Дон Хуан

Я перевел взгляд на Алику и едва не закричал: она стояла на одном колене, все еще прижимая к щеке курящийся белым прозрачным дымом ствол винтовки, вот только из травы за ее спиной уже медленно поднимался ухмыляющийся темным, словно окровавленными, губами силуэт. В руке у писклявого был крепко зажат «флотский кольт» образца 1851 года, напряженное и испуганное выражение лица сменилось зловещей радостью.

Обернуться Алика не успевала, никак. Да она, возможно, и не подозревала об опасности, о своей смерти, принявшей на этот раз облик низкорослого худощавого мужчины с гнилыми зубами и редеющими волосами, слипшимися на лбу. Она ничего об этом не знала.

Тогда я просто плавно потянул спусковой крючок и выстрелил от бедра.

И промазал. Выстрел окутал меня синим вонючим дымом, и писклявый заорал, завертелся волчком и рухнул опять на землю, но было видно, что пуля попала ему в руку, рванула рукав старой рыжей куртки из бизоньей шкуры и чиркнула по плечу. Это наверняка было больно, и неожиданно и кроваво, но вряд ли смертельно или даже опасно. Но я выиграл время, и он не успел спустить курок, и Алика все еще была жива. Смерть испарилась из глаз последнего ублюдка, и теперь он был просто тем, кем был — орущим и матерящимся бандитом. А с такими парнями я отлично знал всякие приемы.

— Один — один… На излете достала, — выдохнула Алика, тяжело поднимаясь на ноги и используя винтовку как костыль. Я вдруг понял, до чего она измотана. Это я провожу свои опасные дни в непонятной беготне под открытым солнцем, выпуская юшку из всякого отребья рода человеческого. А она с этим отребьем до сегодняшнего дня имела совершенно другие отношения. Но ведь держалась как-то до сих пор — на своей неуемной гордости, наверное.

— Умница, — сказал я вполголоса и провел рукой по затянутой в плотные штанишки попе, прежде чем вообще понял, что делаю. Она коротко вздохнула и закусила губу, подарив мне долгий пьяный взгляд. Забыл сказать: когда воюешь с превосходящим противником и в результате кладешь из всех, а сам не получаешь ни единой царапины, это чертовски возбуждает. Хотя что значит «долго»? Вся наша стрельба заняла, наверное, меньше одной минуты.

Я подошел к раненому ближе. Алика успела раньше, и потому хозяйственно присвоила вылетевший из вражьей руки «кольт» себе. Тяжеловат он для нее будет, но пускай. Парень корчился в траве и уже не столько ругался, сколько подвывал, то ли от боли, то ли от ужаса. С побелевших губ на травинки срывались капельки слюны.

— Привет, Билли, — сказал я. Сам не знаю, отчего у меня вырвалось именно это имя. Вероятно, я ошибся — у парня в глазах не появилось и искры узнавания. Впрочем, там вообще мало что было — только страх, отчаяние и совсем-совсем мало какой-то дикой случайной надежды на то, что вдруг все же обойдется. Иными словами, он выглядел точно как несмышленая школьница старших классов перед самым первым экзаменом на взрослость.

— Мистер… — выдохнул он, отнимая ладонь от раненой руки. Из горловины рукава побежала тонкая красная струйка — все-таки задел я его, но вряд ли сильно. Даже лицо не побледнело, он просто все еще в шоке. — Мистер… не стреляйте, прошу!

— Это же ты собирался позабавиться с моей девушкой, правильно? — спросил я ласковым голосом. По крайней мере, мне он казался таковым, но свою точку зрения навязывать не имею намерения. — Это же ты караулишь здесь запруду, чтобы горожане медленно подыхали от жажды стараниями твоего пухлого шерифа, я ничего не путаю?

Он побледнел — на этот раз по-настоящему, без обмана, как стена — и мелко засучил ногами, зачем-то пытаясь отползти от меня. Полагаю, будь в нем хоть капелька чести, он бы попытался встать, принять смерть лицом, как подобает мужчине. Так сделал когда-то капрал Васкес, толстый и потливый мексиканец, своей смертью купивший жизнь трем непутевым солдатам. В крайнем случае, он мог бы погибнуть, смеясь и проклиная меня, как это сделал лейтенант Куртц. Но этой капельки в моем нынешнем пленнике не нашлось.

— Я… я не хотел… Матерь божья! Я не хотел! Шериф заставил меня! Он… он угрожал! Запугивал! Честное благородное слово, клянусь! Я случайный человек здесь, это все те мерзавцы, которых вы укокошили, а я ни в чем не виноват, все эти чертовы ублюдки, они… вы даже не представляете… Не стреляйте, мистер, умоляю вас!

«Здесь нет невинных».

— Но ведь я и не собираюсь стрелять, Билли, — мягко сказал я.

Он громко сглотнул и скосил глаза.

— Не собираетесь?

— Разумеется, нет. Что за варварство, парень, откуда в тебе этот пессимизм? Жизнь прекрасна, и в ней есть место для новых и интересных сюрпризов. Стрелять… Нет, для тебя у меня заготовлено нечто совершенно иное. Строго говоря, даже не совсем для тебя: попади я с первого выстрела, ты пропустил бы всю потеху. Но нет, значит нет.

Я чуть распахнул плащ и показал Билли то, что было под ним. Раненый взвыл.

— У всех свои скелеты в шкафу, парень, — сказал я. — И мои пахнут как барбекю.

***

— Могу я поинтересоваться, откуда у тебя взялась та связка динамитных шашек? — нарушила молчание Алика некоторое время спустя, когда мы уже покинули речную долину, а в ушах перестало звенеть эхо от взрыва.

Я открыл рот, подвигал челюстью и несколько раз энергично сглотнул, чтобы окончательно восстановить слух.

— Полагаю, можно сказать, что это был подарок от тех сил, Горацио, которые и не снились вашим мудрецам. Также можно сказать, что он был последним — динамита у меня больше нет. Дальше придется обходиться своими силами.

Чтобы спустить шашку с подожженным фитилем на точно отмеренный участок дна осушенного русла, нам понадобилась длинная веревка и груз. Веревку мы изъяли у одного из убитых. А грузом выступил наш старый знакомый Билли. Правда, для этого его пришлось сначала связать, а потом еще и угостить добрым ударом по голове. Но груз из него получился на загляденье, тяжелый и устойчивый — да и связка сработала как часы. Впрочем, не совсем как часы: разорвалась она значительно громче, уши нам обоим заложило весьма добротно, а несколько мелких осколков долетели до меня и рассекли кожу под глазом. Алика обошлась без потерь.

Когда рассеялось пыльное облако, стало ясно, что дело сделано — в запруде оказалась серьезная брешь в шесть футов шириной. Немного, разумеется, но вода, устремившись в нее под напором, вскоре сделает свое дело. Оставшиеся камни, скрепленные илом и глиной, размоет, и река снова войдет в свое старое русло.