Страница 84 из 140
Александр послал всю семью на бригадную кухню греться. Он не знал, будет ли ему от этого перебежчика какая-нибудь польза, но уж одно то, что перебежчик не подвел его и вернулся, приводило Лихолетова в полный восторг. Ему не много было нужно для того, чтобы стать веселым.
Никто из сидевших в столовой не обратил внимания на Сашкин смех. Лицо Юсупа всем показалось страшным, багровым, как будто его вывернули наизнанку. Все смотрели на Юсупа с изумлением и непонятным страхом. Все молчали.
- Хвостик-то мой вернулся? А вы говорили: "купаться"! - заорал Лихолетов, входя в столовую и скидывая с плеч мокрую шинель. - А вы всё говорите: "Сашка"... Вот вам и Сашка! - с хохотом прибавил он. Но, увидев Юсупа, тоже замолчал.
Юсуп бросил телеграмму на стол и, вставая, прошептал:
- Ленин умер.
Александр схватился за голову и прислонился к стене. Капля крикнул:
- Что? Нет... Не верю, не могу поверить!
Из командиров кто вскочил, кто остался сидеть, растерянно оглядывая соседей. Врач Федосеев побледнел. Жарковский подошел к Юсупу, взял телеграмму и, просмотрев ее, громко сказал:
- Вчера еще!
Он начал читать ее кусками, проглатывая отдельные слова, запинаясь и тоже волнуясь:
- "Можно было ожидать... однако... разразилась катастрофа: почти в течение часа продолжался остро развившийся и бурно протекающий припадок, выразившийся в полной утрате сознания и в резком общем напряжении мускулатуры. В 6 часов 50 минут последовал смертельный исход, вследствие паралича дыхания".
Юсуп зарыдал.
Ординарцы испуганно глядели в глаза друг другу.
- Да... в шесть пятьдесят! - подтвердил нарочный и, встряхнув свою шапку, опустил голову.
Комната потемнела, но никто не замечал темноты. В стекла бил порывами, нахлестывая, зимний, злой дождь.
6
Три дня шли траурные собрания. В тот час, когда Москва хоронила Ленина, в кишлаке был назначен общий митинг. Огромная толпа народа стояла на площади. Возле мечети разместились батальон стрелков и батарея. После речей батарея дала прощальный салют. Женщины закричали в толпе: "Горе нам!" Старики послали муллу на минарет. Затем вышли из толпы и опустились перед мечетью на колени. Над кишлаком пролетел жалобный крик муллы: "А-иль-ла-а-а..."
Юсуп провел все эти дни точно во сне. Лишь на четвертый день, опомнившись от горя, он спросил Сашку о перебежчике.
Сашка с удивлением посмотрел на него и подумал: "Запомнил все-таки!"
Разговаривали они в саманном домишке, который Сашка называл своим кабинетом. Тут был маленький столик, пузырек заменял Сашке чернильницу. На полке лежали в самодельных папках "дела" бригады. На голую глиняную стену была приклеена вырезанная из газеты фотография Фрунзе. Ящики полевого телефона стояли у окна.
Когда какой-то басмач появился в этом кабинете, Юсуп вытаращил глаза.
- Алимат! - с ужасом сказал он.
Басмач прикрыл ладонью глаза.
- Ты его знаешь? - спросил Лихолетов.
- Как же! Он был джигитом у Хамдама.
Сашка хлопнул себя по лбу.
- Батюшки! - проговорил он.
Басмач опустил голову. Александр увидел его испуганные глаза, прокушенную до крови губу и тощее, зеленое, как чай, лицо.
- Я изменник, - прошептал басмач. - Я помирать пришел. Семью привел. Бабы, дети... Возьми их, Сашка! Спаси! А меня застрели! - Считая Сашку главным начальником, он упал перед ним на колени.
Лихолетов вскочил:
- Ну, ну... Нечего! Я тебе не курбаши.
Алимат встал и оправил на себе халат.
Сашка не сводил глаз с Алимата. Юсуп, наоборот, ни разу не поглядел на него. Он расхаживал по комнате. Тяжелые походные сапоги, приобретенные в Москве, совсем меняли его походку.
Алимат взглянул на Юсупа. В углу, в чугунном котле, пламенели уголья, согревавшие воздух. Пахло дымом, махоркой и сапожной кожей. Алимат протянул руки, грея их над котлом.
Остановившись около басмача, Юсуп спросил его:
- Ты убежал от Хамдама? Из полка?
- Нет, - ответил Алимат. - Полка не было. В прошлом году распустили полк. Я в милицию поступил. Хамдам стал начальником милиции.
