Страница 4 из 68
От дурных предчувствий защитники теряют выдержку и, решившись на вылазку, густой толпой прут в ворота. Такой исход князь Святослав предвидел загодя, и воям своим наказал, что надо делать. Киевская дружина, покинув «черепаху», завязывает бой в воротах. Летят сверху тучи стрел, наседают со всех боков вражьи сонмища, но русы не дают захлопнуть врата, стоят насмерть.
А от ближнего леска им на подмогу вихрем несётся варяжская конная рать. И впереди, сверкая златокованой чешуёй – князь Святослав. В отчаянии кричат хазары – теперь они понимают, сколь неразумной оказалась вылазка, русы того только и дожидались: Гостомысла-то теперь не выгнать за ворота – застрял он в них как кость в горле. Мелькают мечи харалужные[25], трещат щиты червлёные, кипит брань жаркая – не жить на белом свете вместе русу с хазарином!
Налетевший Святослав берёт хазар в копья и на их плечах врывается в Саркел. Там всё пылает – видно, многих защитников поглотил огонь, ибо сопротивляться почти некому: так, не больше сотни мечников, да с башен по-прежнему летят стрелы. Одна поражает в зрак варяжского витязя Роалда. Подумать только, в таких лютых сечах витязю прежде побывать довелось, и не сгинул, а тут вдруг – стрела в зрак! Навь[26] – она всегда в заботе, дабы никто её предрешить не посмел. Пошатнулся в седле Роалд, уронил с руки тяжёлый щит, да и уложил буйну голову на шею коню, словно то – мягкая, набитая сеном подушка.
Варяжские побратимы молча спешились, перестав внимать происходящему окрест. Альдан с Инегельдом подхватили мёртвого Роалда, а Асмольд и Хроар замерли рядом, опустив оружие. Вдруг Хроар тронул за плечо убитого и заговорил с ним на своём северном наречии, будто с живым.
Молчит уснувший навсегда Роалд, а Хроар распаляется всё пуще и пуще, кричит, пеной исходит… Вдруг как заревёт медведюшкой! Да, пожалуй, что и полютее зверя… Настоящий косолапый, услышь он подобный рёв, ушёл бы подальше в чащу. Отбросив щит и копьё, Хроар тянет притороченный к седлу боевой топор на длинной, окованной железом рукояти. Оказавшись в руках, топор оживает: лезвие впитывает в себя свет пожарища и бросает на лицо хозяина багровый блик. Мотнув головой, Хроар сбрасывает с головы шелом, ветер немедленно подхватывает и начинает полоскать длинные светлые волосы варяга. Взревев громче прежнего, тот бросается в гущу сражения. Там варяжская и киевская дружины, бок о бок, бьются с ворогом, но тот покуда ещё стоит, не уступает. Случайно оглянувшись, Гостомысл замечает приближающегося гиганта с топором, и громовым голосом успевает предостеречь своих людей:
– Сторонись! Хроара ярь побрала!!!
Ну, кто же после таких слов на месте останется? Русы бросаются врассыпную, на пути у пылающего яростью Хроара, замешкавшись, торчит один лишь простодушный Башило. Воевода дёргает молодого воя, кидает в сторону, а сам открывается под хазарский удар и получает буздыганом[27] по голове.
Ух, хорош удар! Шелом трескается, из глаз летят искры, и Гостомысл летит на землю. Будто во сне, мимо медленно проплывает великан Хроар. Приблизившись к хазарам, он лениво срубает своим страшным топором наконечники выставленных навстречу копий, превращая последние в безобидные палки – в лапту играть можно, биться – никак. Хроар прыгает вперёд и вот уже не копья порублены, а тела: руки-ноги-головы летят, словно щепки. Вслед за Хроаром в ряды врагов врубается Асмольд, из спины его торчат две стрелы, но варяг того будто не замечает – знай себе, машет налево-направо гигантской палицей.
Веки Гостомысла тяжелеют, и он погружается в тошнотворную круговерть, в ушах стоит грохот – такое чувство, будто с сильного похмелья в кузницу забрёл. Когда же он открывает глаза, то нет уже ни хазар, ни варягов, ни киевлян. В окружении щитоносцев-телохранителей мимо шествует Врана Каматир. Лицо ромея бесстрашно и безмятежно, будто разверзнувшаяся вокруг огненная бездна – не его рук дело.
