Страница 19 из 140
- Меня? Тогда отберите отряды у Хамдама! - Иргаш зло рассмеялся. - И поручите их мне. Я все понял. Вы держите его как противовес. Вы боитесь меня.
Иргаш решил пойти в открытую. Он подумал: "Чем больше стесняешься, тем хуже. Лавочников надо щелкать в лоб, тогда они умнеют". Он подошел к Мулла-Бабе и сказал ему:
- Ты единственный здесь, с которым я могу говорить по праву равного. Ты - ум. Я - сила. Объясни мне: почему вы держите Хамдама?
Мулла-Баба пожал плечами и сказал, что Хамдам - член улемы и по ее постановлению ему поручено составить отряд. Очевидно, улема думает, что Иргашу нужен помощник, и вот - в качестве этого помощника избран Хамдам.
- Это не ответ! - сказал Иргаш. - В одном котле две головы не уварятся.
- Я обещаю тебе... - торжественно и громко начал Мулла-Баба, скользя глазами по собранию, и потом вдруг перешел на шепот: - Когда ты кончишь дело, Хамдама при тебе не будет. Но нельзя в решительный час затевать свару. У Хамдама тоже есть люди. Этого мы не должны забывать. У Хамдама есть уши. Поэтому не будем говорить громко! Я понимаю, что в одном котле две головы не уварятся. Будь спокоен! Я понимаю, и не только я... Все понимают, но всему свое время.
- Вы понимаете это и хотите жить в доме, где нет столбов. Вы тоже заражены модным духом. Ты бы, Мулла-Баба, лучше вспомнил другие времена! Тогда был порядок. Тогда кокандское клеймо говорило о власти. А теперь вы тоже захотели царствовать? Жадины! - громко сказал Иргаш и прибавил с ядовитой усмешкой: - Не забудьте, когда в стаде много пастухов, овцы дохнут! Я один. Но я не говорю шепотом и никого не боюсь.
Он отвернулся от Мулла-Бабы. Тот подал знак, и все улемисты и джигиты вышли из кабинета. Остался лишь порученец Насыров да Мулла-Баба. Мулла-Баба подошел к Иргашу, как наставник подходит к своему воспитаннику, и, положив руку ему на плечо, тихо сказал:
- Глупый! Только делай! И все будет твое. Все лишнее уварится в нашем котле.
Козак Насыров, самый излюбленный и самый приближенный порученец, спокойно, не шевелясь, точно мертвый, стоял в пространстве между окнами, за креслом начальника. Два рысьих глаза киргиза заметили всё: поклоны и вздохи, гримасы и сомнения, страх и растерянность уходивших, недовольство и лесть Мулла-Бабы. Так же, как Иргаш, он понимал, что лавочникам, пожалуй, не с руки опасный бродяга, возмечтавший о ханстве.
В притязаниях Иргаша не было ничего необыкновенного. Ханская власть всегда начиналась с ночных восстаний, с обнаженных шашек и рубки, с бешеной ружейной стрельбы. Грязные площади, узкие, тесные улицы привыкли к трупам и трупному смраду, арыки не раз текли кровью, и возгласами ханских труб здесь можно было припугнуть людей. Ведь не прошло еще и пяти десятков лет, когда ножи и сабли убийц по приказу хана расправлялись с непокорными на этих улицах, под этими тополями...
"Давно ли это было? Что - вчера?.. Что - сегодня? - подумал Иргаш. Тополи тогда были моложе, а люди такие же. Несмотря на тяжесть налогов и повинностей, несмотря на бесчинства кокандского войска, несмотря на жестокость и корыстолюбие ханов, эти люди ведь еще не так давно выносили своих правителей. Старики еще помнят Худояр-хана!"
- Ладно! Они еще вспомнят и меня, - вслух сказал Иргаш, ответив сам себе.
Конвой провожал делегатов улемы. Иргаш, разъяренный и бледный, смотрел на них в окно.
Высоко подвешенные фонари изливали таинственный свет под навесы базара. Глухие переулочки пересекали город, как тропинки в дремучем лесу. Огни горели в бесчисленных лавчонках, мастерских, кузницах, цирюльнях, харчевнях и чайных. На рундуках и софах около самовара, этого очага сплетен, страхов и надежд, еще беседовали люди о жизни. Неизвестные всадники, попав в кружок света, вдруг появлялись, будто на стекле волшебного фонаря, и так же неожиданно исчезали в темноте. Толпа лавочников гудела под тополями.
"Ничего! - подумал Иргаш. - Привыкнут! Я заведу себе лошадей тигровой масти; их приведут из Китая. В Кульджу пошлю своих людей".
