал невероятно много. Брат мой, более похожий на него характером, таким образом выучил немецкий язык. Я же запомнил всего одну из этих его сентенций, в переводе на русский язык она звучала примерно так: «Завтра, завтра, не сегодня – так лентяи говорят». И если раньше она была не более чем воспоминанием о детстве, то с годами до меня стал доходить смысл этого, в общем-то, не блещущего особой мудростью и изяществом немецкого изречения.
Вспомнил я все это в связи с тем, что из-за своей нерасторопности или из-за занятости какими-то более важными, как тогда казалось, делами так и не записал, как собирался, воспоминания известного ленинградского фоторепортера старшего поколения Александра Ивановича Бродского – отца поэта Иосифа Бродского.
Это был интеллигентный, тихий и одновременно очень активный человек. Многие годы, будучи уже больным и старым, он руководил факультетом общественных фотокорреспондентов при Ленинградском Доме журналиста. Иногда он приглашал и меня выступить перед его слушателями. Однажды после одной из таких встреч я проводил его домой. Расставаясь, он спросил о том, что я сейчас делаю. Я сказал, что только что отправил в редакцию статью о творчестве художника, ученого и фотографа Дудина, который, кстати, внешностью очень напоминал моего деда.
– Самуила Мартыновича? – удивленно спросил Бродский.
– Да, – ответил я.
– А я у него в университете учился. Он нам фотографию преподавал.
Вот тут-то настал черед удивляться мне. Несколько месяцев я по крупицам собирал материал о человеке, который еще в прошлом веке совершал первые экспедиционные поездки в Среднюю Азию, где составил уникальную вещевую коллекцию, ставшую основой среднеазиатского собрания Государственного музея этнографии народов СССР. Творческое наследие этого интереснейшего фотографа поистине бесценно: по его снимкам, сделанным на грани веков, ученые и сегодня продолжают изучать старый быт узбеков, туркменов, таджиков и представителей других национальностей. Об этом я читал в старых журналах, архивных документах, а тут рядом – человек, который его лично знал! Александр Иванович с радостью согласился рассказать мне о своем учителе. Мы договорились на завтра. Но на следующий день Бродский плохо себя чувствовал, потом я уехал в командировку, потом другие дела отодвигали мой визит к старому репортеру. А когда я наконец ему позвонил, мне ответили, что Александра Ивановича уже нет в живых.
С тех пор прошло несколько лет. Я узнал много нового о моем герое, но никогда уже не услышу того, что мог мне сообщить один из старейших ленинградских фоторепортеров. Поэтому в моем повествовании, возможно, будет отсутствовать личный момент, так как все, о чем я буду рассказывать, почерпнуто из разрозненных коротких заметок в научных журналах и из документов.