И вновь проваливается в забытье воевода, а когда приходит в себя, то видит рядом Святослава. Князь стоит, уперев руки в боки, и ухмыляется:
– Ты, буй-тур добрый молодец, чего разлёгся?!
– По голове крепко приложили, княже, в себя прийти не могу, – с трудом выдавил Гостомысл.
– А почто? – изумился князь. – Голова мягкая стала или ты перед боем перепутал добрый шелом с деревянной кадушкой, и её надел? Мы тут уже за стол сели, победу праздновать и по павшим товарищам тризну справлять, глядь, а Гостомысла-то и нету! Спрашиваю: где он – убит или язвен? А в ответ: спит с устатку, храпит на всю округу! Так чего, допытываюсь, не разбудили? Зело грозен, говорят, наш воевода спросонья. Хорошо, решил я, отправлюсь-ка сам разбужу. Пошёл на храп, и вот я, твой князь, перед тобой. Ужель не уважишь?
Кряхтя и постанывая, воевода поднялся. Каждое движение отозвалось в голове нестерпимой болью.
– Пойдём, а то в горле пересохло! – подначил Святослав.
И Гостомысл побрёл за князем, качаясь из стороны в сторону. Пожар стихал. Огонь уничтожил южную часть крепости, где находилась белая башня, в остальных же местах, большинство построек уцелело.
Стол был накрыт в богатом купеческом доме. Хозяин, видимо, большой любитель пиршеств, выстроил себе гигантский зал для застолий, все старшие русские дружинники в нём поместились, а это, как-никак, три сотни человек. Сам купец тоже присутствовал здесь – повезло человеку: и сам с семейством жив остался, и кров его уцелел.
Гости выпили и за победу, и за павших, и за погибель врагов. И яств отведали вволю.
От зелена вина в голове у Гостомысла немного прояснилось, и начал он выяснять, что же происходило, пока он отдыхал от ратных трудов. Оказывается, впавшие в ярь побратимы вломились в одну из угловых башен и перебили всех, кто там находился. Изрубленные и искалеченные тела сыпались вниз, словно перезревшие шишки с сосны, когда медведь чешет об ствол блохастый бок. Оставшиеся защитники крепости, увидав участь товарищей, пришли в такое уныние, что сразу же сдались, а кто не видел, тем повезло меньше – почти всех перебили русы с варягами. Десятку-другому удалось удрать.
– А что же бек? – спросил Гостомысл.
Тут уж сам князь ответил:
– Сгорел сей вражина. Врана его нашёл. По всему выходит, бек, как нас завидел, так за «когтями» в башню кинулся. Там его «греческим огнём» и накрыло.
– А «когти»? – поинтересовался Путша. – Вот бы взглянуть на диковину…
Глаза князя на миг вспыхнули и сразу же погасли.
– То не наше дело, а ромейское, – сказал он угрюмо и замолчал. Дальше сидел, нахохлившись словно сыч – думал о своём и пил вино. Через некоторое время пихнул Гостомысла локтем:
– Душно тут, айда, прогуляемся…
Вышли наружу. Оказалось, что не за свежим воздухом князь позвал воеводу – за другой надобностью. Немного пошатываясь спьяну, Святослав двинулся туда, где простиралось учинённое ромейскими снарядами пепелище. Обугленные остовы домов напоминали гнилые зубы во рту у юродивого; почерневшие туши скота лежали вперемешку с людскими трупами. Воняло так, что Гостомысла, в чьей голове по-прежнему неустанно стучали молотки похмельной кузницы, вырвало.
Среди чёрных руин, недавно ещё бывших белой башней, во множестве сновали ромеи. Подобно рабочим муравьям, они занимались неким важным общественным делом. Одни таскали глину с реки, другие – камни, третьи занимались гашением извести, четвёртые смешивали все эти части с водой. Большинство же трудилось где-то внутри башни.
Врана Каматир появился перед руссами, как всегда, внезапно.
– Приветствую тебя, Свендослабос! – сказал он с настороженностью в голосе.
– И тебе привет, здатель[28]! – поклонился князь. – Вот, иду с приглашением на победный пир и тризну. Уважь нас, живых и мёртвых, сядь со мной за стол.
– Не за тем ты пришёл, – сузил глаза ромей.
– Тебя не проведёшь, – развёл руками князь. – Покажи бековы «когти», Врана, зело на диковину взглянуть охота.
– А как же наш с тобой завет?! – приподнял бровь ромей. – А как же твоё слово и неприязнь к колдовству?!