Американский синдром

Доктор Сполдинг и его коллеги рассказали мне, что лица, стремящиеся обмануть закон с помощью инсценированного нападения, часто наносят себе тяжелые, опасные для жизни раны. Мало того, случается, что они переусердствуют, переиграют и покалечат или даже убьют себя. Мак-Дональд, как мы видим, не переиграл. Нет, он явно не доиграл, слишком пожалел себя. В порядке консультации доктор Сполдинг и его коллеги сообщили мне — и вот акт, — что характер ран Мак-Дональда был таков, что он не мог потерять от них сознание. Шок, конечно, допустим, если верить версии Мак-Дональда, которую опровергают факты. Шок мог вызвать беспамятство, хотя и это вряд ли могло быть, учитывая особую психоустойчивость подсудимого, удостоверенную специальными тестами «зеленых беретов».

Таким образом, доктор Мак-Дональд не терял сознания. Он лежал на полу, в луже застывающей крови, в объятиях мертвой, убитой им жены. Свет оставался включенным. Он видел закатившиеся глаза Колетт, выражение смертельного ужаса на ее лице, лице женщины, которую он еще недавно любил. Перед глазами у него были Кимберли и Кристина, зарезанные им в их спальнях. И со стен на него смотрели Колетт и дочери, здоровые, улыбающиеся, смеющиеся, полные жизни…

Тянулись часы, бесконечные как вечность. У него успокоился пульс. Но могло ли успокоиться его сердце? Что было у убийцы на душе? Этого никто никогда не узнает. Он попал в ад. В ад, который сотворил сам. Он не мог встать, не мог пошевелиться, потому что засыхающая кровь скрепила объятия Колетт. Он ждал прихода людей и страшился этого прихода. Кухонную дверь он оставил открытой, чтобы скорее нашли, скорее пришли…

Телефонистка штабного коммутатора в ту ночь, в ночь с понедельника 16 февраля на вторник 17 февраля 1970 года, дремала, когда раздался телефонный звонок. Отвечая, телефонистка взглянула на настенные часы: 3.40.

— Кэсл-драйв, дом пятьсот сорок четыре… Помогите!.. Напали, зарезали… Скорее!.. — Голос слабый, еле слышный.

— Соединяю вас с военной полицией. Говорите!..

— Кэсл-драйв, пятьсот сорок четыре… На помощь!.. Зарезали!..

Сержант военной полиции услышал, как говоривший выронил трубку и она обо что-то ударилась.

Дежурный сержант тут же связался с патрульной машиной:

— Кэсл-драйв, пятьсот сорок четыре. Неизвестный только что телефонировал: налет, дескать, резня…

— Во сне ему, что ли, приснилось! — заворчал старший патрульный. — С полдюжины раз проезжали мимо — тишь, гладь, божья благодать.

Разгоняя ночную тишину воем сирены, пронзая дождливый мрак светом мощных фар и пляской красных и синих маяков, сначала одна, а вскоре две, три, четыре патрульные машины помчались по спящим улицам военного городка Форт-Брагг. Визжа тормозами, останавливались они у двухэтажного четырехквартирного дома, разделенного на две половины, каждая в четыре окна, с двумя дверьми в каждом из двух подъездов. На крайней правой двери белела поперечная надпись:

Это был стандартный кирпичный дом с пятикомнатными офицерскими квартирами. Белое крыльцо из дерева. Четыре каменные ступени, тоже белые. Кнопка звонка справа. Дверь была заперта. На звонки и стук кулаками в дверь никто не отвечал. В окнах света не было.

— В протоколе военной полиции, — вздохнув, проговорил прокурор, — записано, что в квартире Мак-Дональдов свет был потушен. Спрашивается, кто потушил свет. Вряд ли бы это сделали мифические убийцы-хиппи. Мертвецы это сделать не могли. Выходит, свет машинально погасил сам ответственный квартиросъемщик. Значит, не так уж тяжело он себя поранил. В его истории болезни сказано, кстати, что только одна ранка пузырилась кровью в правой стороне его груди. Даже врача не потребовалось на то, чтобы ее забинтовать — это сделал санитар. Обращает на себя внимание такая деталь: дома он говорил полиции, что на него напали двое белых мужчин и один черный, а также одна белая женщина. Санитар же показал военному следователю, что ему Мак-Дональд говорил уже о двух черных, одном белом мужчине и одной белой женщине. Любопытная неувязка. Он утверждал, что женщина держала перед собой зажженную свечу, но в протоколе нет никакого упоминания о запахе свечи или о каплях стеарина. Еще одна неувязка.