Мечтатель-кочевник, убийца улыбнулся, доверчиво обратившись к своему адъютанту:
- Мы с тобой, Насыров, не так ленивы, как эти муллы. Человек должен двигаться. Солнце, месяц, звери, птицы и рыбы - все движется. Только земля и покойники остаются на месте. Если бы мне нужны были товары и деньги, я бы обошелся иначе. Но я научу жить, я расшевелю этих скупцов и трусов. Хотя мне кажется, что деньги им дороже, чем жизнь.
- Кто дает, тому кажется, что и пять много, а кто получает, тому кажется, что и шесть мало, - сказал угрюмый Козак.
- Мне мало даже семи, - добродушно ответил Иргаш. Он хлопнул адъютанта по плечу и приказал быстро собрать отряд.
В соседних комнатах на письменных столах спали милиционеры. Все это были старые знакомые Иргаша, навербованные им из подонков Коканда. Козак Насыров будил спавших, толкая их в бок кулаком. Джигиты вскакивали, встряхивались и надевали на себя оружие, даже не спрашивая, зачем их будят. Они были покорны, верны и нелюбопытны.
Иргаш подошел к дверям кабинета, задержался на минуту у входа, как бы проверяя себя. "Да, я все решил, все сообразил, я буду действовать. Я налечу на этого полковника и..." - Он вышел, не додумав до конца своей мысли.
Вскочив в седло, Иргаш подхватил поданные ему поводья и так натянул их, что лошадь прыгнула под седоком. Отряд галопом помчался по главной улице. Впереди несся головной джигит отряда, плеткой разгоняя встречных с дороги. За Иргашом, таким же галопом, копыто в копыто, следовал его порученец Насыров. Он служил Иргашу, но в то же время тайно служил и Хамдаму, ненавидевшему Иргаша. Иногда Козак Насыров думал, что ничего нет слаще, чем жизнь с Хамдамом; иногда Иргаш удивлял и покорял его. У Иргаша он был шпионом Хамдама. Иргаш не знал об этом.
Люди, заслышав в ночной тишине конскую скачку, испуганно очищали дорогу, прыгали через арыки, прижимаясь к домам. Любопытные спрашивали у соседей: "Не заметили ли вы, кто эти сумасшедшие всадники?" Осторожные останавливали болтливых: "Каждый будь при своем деле, а до дел другого не касайся! Знаешь китайский порядок: "Видел ли ты верблюда?" - "Не знаю", отвечает китаец".
В эту же ночь киргиз поскакал к Хамдаму и рассказал ему обо всем, что делалось у Иргаша.
27
Чанышев еще работал.
В камине весело пылали сучья, кабинет был прохладен. На письменном столе и в папках скопилось много хламу, донесений, сводок, телефонограмм. Разбирая бумаги, Чанышев лично сортировал информацию, сопоставлял самые разнообразные сведения, пришедшие из разных концов страны. У него получалась какая-то пестрая, странная картина. Большевики кричат о своей самаркандской победе...
"Что будет дальше? Во что же все это выльется?" - размышлял он. Ему казалось, что кто-то будто нарочно ускоряет события. Не понимая, что весь ход событий ведет к провалу авантюры Мамедова, он искал причину неудач в личных склоках, а не в сущности самих событий... "Мы грыземся, большевики сплочены, - думал он. - Неужели правда, что под Самаркандом казаки разбиты большевиками? Эшелоны, пушки, пулеметы полетели к черту. После боя или после агитации большевиков? Неужели в Самарканде они вновь подняли голову? Или это белые опять поссорились между собой? Нет ни одной белой организации, где все шло бы по плану. Всегда что-то срывается в последнюю минуту. Всегда что-то ссорит одну организацию с другой. Всегда кто-то готов найти малейший предлог, чтобы натравить одного человека на другого. Всегда возникают обстоятельства, при которых лица и учреждения обессиливают себя во взаимных конфликтах. Так, улема не может сговориться с кокандским правительством и, очевидно, что-то затевает, судя по сводкам. Взять Краевой совет - эсеры и меньшевики, они готовы горло перегрызть большевикам, и они же что-то скрывают от Мамедова. Ничего не понимаю!"
Чанышев два раза нажал кнопку. Дежурный вестовой принес бутылку понте-кане и на тарелке яблоки, нарезанные тонкими, провяленными ломтиками. Полковник подышал на руки и согрел ими стенки бокала; выпив немного вина, посмаковав его, он принялся за новое дело, перечитывая серые листки донесений.