Страница 75 из 140
Из Восточной Бухары уже доносились неприятные вести. Там оказалось несколько племен, которые под натиском главарей объявили себя сторонниками эмирского строя. Блинов, как и многие, не знал еще самого главного: что "бежавший" эмир вовсе не бежал, а скрылся в горной части Бухары и оттуда подымал мятеж.
Сведения из России также принуждали к раздумью. Правда, предварительный мир с Польшей был уже подписан в Риге, советские войска, под руководством Фрунзе, уже овладели Перекопом, но Врангель еще сидел в Севастополе. Чувствовалось: чуть только пошатнутся дела Советской России, и это немедленно отзовется в Туркестане. Зараза басмачества, расползаясь из горных районов, опять угрожала Фергане.
Вот почему Блинов не обострял отношений с Хамдамом. Он отлично помнил наставления Фрунзе. Он не забыл его оценку Хамдама. Но обстановка была настолько сложной, что он не хотел ссориться с Хамдамом, тем более что внешне Хамдам держал себя отлично. Кавполки нуждались в конских резервах, в пополнениях. Хамдам прекрасно провел конскую мобилизацию, умело уничтожал шайки басмачей, хорошо выполнял приказания на фронте, - в свете всех этих дел однодневный его плен в Якка-Тут исчезал из внимания Блинова, стушевывался, казался самым обыкновенным и даже естественным случаем.
В обстановке военных действий, в маневренной войне, когда часто трудно было разобрать, где фронт и где тыл, некоторым отрядам не раз случалось попадать в мешок и подвергаться разгрому или плену. История с Хамдамом поэтому не представлялась чем-то особенным. Такие истории происходили не только у Хамдама. Обвиняя его, надо было обвинять и других. Стоило ли из-за этого ссориться с Хамдамом? Нет, Хамдам мог еще пригодиться! Его знание местных людей, его авторитет среди других курбаши - все эти качества невольно заставляли Блинова дорожить Хамдамом. Поэтому натянутые отношения Юсупа с Хамдамом не вызывали в Блинове одобрения. Настроенный Жарковским, Блинов считал это даже вредным. Он сам был не из доверчивых людей. "Но всякому недоверию должны же существовать какие-то пределы!" - простосердечно думал он.
20
За неделю до парада Блинов встретил в военкомате Сашку и спросил его:
- Юсупа мало вижу. Не знаешь, что с ним?
- Не знаю. Ничего, по-моему.
- Как ничего? Почему в Коканде не показывается? - сказал Блинов.
- Парень молодой. Может быть, завертелся. Амур! - расхохотался Лихолетов.
- С кем? - сказал Блинов. - Нет, брат, не в этом дело. - Блинов загадочно оттопырил губы.
- А в чем же?
- Если бы знал, тебя не спрашивал. Ты вот ведь дружишь с ним? Ты бы как-нибудь по душам с ним поговорил. Тебе-то он раскроется!
- Это еще вопрос. Он ведь не я, что вся душа нараспашку.
- Нараспашку - нехорошо. Но и скрытность чрезмерная - неладно. Все они такие, - проговорил Василий Егорович, думая об узбеках. Узбекского языка он совсем не знал, при разговорах с узбеками ему приходилось трудновато, поэтому он считал, что они скрытные.
- Ну, положим, они разные, - ответил Сашка и прибавил не без ехидства, с улыбочкой: - Взять вас, Василий Егорович. Вы ведь тоже сундучок на замочке!
- Ну, какой я сундучок! - добродушно усмехнулся Блинов. - Я сундук, если уж на то пошло. Да о чем мне говорить прикажешь? Не о чем! Как я живу, все видят: бригада да койка.
Блинов поскреб подбородок, седоватую щетину, и болтнул рукой, как бы отсекая разговор о себе.
- Покойный Макарыч однажды мне сказал про Юсупа, - продолжал Блинов. - Ежели, говорит, этому, парню голову не сломят раньше времени, он будет полезный для здешних мест.
- Не сломали еще. О чем же вы беспокоитесь? - с обычной своей беспечностью заявил Сашка.
- Как о чем? Что ты говоришь? - закричал Блинов, рассердившись. Ходит между нас человек. Дело делает. А что еще? Что в нем? Внутри?
- Да ничего, господи! - вздохнул Сашка. - Пар! Ему восемнадцать лет только что исполнилось. Что вы от него хотите?
- Выглядит больше.
- Народ здесь рано зреет.
- Невесел.
- Характер такой. Замкнутый. Спрятался, как ерш в ил, в дно, и держится. Наружу не идет. Вот и все. Погодите! Придет время, выскочит!
Сашка тоже закипятился и даже обиделся. "Об Юсупе говорит, - подумал он. - А у меня, может, не меньше душевных неполадок? А никто и не спросит!"
- Ну, ладно, - согласился Блинов. Подумав, опять спросил: - А то, может, ему скучно среди нас? Непохожий он на всех. Странноватый.
Сашка молчал.
- Ты дружи с ним!
- Есть! - равнодушно сказал Сашка.
Он не любил, когда ему что-то навязывали. Он даже подумал: "Тоже няньку нашли!"
21
Коканд был разукрашен красными флагами. Победа советского оружия в Бухаре создавала особенное, приподнятое настроение. В демонстрации участвовали, помимо войск, население Коканда, школьники, рабочие с хлопковых заводов, с мельницы, с шелкомотальной фабрики. Среди демонстрантов было несколько женщин-узбечек. Они шли еще закрытые паранджой, но уже одно появление их среди колонн казалось чем-то необыкновенным.
Блинов стоял на трибуне, среди кокандского начальства. После чтения приказа Лихолетов, командующий парадом, подскакал к Блинову. Блинов и командующий сошли с трибуны, им подвели лошадей. Они вскочили в седла. Лошадь Блинова сразу же запрыгала под ним, пугаясь шумной толпы, знамен и лозунгов, развешанных на длинных шестах.
Шесть горнистов на рыжих лошадях, украшенных белыми попонами с красными большими звездами, поскакали к центру площади. Став в ряд, они одновременно подняли вверх, к небу, свои медные трубы и провозгласили начало парада.
Сашка сидел на лошади героем. Он был в новенькой, только что сшитой шинели. Его правую щеку стягивала черная повязка. Так как рану приходилось несколько раз чистить, образовался грубый, узловатый рубец, шрам, и рана еще не совсем зажила. Обычно Сашка ходил с марлевым бинтом, но сегодня, для парадности, сверх марли он надел черную шелковую повязку Сашка обожал первые минуты парада, когда после сигнала горнистов на площади возникала тишина. Чуть приподнявшись в стременах, он оглядел два батальона пехоты, построенные в каре.
- Церемониальным маршем! На двухвзводную дистанцию! - запел Сашка, выдерживая паузы и прислушиваясь к тому, как летят над войсками слова его команды. Сильный и глубокий голос Сашки волновал всех. - Линейные вперед!
Тонкой цепочкой, по одному человеку, побежали стрелки с ружьями в руках, устанавливая на площади линию.
- Шагом марш! - круто оборвал Сашка. Последний звук его голоса был подхвачен оркестром, и первой тронулась пехота, отбивая шаг.
Парад принимал командующий бригадой. За ним стоял Блинов, и в двух шагах от него Жарковский, дежурный по штабу. Все они были на одномастных лошадях.
Вслед стрелковым частям двинулись партизанские отряды.
- Революционным отрядам у-ра! Да здравствуют славные партизаны! Да здравствуют бойцы за Красную Бухару! - приветствовал их Блинов.
- Ура! Ура! Ура! - отвечали троекратно партизаны, стараясь ответить так же, как красноармейцы, слаженно и единодушно. После прохода партизан ожидали кавалерию.
Требовалось совершенно очистить от войск площадь, так как кавалерийские части должны были проскакать через площадь галопом с обнаженными клинками. Это было финалом парада, и вчера его репетировали. Все ждали этого, как ждут всегда самого занимательного и красивого зрелища, то есть с некоторым волнением и любопытством. И на трибуне и в толпе народа все оживились, все заговорили более шумно, все тянулись в ту сторону, откуда должна была вылететь конница.
Оркестр вдруг замолчал. Некоторые из музыкантов, опрокинув свои трубы, вытряхивали из них слюну. Толстый капельмейстер, прищурясь, смотрел куда-то влево, ожидая знака, потом поднял палочку. На площади все снова затихло. Музыканты приложили инструменты к губам. Капельмейстер взмахнул рукой, из труб вырвался веселый, скачущий кавалерийский марш.
Конница вынеслась молниеносно. Запестрели значки. Зрителям живая, скачущая, широкая лента всадников казалась непрерывной, веселой стрелой. Многие из них завидовали всадникам, некоторым думалось, что и они могли бы пролететь мимо трибун так же весело и стремительно. Те же, кто никогда в жизни не садился на коня, чувствовали, будто они сами незримо несутся в этом галопе, будто их взмыло с земли, и ощущение легкости и радости переполняло их. Эффектный вылет конницы всеми зрителями был встречен громкими и длительными аплодисментами.