— Поразительно и то, — после паузы продолжал Крейг, — что в истории болезни говорится: пульс у подсудимого при оказании ему скорой помощи был нормальным — семьдесят восемь ударов в минуту. Вполне нормальным до у него и давление крови: сто двадцать на семьдесят. Температура: девяносто девять, тоже нормальная. Никаких швов не потребовалось. Все это совершенно не вяжется с истерическим его поведением. «Что с моей женой? Как мои дети? — кричал он, а затем вопил: — Они испоганили Америку! Они убили моих детей, мою жену!»

Первым допрашивал его начальник армейского уголовного розыска базы Форт-Брагг Франц Джозеф Гребнер. В своем рапорте он отметил, что соседи Мак-Дональдов ничего ночью не слышали, хотя Мак-Дональд утверждал, что кричала жена, кричали дети и что в их квартире практически не было настоящих следов борьбы. Не было никаких грязных следов на полу, хотя уже неделю лили дожди. Под нажимом сверху Гребнер отказался от этих замечаний, на суд не явился.

Крейг поднял к близоруким глазам новый документ:

— Я хочу впервые огласить некоторые факты из заключения патологоанатома. Здесь говорится, что при исследовании трупа Колетт был обнаружен довольно длинный светлый волос, приклеенный кровью к ее левой ладони, а под двумя ногтями правой руки нашли частицы человеческой кожи. Спрашивается, куда пропали эти ценные находки! Мак-Дональд, как мы видим — светлый блондин. Не его ли кожу нашли под ногтями у Колетт? Вспомним, что на груди его были замечены царапины. Не от ногтей ли его жены?..

Разумеется, адвокат Мак-Дональда неоднократно прерывал прокурора, а судья по его требованию вымарывал «необоснованные утверждения и намеки».

— Извольте, — сказал Крейг, — я буду придерживаться только фактов, ваша честь. Цитирую далее заключение патологоанатома: «При вскрытии трупа был обнаружен убитый несколькими ударами кинжала ребенок мужского пола с первыми светлыми волосами на голове…»

В зале послышались судорожные глухие рыдания: Мак-Дональд обхватил голову руками, плечи его тряслись.

— Показательно, — продолжал Крейг, когда Мак-Дональд взял себя в руки, — что пресса Форт-Брагга и Фейетвилла в одночасье пришла к выводу, что семью Мак-Дональда вырезала банда хиппи мэнсоновского толка. Шериф графства поспешил заявить, что в Фейетвилле поселилось до двух тысяч хиппи, покупающих героин и другие наркотики у солдат Форт-Брагга — самой большой военной базы в США. Шериф, как истинный патриот, поносил коммунистов, стоящих якобы за антивоенной молодежью Америки, растлевающих ее физически и морально. «Это героин убил семью нашего героя!» — витийствовал этот блюститель порядка. Эпидемия страха охватила всю округу. Бойко шла торговля оружием. Черным грозили судом Линча. В Фейетвилл хлынули легконравные девицы. Они бомбардировали Мак-Дональда письмами, предлагая ему руку и сердце. В барах грохотал рок. Город переживал новый бум.

А «бесстрашные» «зеленые береты» срочно вооружались, превратили в неприступную крепость Форт-Брагг, обзаводились злющими сторожевыми псами, покупали новые замки для своих дверей…

Возмущенный шум в зале заставил Крейга прекратить свою речь. Адвокат из Калифорнии назвал речь Крейга «антиамериканской» и начал зачитывать лестные характеристики Мак-Дональда — школьные, принстонские, армейские: «Капитан Мак-Дональд многое сделал, чтобы понизить процент заболеваемости венерическими болезнями на базе… «Триппер — это тот же самострел! — заявлял он. — Еще генерал Паттон требовал ввести смертную казнь за триппер!..»

Сестра Мак-Дональда назвала брата «атлетическим интеллектуалом», вундеркиндом, который избрал карьеру врача, потому что любил все живое и ненавидел смерть.

Подполковник Рон Гаррисон, отвечая на умело поставленные вопросы Кабаллеро, сказал, что Джеф Мак-Дональд — это душа-человек с большим сердцем, что незадолго до налета «голубей» на его дом он подарил дочкам пони, безумно любил жену.