Страница 44 из 140
- Скажите пожалуйста! - вздохнул Сашка. - Значит, женщины и вдовы идут у вас со скидкой?
- Да.
- Это почему же такая несправедливость?
- Коран!
- Неправильно! - сказал Сашка. - Иная девица в подметки не годится женщине. Иная женщина сто очков вперед даст любой девице. Разве Коран может все предусмотреть?
- Может.
Сашка свистнул:
- Брехня!
Но, взглянув на Хамдама, вдруг скис. Хамдам сидел насупившись и дергал за повод своего текинца.
У Сашки упало сердце: "Влип! Бухнул сдуру, не сосчитавши до ста! Союзника обидел, елки-палки! Ну ничего, сейчас поправлю..."
- Того, кто верит в Коран, я, конечно, не осуждаю. Что делать? Судьба, - вдохновенно сказал он, заглядывая в прищуренные глаза Хамдама. Если верит, пусть верит. Он не виноват, что верит. Вот, например, чем же я виноват, что родился рыжим, когда хочу быть брюнетом? Теперь скажите мне, пожалуйста, что делает природа! Мать черненькая, отец черненький, а я рыжий, точно тульский самовар. Разве мне это надо? Разве я мечтал об этом? Мне-то, собственно говоря, плевать на свою физиономию. Мужчина хорош не этим. Ну, если дело в принципе - так в принципе я никого не просил об этом рыжем цвете. Случилось. Ну, что делать?
Хамдам вдруг осадил свою лошадь в сторону от дороги и умчался вперед, в авангард колонны, оставив Сашку с разинутым ртом.
Сашка оглянулся:
- Видали, ребята? Чего это с ним?
Эскадронцы зашевелились:
- Не любит правды!
- Закон свой защищает!
- Да он сам рыжий!
- Пора бы остановочку, начальство! Сдохли совсем, - вдруг обмолвился пулеметчик Капля. Капля ехал вразвалку, по-деревенски, проклиная и лошадь, и поход, и все на свете.
От жары у людей пропотели гимнастерки, песни стали утихать. Лошади устали. Солнце обрушивалось на колонну, будто желая выжечь ее и превратить в пыль. Все ждали привала. Один Сашка ничего не хотел замечать. Он расстроился.
В пути попадались одинокие всадники, съезжавшие с дороги при появлении отрядов. Пропустив колонну, некоторые из них скрывались в противоположном направлении, другие исчезали так ловко и незаметно, как будто проваливались сквозь землю. Иногда Сашка ловил взгляд кого-либо из хамдамовских есаулов, и ему казалось, что они каким-то образом переговариваются с встречными.
Иногда странный шум появлялся в узбекских отрядах, люди вступали в спор. Однажды Лихолетов увидел Хамдама, оживленно спорившего с пойманным им на дороге киргизом. Киргиз, в черной войлочной шляпе, на маленьком грязном коньке, нахально придвинулся почти к самому отряду. Сашка почувствовал, что степь подает незримые сигналы. Разгадать это в силах только Хамдам и его есаулы.
Это встревожило Сашку. Неужели попали в кольцо врагов? Если басмачи ждут случая, чтобы при поддержке хамдамовского полка расправиться с русскими и захватить оружие, тогда дело скверное. Перевес, вероятнее всего, окажется у басмачей. Если эти сигналы опасны для самого Хамдама, тогда почему он молчит? Сашка послал за Юсупом. Юсуп подскакал к нему, как лихой джигит, помахивая камчой. "Совсем выровнялся парень", - подумал Сашка.
- Ну, что? Стукнем Иргаша?
- Якши!
- В своих уверен?
- Конечно.
- И в Хамдаме уверен?
- Конечно, - ответил Юсуп, поводя глазами, точно лошадь, на многоголосый строй всадников в тюбетейках, войлочных шляпах, бараньих шапках и даже в чалмах.
- Ну ладно, - сказал Сашка и удобней уселся в седле. Потом, внимательно посмотрев на Юсупа, сказал: - Ты будто выдра стал.
Юсуп не понял его:
- Какой выдра?
- Похудел. Что с тобой?
- Ничего.
- Э-э! - Сашка махнул рукой и многозначительно подмигнул: - Химеры, брат! Все химеры! Ничем не огорчайся в жизни. "Жизнь на радость нам дана". И больше никаких. Барышни знакомые есть?
- Нет.