- Так ты, значит, милиционер?
- Милиционер был... - со вздохом подтвердил басмач и снова заморгал глазами.
- Ты расскажи все подробно! Все, что случилось с тобой. Ничего не скрывая, - сказал Юсуп.
- Что говорить? - ответил Алимат. - Хорошо служили. Бараны были, мука была. Очень хорошо. Сапоги имели, как у тебя. Форму. Хорошо... Однажды вышел нехороший случай на базаре. Это Насыров виноват. Насыров каждый базар по сто баранов продавал. Плохих, худых баранов, а продавал их торговцам за хорошую цену, будто эти бараны сытые, жирные. Торговцы боялись, брали. А кто отказывался, Насыров говорил одно слово: "Хамдам", и все слушались. В народе был разговор: "Хамдам торгует, его бараны".
- А ты тоже торговал? - перебил его Юсуп.
- Нет.
- А баранов получал?
- Получал. По барану в месяц.
- За что?
- Чтобы молчал. Сам знаешь! Длинный язык - беда. Хамдам не любит. Жалобы были, народ жаловался. А Хамдам ругался. Хамдам говорил людям: "Вы, торговцы, позорите советскую власть. Вам конец будет. Хотите жить - живите тихо, без скандала! Все будет хорошо". А скандал вышел. Артыкматов начал. Исполком. Председатель.
- Председатель? - крикнул Юсуп. - Да что же это у вас происходит в Беш-Арыке? Абит - хороший человек, но ведь он неграмотный!
- Имя пишет. - Алимат покачал головой. - Плохой человек! Был нищий, теперь нищий. Кто такого будет уважать? Артыкматов говорит: "Не позволю. Надо уволить Насырова". Хамдам к нему пришел и говорит: "У меня ордена. А у тебя что? Кто здесь больше?" Артыкматов говорит: "У меня Совет". Хамдам говорит: "Мои люди, я начальник". Артыкматов говорит: "Начальники - мы". Хамдам говорит: "Нет, я. Я тебе дал исполком. Ты без меня - ничто!"
Алимат вздохнул.
- Артыкматов сказал: "Я - закон!" Тогда Хамдам стукнул кулаком: "Ты за частников". Артыкматов говорит: "Нет, за закон!" Тогда Хамдам: "Нет закона защищать частников". Тогда Артыкматов тоже стукнул кулаком: "Молчи! Я сам знаю, когда надо защищать, когда не надо! Дело в баранах". - "Это не мои бараны". - "Пусть им конец будет!" - "Им будет конец, - сказал Хамдам и опять стукнул кулаком. - И тебе конец!" - "Хорошо, - сказал Артыкматов. - Насырова ты уволь и Алимата уволь!" Мы были старшие на базаре. Хамдам вертелся-вертелся, уволил... Позвал нас: "Поезжайте, говорит, в Бухару! Там мои люди. Вас устроят". Я спросил про семью. "И семью бери", - сказал Хамдам. Взял я семью, и мы поехали в Бухару. Очень хорошо ехали. Приехали. Вечером Насыров приходит в караван-сарай и говорит мне: "Есть работа, Алимат". - "Где?" - "В Карши. Я сейчас был на базаре, встретил человека, мы получим от него деньги и поедем в Карши". Я испугался немного, стал спрашивать: "Почему в Карши? Почему все ехать?" Насыров говорит: "Ты хочешь уморить свою семью? Или у тебя деньги есть? И бараны? И хлеб?" - "Нет". - "А если нет, что спрашивать? Не хочешь ехать попробуй устройся здесь!" Я стал думать: "Куда поступить? Работы нет в Бухаре, да еще русских там стало много, работу знают... А я ничего не знаю, не умею. Что делать с семьей? Пять человек!" Пришлось поехать... Здесь я ошибся. Теперь я понимаю, не надо было слушать. Но я боялся. Из Карши мы поехали на границу. В одном кишлаке я оставил семью. Ей дали дом, корову, пять баранов, а меня взяли в басмачи к Иргашу. У Иргаша много отрядов. Один из них собрал Насыров. Насыров взял меня. Тогда я стал басмачом...
Алимат спокойно и неторопливо рассказал, как он срывал проволоку с телефонных и телеграфных столбов, как рубил столбы, отводил воду из арыков, питающих поля, как устраивал засады на больших дорогах, грабил караваны с продовольствием, как в налетах убивал и резал людей.
Вдруг он внезапно замолчал и опустил голову. Так, в молчании, прошло минут пять. Ни Лихолетов, ни Юсуп не понукали его вопросами. Помолчав, басмач тяжело вздохнул и вновь начал свой прерванный рассказ: