Страница 35 из 41
- Передал одному русскому, - сказал солдат, - он обещал, что все сделает.
"Не нашел, видно, посыльный девушки, - понял Иван. - Угнали куда-нибудь. Только бы не в Германию! А уж коли так случилось, и там ее разыщу".
Одиннадцатого марта на рассвете в барак не вошел, а буквально влетел Алекс.
- Получен приказ: завтра лагерь будут эвакуировать, а пленных... Говорить даже страшно. Сегодня поставят усиленную охрану.
- Ну, друг, теперь все от тебя зависит, а то конец нам, - тихо сказал Алексеев.
- Нет, нет... я с вами, ждите... Как только вас выведут, поставят в строй, я дам сигнал. Офицера застрелю. А вы уж помогайте...
В голову узникам лезли невеселые мысли. Удастся ли? Таким близким кажется спасение. Вон где-то близко уже гремят взрывы, земля дрожит под ногами. Что может произойти завтра? Впереди одна ночь, всего одна ночь...
Но и ее не было. Не выдержали нервы у гитлеровцев, не стали ждать утра. Лишь начало смеркаться, дверь барака распахнулась, и послышалась команда:
"Выходи!"
На пленных наведены автоматы, злыми глазами уставились овчарки: того и гляди бросятся. По спине пробегали мурашки. Алекс стоял последним в цепи. С надеждой вглядывались в лицо поляка обреченные, пытаясь хоть что-нибудь прочесть на нем, но оно было точно каменное. Конечно, он ничем не должен себя выдать. Действовать надо только наверняка.
Темнота сгущалась. С болот тянуло сыростью, запахами гниющей травы. "Где-нибудь тут..." - подумал Алексеев. Неожиданно небо разверзлось. Ввысь поднялись стрелы прожекторов и беспокойно заметались из стороны в сторону. Где-то недалеко бомбы терзали землю. Все повернули головы: за лесом вставало багровое зарево. В перекрестиях лучей прожекторов иногда появлялись, но тут же вырывались из них светлокрылые птицы - советские бомбардировщики.
Гитлеровский офицер что-то кричал, но его голос тонул в грохоте взрывов. Солдаты замешкались, пленные остановились и как зачарованные смотрели вверх. Алексеев толкнул соседа: "Пора!"
Из тьмы вынырнул всадник на разгоряченном коне.
- Эршиссен{28}, эршиссен! - кричал он начальнику конвоя.
Как была знакома эта страшная команда!
- Конец... - громко сказал кто-то.
Резко застучал автомат. Конь вздыбился. Офицер, взмахнув руками, опрокинулся навзничь. Стрелял Алекс. Обезумевшая от страха лошадь с застрявшим в стременах всадником бросилась прямо на оторопевших конвоиров.
Все произошло в какие-то доли секунды. Пленные разом, словно по команде, бросились на гитлеровцев, сбивая их с ног.
"Экипаж "Сибирякова" следует на Родину!"
К ЗИМЕ сорок пятого года многое изменилось в лагере. Пленных осталось совсем мало. Кормили еще хуже, а на работу водили чаще. Отправленных на фронт дюжих гестаповцев сменили новые охранники, люди пожилые, взятые в армию по гитлеровскому фольксштурму. Они не кричали, не дрались, и комендант был ими недоволен.
В феврале сибиряковцам выдали лопаты и на катере повезли на полуостров Оксив. Здесь старший охраны, хромой ефрейтор, вбил колышек, отмерил сто пятьдесят шагов и приказал копать траншею.
- Могилу, что ли, себе роем? - громко сказал товарищам Седунов.
- Да не похоже, Федя, - ответил Павловский, - уж больно велика для двенадцати человек.
Когда траншея была готова, моряки убедились, что они действительно готовили могилу, но не для себя, а для убитых немецких солдат. Их привозили на грузовиках, сбрасывали в котлован и заставляли сибиряковцев закапывать. Делали моряки это без, понукания, первый раз работа пришлась им по душе.
На следующей неделе заставили рыть новую траншею.
- Что, худы, папаша, ваши дела? - спросил Золотов пожилого охранника. Тот понял, закачал головой.
- Шлехт{29}, шлехт. Русский зольдатен Висла, - и он показал рукой на запад. - Майн зон ист мордет{30}.