- Это плохо. Человеку нужен полный комплект всего. А ты в возрасте. Человек живет мало, ласку любит. Только баба ласку знает. А без ласки можно пропасть. А жизнь без ласки - что патрон без пороху. На этом весь мир держится, детей делаем. А без детей жизни нет, все умрет. Вот, говорят, французы без детей-то погибают. Они бесстыдники. Они баловство любят. А надо любовь любить. Понимаешь?
- Понимаю, - ответил Юсуп, хотя мало что понял из Сашкиных слов.
В то же время Юсуп чутьем догадывался, что дело совсем не в этой болтовне, что Сашка все это бормочет лишь затем, чтобы заглушить какое-то внутреннее беспокойство, которое овладело им. Юсуп приметил, что Сашка беспрестанно озирается то на горизонт, то на степь, то на предгорье, то на людей.
Особенно пугал Сашку полк Хамдама. Хамдамовские всадники, конечно, были не слабее русских, но они не умели держать твердого строя, а непривычных к походу в колонне строй скорее утомлял, чем облегчал. Сашка всматривался в ряды, уже чувствуя, что недалеко то время, когда напряжение спадет и где-то в каких-то неожиданных точках цепочки всадников сломаются. Такая выбившаяся колонна при нападении противника уже не способна ни к быстрым перестроениям, ни к атаке. Она уже плохо слышит команду, и обессиленные всадники готовы действовать на свой страх и риск. "Отдых, отдых, отдых!" - об этом говорило каждое движение в колонне.
"Да, требуется отдых", - решил Сашка.
Огромное солнце катилось к западу. Не слыхать было ни крика, ни разговоров, и даже лошади не фыркали и не толкались. Всех занесло пылью. Колонна уже подошла близко к горам.
Сашка поднял клинок и приказал горнистам остановить колонну. В полку Хамдама раздались крики. В эскадроне запела труба. Командиры перекликались от взвода к взводу. Спешившись, всадники еле стояли на онемевших ногах.
Жарковский выслал вперед дозоры. Разведчики разыскали арык. Степь ожила. Везде суетился народ. После перехода надо было расседлать лошадей и напоить их, заняться проводкой. Арыки быстро обмелели. Лошади с раздутыми животами не хотели уходить от воды. Их отрывали от нее плетками. Джигиты скакали во весь опор, они обхаживали коней по-своему.
Командиры предупреждали людей по первой тревоге быть готовыми к бою. Бойцы расположились взводами вдоль тощего арыка, бежавшего медленной, беззвучной струей среди глины и черных отшлифованных голышей. Кто переобувался, кто мылся у воды, кто грыз лепешку и запивал водой из горсти. Некоторые курили, думая о чем-то своем, уставившись в тусклое, желтое небо. Другие спали, опрокинувшись ничком к земле. Третьи ласково оглаживали своих коней, точно заранее возлагая на них все надежды. Некоторые шатались от зноя, словно пьяные. Не раздеваясь, они обливали друг друга из ведер, но через десять минут обмундирование на них высыхало.
Наконец приполз ослиный караван, нагруженный снарядными ящиками. Начальник каравана, толстый Абдулла, не обращая внимания на окружающий его переполох, выбрал в стороне место и, накрывшись халатом, молился.
Здесь же бойцы натягивали на орудийные колеса расшатавшиеся железные шины. Полуголый Жарковский без устали работал молотком. Кричали голодные ослы. Джигиты резали баранов на обед. Один плохо прирезанный баран вдруг вырвался из рук и завизжал, как ребенок. Эскадронцы ругались с караванщиками. Лошади, возбужденные жарой, кусали друг друга. Конюхи орали, разгоняя забияк плетками.
- Эй, земляки! - крикнул Сашка артиллеристам. - Поднажми, поднажми! Что копаетесь? "Эй, живо, живо, живо, подай бутылку пива!"
Без Лихолетова эскадрон скучал. Вот почему даже во время работы он не покидал своих бойцов.
В растерзанной лиловой трикотажной фуфайке, в легких грязных штанах защитного цвета, босой, он гордо сидел на снарядном ящике, разглядывая свою натертую ногу. Шум не удивлял его. Он знал: скоро все придет в норму. Бойцы разбредутся. Лошади успокоятся. Поспеет пища. А после еды наступит законный отдых.
Абдулла молился в трех шагах от Сашки. Сашка не мог отказать себе в удовольствии посмеяться над ним.
- С аллой беседуешь? Кувыркаешься?