Страница 102 из 108
— Ты рано.
С Эриком равняется Макс. Глаза у него красные. Значит, плохо спал. Эрик знает, что Макс давно плохо спит. Но в этот раз, видимо, совсем отвратительно.
— Хреново выглядишь, — говорит Эрик.
— Знаю, — Макс морщится, ведет головой. — Знаешь, вчера чуть не поймали Тори Ву.
Эрик чувствует, как внутри все подвисает. Просто бах и все. Как в невесомости.
— Тори Ву?
— Ага, — говорит Макс, — она была вместе с той группой, что пыталась проникнуть внутрь. Но Тори сбежала.
Эрик едва не произносит вслух это хорошо. Он бы не хотел пытать Тори Ву. Только не ее. Эта женщина никогда и ничего дурного ему не делала. Ему с ней было почти хорошо. Она не лезла с ненужными вопросами, вовремя раздевалась и никогда не льнула к его телу, словно хотела выпить его всего, до дна. Она мало говорила, любила курить и всегда таскала любимые сигареты Эрика. И была красивой женщиной. Он бы не хотел портить ее лицо или тело, отрезать пальцы, выдирать ногти или сдирать кожу, пока она бы заходилась в истошных воплях. Потому что они все кричат. Орут так, словно им пятки поджигают, и огонь ест плоть. Херовая все-таки работенка. Мясницкая.
— Макс, Эрик, — Джанин Мэттьюс улыбается им своей фирменной, офисной улыбочкой, завлекательным жестом приглашает сесть. — Мы начинаем допросы. Когда понадобятся ваши услуги, я дам знать. — Джанин продолжает улыбаться. У Эрика сводит челюсть.
Самую грязную работу делает он. Макс больше говорит, заговаривает зубы. Эрик — это крайняя, жесткая мера. Потому что он сразу начинает действовать по одному из возможных протоколов, которые знает очень и очень хорошо. Его бы смело можно было назвать палачом, ведь в умении убивать ему нет равных. Фрэнк бы обрадовался. Творение его рук продолжает жить и здравствовать. И самое паскудное в этом во всем то, что Эрик отлично это осознает. И ничего не меняет. Словно ему нравится. А может так оно и есть.
Вереница допрашиваемых тянется бесконечно. Макс уходит часто в комнату допроса, услуги же Эрика требуются пару раз. Сначала Мэттьюс вызывает его к мужчине лет сорока с запавшими глазами. У того мелко трясутся руки. Боится. Но почему-то не раскалывается. Джанин говорит, что он Дивергент, этим своим хорошо поставленным, практически менторским тоном. Эрик с безразличным видом сдирает ему кожу с пальцев. На третьем пальце мужчина ломается, и орет, и плачет, и просит. Он рассказывает все, что хочет знать Джанин Мэттьюс о планах афракционеров. Глава Эрудиции остается довольной, а Эрик смывает с запястий кровь, попавшую на кожу, несмотря на резиновые перчатки. Мужчина любит работать чисто, но не всегда получается.
Второй раз Эрика вызывают уже после полудня, когда он откровенно чуть ли не спит в мягком кресле. Сидит, развалившись, широко расставив ноги, запрокинув голову так, что кожа на затылке смещается. Он сдергивает с себя дремоту быстро, встает на ноги и идет в комнату для допроса. Увиденная там картина ему совершенно не нравится. На железном стуле, прикованная наручниками, сидит девушка. Кожа смуглая, волосы черные, длинные. Ее можно было бы принять за Кристину, но девица явно выше. У Эрика дергается кадык, когда девушка поднимает голову и вперивает в него свой взгляд. Она смотрит точь-в-точь как Кристина.
— Она перешла в Бесстрашие из Искренности, — зачем-то сообщает Джанин Мэттьюс, складывая руки на груди. — Зовут Эвелина, — и улыбается.
Эрик бросает взгляд на лидера Эрудиции. Мэттьюс ведет себя странно. Обычно она никогда не сообщает ни имя жертвы, ни какую-либо другую информацию о ней. Она просто приказывает делать. Едва шевелит губами, совершает движение головой. Джанин приваливается к стене и ждет начала. Эрик же смотрит на девушку. У нее кожа в татуировках. Вон какие-то письмена вьются по правой руке до самого локтя. Эрик медлит. Джанин нетерпеливо постукивает носком темно-синей лакированной туфли. И мужчине приходится преодолеть это неприятное, сосущее чувство где-то под ложечкой. Девчонка не орет, хотя он сдирает ей кожу со всех десяти пальцев, и кровавое мясо плотью трупа смотрится под тусклым светом электрической лампы. Девушка по имени Эвелина умирает от потери крови и болевого шока, так и не произнеся ни слова. Эрик отмывает свои руки под водой долго и тщательно, и по горлу ползет что-то склизкое и неприятное. Джанин Мэттьюс продолжает стучать своими каблуками в комнате для допросов. Эрика в тот день больше не вызывают. А он все сидит и думает, почему эта девчонка была так похожа на Кристину.