- Ребята, наши войска у Вислы! - громко крикнул Золотов. Военнопленные бросились обниматься. Немцы переполошились, стали кричать, взяли автоматы на изготовку, с трудом заставили возобновить работу.
Приближение фронта ощущалось во всем: и в том, что чаще стали появляться над Гдыней краснозвездные самолеты, и в том, как вели себя гитлеровцы. Ночами можно было видеть над горизонтом зарницы артиллерийской канонады, а иногда услышать ее приглушенные громовые раскаты. По-прежнему лютовал лишь комендант. Заметив, что с появлением советских штурмовиков пленные не скрывают своей радости, он изобрел новую пытку. Она получила название "смотреть в небо". Тех, кто особенно сильно выражал свой восторг, "Зверь" ставил во дворе, подпирал подбородок доской с заостренным вверху концом. В таком положении люди находились до тех пор, пока, обессилев, не падали с ног, иногда распарывая себе горло. Но ничто не могло заставить заключенных отказаться встречать и провожать взглядом крылатых вестников победы. Одной из жертв этого жестокого наказания стал Воробьев. До этого он все время хворал: кашлял, жаловался на грудь и таял на глазах. Не вынес моряк пытки, упал. Унесли его без сознания куда-то. Думали, в лазарет; отлежится, придет. Но не пришел он больше...
* * *
На рассвете десятого марта по шоссе Штутгов - Гдыня двигалась полуторатысячная колонна пленных, за ней три грузовика с автоматчиками. Люди шли медленно, поддерживая .под локоть слабых товарищей. Они тихо говорили между собой, говорили на разных языках, но хорошо понимали друг друга. Это были плененные фашистами морские офицеры. Среди разномастной толпы можно было увидеть худого чернобородого человека с ввалившимися карими глазами. Это был капитан Качарава.
Из камер их выгоняли поспешно, гестаповцы никогда так не торопились. В чем дело? Недобрые мысли лезли в голову. Куда их ведут? Не в Германию же собираются отправлять?
Вот голова колонны сошла с дороги и двинулась в поле. Ноги вязли в еще не просохшей земле. От нее поднимался пряный запах весны. Люди тяжело шагали, впереди поднялся ропот возмущенных голосов.
- На расстрел! - услышал Качарава. - Вон уж и могила готова. - Обернулся, сердце застучало часто-часто.
Но в эту минуту со стороны шоссе донесся нарастающий гул моторов. Скрежеща гусеницами, мчались танки. Они свернули с дороги в сторону колонны и, словно боясь опоздать, прибавили скорость. Люди стали кричать, падали на колени. "Неужто хотят танками затоптать? - подумал Качарава. - Вот душегубы!" Но случилось другое: бронированные машины разом остановились, их пушки ударили по грузовикам с фашистскими автоматчиками. Машины загорелись. Уцелевшие гитлеровцы, бросая оружие, в страхе разбегались в разные стороны. Их настигали пули, посланные из автоматов. Это уже стреляли пленные.
- Наши, наши! - словно обезумевший, закричал кто-то. Люди обнимались, плакали...
Качарава бежал навстречу грозным машинам, бежал и не мог сдержать слез. "Товарищи, родные", - шептали губы. Вот открылась башня одного из танков. Высунулась голова в кожаном шлеме. Танкист скинул шлем. Качарава разглядел закопченное молодое лицо, спутанный русый вихор. Танкист улыбался, сверкая ослепительно белыми зубами, махал рукой и кричал:
- Хлопчики, валяйте по шоссе к Штутгову. Там наши идут, войска маршала Рокоссовского! Ну, пока!
* * *
Шестеро бежали в лес. За спиной раздавался стрекот автоматных очередей. Немцы палили наугад. Иван Алексеев остановился, чтобы перевести дух: он задохся от быстрого бега. Остановились и его товарищи. Только сейчас Иван разглядел их лица - истощенные, серые, с запавшими глазами. Ни с одним он не был знаком, хотя видел их в лагере. В колонне пленных, которую гитлеровцы собирались расстрелять, они стояли близко, почти рядом. Иван подумал об остальных. "Наверное, тоже разбежались. Жаль, Алекса нет рядом. Где-то он теперь?"
Но размышлять было некогда. Небо вдали по-прежнему полыхало. В низкие тучи уперлись гигантские столбы света. Они то перекрещивались, то снова выпрямлялись, шарили, пытаясь нащупать советские самолеты. Шли бои за город Нейштадт.