Страница 8 из 11
Лабарту встретил его, когда разлив реки был особенно бурным, и люди горевали об унесенных лодках и разрушенных домах. Это был четырнадцатый разлив рек для Лабарту.
Он был невысок -- многие дети Лагаша превосходили его ростом и были шире в плечах. Но не сильнее, нет. Горожане уступали ему дорогу, знали -- вот идет демон, дитя демонов, неопаляемый солнцем, пьющий кровь. Люди отворачивались, делали охранительные знаки, страшились наступить на его тень.
Но однажды, когда Лабарту бродил по берегу канала и читал следы, как велел Шебу, подошли двое и остановились, словно ждали, заметит ли он их. Один -- юноша, лишь этой весной облачившийся в одежду взрослого воина. Лук за плечами, короткая перепоясанная рубаха, нож. А рядом с ним мальчик, бледный от страха, обеими руками вцепившийся в колчан со стрелами.
Лабарту не был голоден.
Старшим был Уруту, и он сказал тогда:
-- Я не боюсь тебя. Я знаю свою судьбу. Гадание гласит -- умру на войне, от вражеской стрелы.
Лабарту знал, что нельзя спорить с судьбой.
С тех пор он много раз говорил с Уруту. И в городе, и на берегу канала, утром, в полдень и на закате.
-- Ты демон, -- сказал как-то Уруту. В тот вечер они встретились у колодца. Девушки, черпавшие воду, поспешили уйти, но Уруту остался. -- Где твои родители найдут жену для тебя? В Лагаше нет больше демонов.
-- Я демон, -- ответил Лабарту. -- Это люди в спешке женятся, рожают детей и умирают. Демонам некуда спешить.
Тирид засмеялась, когда он пересказал эти слова.
-- Ты сам найдешь ту, которую захочешь привести в свой дом, -- сказала она, -- и сделаешь демоном, когда пожелаешь.
У Тирид были красивые ожерелья, из бирюзы, из жемчуга, из крохотных белых ракушек. Витые серьги, браслеты с бубенчиками, костяные и деревянные гребни. Ничего из этого Тирид не забрала с собой, -- высыпала все украшения в маленький сундук, сказала, улыбаясь:"Это для той, что станет жить здесь".
Сквозь ночную темноту Лабарту видел плетеный сундук, -- на прежнем месте, там где оставила его Тирид, у стены. Настала пятая весна с тех пор, как ушли родители, но за все эти годы никто не заглядывал в шкатулку, никому Лабарту не дарил сокрытые там ожерелья и серьги.
Ему некого было привести к своему очагу.
Женщины Лагаша с готовностью уступали его желаниям, но в глазах у них всегда таился страх. Лишь когда страсть раскалялась, и мысли теряли форму и звук, лишь тогда этот страх исчезал.
Или я не замечал его.
Однажды, он задержал девушку в своем доме. Решил -- стоит ждать, стоит дать время, ведь ей нечего бояться, она поймет. Она разожгла очаг, позабывший об огне, толкла ячмень в широкой ступе, пекла лепешки. Лабарту приносил ей то, что она просила, -- она благодарила, еле слышно, не поднимая глаз. Иногда, также тихо, она начинала петь. Иногда шептала что-то -- замолкала, стоило Лабарту приблизиться, но он успевал уловить имена богов, слова мольбы.
Она засыпала рядом с ним, на мягких овечьих шкурах. Как-то раз, проснувшись, она улыбнулась, и в глазах у нее не было и тени тревоги. Лабарту засмеялся, обнял ее. И в этот миг она встрепенулась, пробудившись полностью -- поняла, кто рядом с ней -- вновь стала покорной и далекой. Страх трепетал вокруг нее, был ощутимей, чем тепло ее тела.
-- Пойдем, -- сказал тогда Лабарту. -- Я отведу тебя домой.
Он хотел рассказать об этом Уруту, хотел сказать: "Ты был прав, в этом городе нет жены для меня", -- но пророчество исполнилось, вражеская стрела нашла свою цель.
Судьба Уруту исполнилась, как исполняются все судьбы.
Перед тем, как уйти, Шебу сказал:"Там где я родился, было принято так: каждый юноша, готовый стать воином, отправлялся в степь, и там оставался наедине с землей, небом и дикими зверями. Это было испытание одиночеством. Ты--не человек, и поэтому твое испытание будет много длинней".
"Я пройду его", -- ответил ему Лабарту.