— Зачем ты с Мэттьюс? — задает Эрик вопрос Максу, когда рабочий день подходит к концу.
Они стоят около огромного окна, в котором открыта форточка, и курят. Вечереет. Бледно-оранжевая полоса прорезает небо, и солнце начинает клониться к горизонту. Макс смотрит на своего подопечного едва удивленно.
— Ты никогда об этом не спрашивал.
— Теперь спрашиваю.
Эрик злится, и Макс вздыхает.
— Этому городу нужна единая система правления, а не фракции. Я так думаю давно, — Эрик смотрит, Эрик ждет продолжения. Даже сигарета тлеет в его руке. — И Джанин Мэттьюс — не самое плохое начало. Она сможет построить единую систему, а потом можно найти и кого-то не столь властного, кого-то попроще, посговорчивее.
Эрик качает головой, Эрик усмехается.
— Никогда не думал, что ты хочешь власти.
— Я и не хочу. Мне всего лишь нравится самому решать, какой будет мой завтрашний день. — Макс затягивается, выдыхает дым. — Знаешь, в чем проблема Джанин? Она слишком тщеславна. Это ее и сгубит. Рано или поздно.
Эрик всегда знал, что у Макса есть свои цели. Он умен и никогда не говорит открыто о том, что им руководит. Он любит прикидываться тем, кто мало что понимает в тех сферах, что не касаются армии, войны и вывернутых кишок. Но Эрик давно просек, что это не так. Макс — умелый игрок. И думается мужчине, что Джанин Мэттьюс этого не понимает, слишком уверенная в своем превосходном уме, слишком жадная до власти. Тщеславие действительно губит. Сгубило многих до нее, сгубит и после. И еще пренебрежение людьми. Если бы Эрику не было так похуй на те идеи, что проповедует Мэттьюс, и на саму эту суку из Эрудиции, то, наверное, он бы оскорбился. Но люди, вызывающие безразличие, не стоят и единой эмоции. Он, конечно, похож на болванчика в этой системе, на тупого деревянного солдатика, следующего приказам. Но Эрик всю жизнь верит Максу. И если Макс уверен, что эта сторона правая, то пусть так и будет.
Когда Эрику какой-то мальчишка в темно-синих шмотках Эрудиции сообщает, что его в своем кабинете ожидает Джанин Мэттьюс, мужчина удивляется. Он выбрасывает сигарету в окно легким щелчком пальцев, хмуро смотрит на Макса, тот лишь жмет плечами в ответ, мол, я не знаю, в чем дело. Эрик чешет затылок, стоит, но делать нечего, надо идти. Он одергивает кожанку с заклепками и широким шагом направляется в кабинет к змее в профессорских очках. Джанин сидит за столом, склонившись над какими-то бумагами. Видимо, изучает отчеты о сегодняшних допросах, которые — Эрик уверен — уже были составлены.
— О, Эрик! — оживляется она, — садись, — захлопывает папку и откидывается на спинку стула, сложив руки на груди.
Женщина смотрит на него внимательно. У Джанин Мэттьюс точеные, острые скулы, о которые можно порезаться. У нее красивая шея — замечает Эрик, —, а волосы светлые, стянутые в тугой пучок. Она вся сама состоит из прямых линий. Вон плечи пиджака прямоугольной формы, и сам крой костюма идеально выверенный, насквозь пронизанный Эрудицией. От женщины за столом веет властью, умом, самодостаточностью, уверенностью в себе и холодом. Глаза ледяные. Даже хуже, чем у него. Словно у их обладателя нет души. Она изучает Эрика несколько секунд, едва склонив голову.
— Эрик, — тянет она его имя, — мне не нравится, как ты себя ведешь. Слишком много хамства, самовольства и ослушания. Ты стал медлить, а должен выполнять приказы.
Это она о девчонке. О том, как он смотрел на пленницу на стуле, на ее полыхающие яростью глаза, и видел другую. И почти не мог. Почти.