-- Я пройду его, -- повторил он сейчас, глядя в темноту.
Среди множества людей он был наедине с землей и небом.
2.
В эту ночь сон, не шедший долго, был зыбким. Похож был на тончайшую ткань -- от любого неосторожного движения, от резкой мысли готов был порваться, улететь нитями паутины. Сновидения дрожали, вспыхивали -- не дотронуться, не разглядеть. Но во сне он был не один, -- и чувство это это пронизывало душу, наполняло теплом.
Еще во власти ночных видений Лабарту позвал:
-- Тирид? -- Сел на постели, протирая глаза. -- Шебу?
Знал, что они не ответят.
Сквозь проем в потолке виднелось небо. Ночная темнота утекала, сменялась синевой, утро было совсем близко. Голос города становился громче -- тысячи людей просыпались, вставали, чтобы прожить еще один день. Тысячи сердец, и каждое -- в средоточие своей жизни. Тысячи судеб, движущиеся, оплетающие город, словно солнечный узор.
От мыслей об этом голова закружилась, и Лабарту поднялся, ощущая льдистое покалывание жажды. Пока он искал одежду среди сбившихся покрывал, пока умывался во дворе, -- утро и жажда подступали все ближе, и следом за ними пришли люди.
Лабарту чувствовал их жизни -- четверо, где-то близко, на пустой улице.
Ждут меня.
Когда идешь к людям, нельзя выдавать своей жажды. Ни словом ни жестом нельзя показать, как одна за одной накатывают жаркие и ледяные волны, остаются болью в груди.
Ни Шебу, ни Тирид не учили его этому, но отчего-то он знал -- так верно.
Жертвенная кровь текла сегодня в жилах высокого раба -- сверкала в запястьях, оплетенных священными шнурами, вспыхивала на горле. Грохот людских сердец казался оглушительным, а рассветное солнце -- слишком близким и алым, и Лабарту зажмурился на миг.
Но краткого вдоха было достаточно, -- и жажда вновь покорилась. Лабарту открыл глаза и взглянул на тех, кто привел ему жертву.
-- Приветствую тебя, Лабарту, -- сказал Ур-Саг, старший из них.
Странно было видеть его тут, -- один из верховных служителей Нанше, он редко покидал пределы храма. Но Ур-Саг не страшился демонов, и Лабарту часто приходил к нему сам, расспрашивал и слушал. Иногда жрец замолкал на полуслове и говорил потом: "Ты демон, сын демонов, ты дитя Ану. Но есть то, что не так просто понять, то, что знать тебе еще рано".
И сегодня Ур-Саг оставил храм, пришел на покинутую людьми улицу, к жилищу демона, -- зачем? Лабарту крепко держал жажду, ждал важных слов.
Но Ур-Саг лишь подозвал младшего жреца -- тот подставил чашу. Раб вытянул руку, сверкнуло лезвие. Кровь потекла, утренний свет бился в ней, наполнял сосуд, все быстрей и быстрей, все ярче, до краев.
-- Пей, дитя Ану, -- сказал жрец, протягивая чашу.
От первого глотка всегда вспыхивает сердце и, даже если в мыслях печаль, хотя бы на миг радость наполняет душу. Жажда гаснет, не остается от нее и следа, а затем уже можно ощутить не только силу и сияние солнца, но и вкус меди под вкусом крови, почувствовать знаки Нанше на краях чаши, вновь услышать голоса и дыхание города.
Еще окутанный солнечным огнем, Лабарту ждал -- сейчас Ур-Саг скажет что-то важное -- не потому ли пришел сюда? Но жрец поклонился и, вместе с другими поспешил прочь. И не обратно к храмам и средоточию людей -- нет, прочь из города, к полям и каналам.
Лабарту смотрел им вслед, не понимая.
Один из жрецов подтолкнул раба -- тот шел как во сне, повязка у него на руке уже набухла кровью -- прикрикнул:
-- Поторопись! Они ждут нас!
-- Стойте! -- позвал Лабарту. -- К кому вы ведете его?
Ур-Саг обернулся.
-- К демонам, что пришли вчера в полдень, -- ответил он.
Достаточно крикнуть -- и остановить людей, или же пойти за ними следом, увидеть самому. Но Лабарту остался у дверей, стоял, пока не осела пыль от шагов, пока жар не утих в сердце и мысли не стали ясными. Тогда он вернулся во двор.