Добавить в цитаты Настройки чтения

Страница 21 из 23



— Дубина! — с сердцем бросил Щелкачев Сковородникову и двинулся к выходу. Но инспектор преградил ему путь.

— Эт-то вы обо мне?! — тяжело дыша, выдавил он из себя.

— Нет, о Клыкове. Нашел на кого обижаться… — ответил Александр Павлович и нарочито осторожно, чтобы не задеть, обошел Сковородникова и вышел из палатки.

Лишь на одну секунду задержались в палатке Матвей и Сковородников.

Вересов, который в это время возвращался со смены, рассказывал потом, что сначала оттуда выскочил инспектор. Оглядываясь испуганно, он засеменил мелкой рысцой, петляя между деревьями, к прииску. Шикарная, отороченная смушкой шинель его была распахнута, и тяжелые полы обметали высокие снежные борта узкой тропинки, оставляя по обе стороны широкий, как от метлы, след.

Почти тут же из палатки высунулся Матвей Прохоров. Глаза его были изумленно вытаращены.

Удивленный Матвей — это уже само по себе было из ряда вон выходящим. Поэтому бульдозерист ожидал услышать какую-нибудь невероятную историю.

— Что это с ним?

— А черт его знает! Может, плитку или утюг забыл в Магадане выключить. Опять же рехнуться мог человек, или как?

Лицо Матвея снова приняло обычное невозмутимое выражение. Он глубоко, до самых бровей, надвинул шапку и зашагал по тропе на полигон.

Клыкова Александр Павлович нашел в общей палатке. Злой, насупленный Васька сидел одиноко возле холодной печки и сосредоточенно разглядывал снятый с ноги валенок.

— Здравствуй, Василий. Что, авария на городском транспорте?

Васька сердито буркнул в ответ что-то нечленораздельное.

— Так, поговорили, — засмеялся Александр Павлович. — А ну, покажи.

Он взял из Васькиных рук валенок с оторванной подошвой.

— Да-а, серьезная авария. На (капитальный ремонт, выходит, встал? А мне наговорили, что ты с участка сбежал. Значит, врут?

— Сбежал — не сбежал, а на участке мне делать нечего.

Неловкость и растерянность свою он старался, по старой привычке, скрыть за презрительной усмешкой и грубостью.

Но Щелкачев будто не заметил этого.

— Что же так? — деловито спросил он. — На повышение приглашают или обидел кто?

— Ха! Хотел бы я посмотреть, кто это меня обидит, — начал было Васька, но перехватил во взгляде парторга веселую смешинку и поспешил поправиться: — Был один, да ему теперь положение не позволяет.

— Смотри-ка, — удивился Щелкачев. — А я думал, ты не злопамятный…

— А это для кого как. За тобой я, не беспокойся, ничего не имею. А чтоб мне всякая скотина на любимую мозоль всеми четырьмя копытами становилась — бесполезно.

— Ну, спасибо и на том, что на меня зла не имеешь. А то, я действительно очень беспокоился, — иронически заметил Щелкачев, аккуратно поставил Васькин валенок на пол и отряхнул ладони. — В бригаду прощаться, надо думать, не пойдешь? Работают они — заняты. Опять же в глаза ребятам смотреть придется, объяснения потребуют — куда и почему. Так что валяй, тикай потихоньку.

— Воспитываешь?

— Дура! Если пьяница, к примеру, сам бросить пить не хочет, то его никакие доктора не вылечат. Так и с воспитанием. Самому себя воспитывать надо. Во всем…

Александр Павлович говорил с Васькой, стараясь исподволь поколебать его решение оставить участок. Ну, уйдет парень из коллектива, в который только-только начал врастать, а потом что? Не очень-то еще тверд на ногах парень, не свернул бы опять с дороги на темную тропку. Или попадет под начало к какому-нибудь деляге вроде Сковородникова и разуверится окончательно и в себе и в людях. Просто взять и не отпустить — тоже не выход. Этот ни расчета, ни документов ждать не будет — так убежит. Характерец!

И Александр Павлович все же нашел верный ход.

— Да, собственно, не о тебе и речь, — продолжал он. — Меня сейчас другое занимает.



— Это что же, интересно?

— Только если между нами. Идет?

— Какой может быть разговор? Могила! — Васька выразительно прикусил ноготь большого пальца и провел им по горлу: молчок, мол, даже под страхом смерти. Но спохватился и изобразил на своем лице полное равнодушие. — А в общем, как хочешь. Можешь и не говорить.

— Ну, ладно, верю-верю, — успокоил его Щелкачев. — Понимаешь, инспектор тут один приехал, из отдела кадров. Нашел у нас непорядки кое-какие, на то он и инспектор. Только кое в чем товарищ этот магаданский не прав. Обвиняет он руководство участка в неправильном отношении к людям. Заботы как будто мы о них должной не проявляем. И довод нашел: люди, говорит, с участка бегут. А у нас один Сорокин и ушел-то всего. Верно говорю?

— Факт, — подтвердил Васька. — И тот по нервной слабости драпанул.

— Возможно. Во всяком случае, один Сорокин — это еще не люди, а всего один человек и потому — исключение. Ну, а если за ним следом еще кто-то направился, то это уже люди — множественное число. И объяснить это уже сложнее. Вот и получится, что товарищ магаданский прав.

— Кто прав? — возмутился Васька. — Это тот, который в фетровых валенках, прав?!!

— Ничего не поделаешь, — развел руками Щелкачев. — Ну, ладно. Раз вопрос решен, то решен. Будь здоров.

Щелкачев направился к выходу.

— Ты погоди, парторг, — остановил его Васька. — Это что же получается? Товарищ этот твой магаданский мне в самую душу накапал, а я его же руку держать буду, да?

Александр Павлович пожал плечами. Васька рассмеялся:

— Ох, и хитер мужик!

— Кто хитер?

— Ты хитер. Воспитываешь все-таки? Вроде как бы из-за угла. А иголки у тебя большой нету — валенок подшить?..

Когда Сергею сказали, что с ним желает говорить «товарищ из Магадана», он подумал с досадой: «Ну, вот, опять…» Хотя никакого «опять» не было. Если не считать неприятной сцены расставания с ребятами на участке и памятного комсомольского собрания, то никто с Сергеем о его переходе в связь так пока и не разговаривал. Но все равно нервы его были взвинчены настолько, что шел он да эту беседу с чувством раздражения и Настороженности. Впрочем, утешал он себя, может быть, его вызывают по какому-нибудь другому делу, касающемуся работы? Вряд ли…

Инспектор принимал в кабинете председателя приискового комитета. Войдя туда и, к удивлению своему, узнав в человеке за письменным столом Сковородникова, Сергей и вовсе перестал ждать от этого свидания чего-либо хорошего.

Он остановился у самой двери и хмуро, исподлобья смотрел мимо инспектора в окно, из которого виднелся залитый солнцем заснеженный склон сопки. Только внизу, почти у самого ее подножия, чернели рядом две стройные молоденькие лиственницы — те самые…

Не здороваясь, Сергей спросил:

— Звали?

— А как же? А как же? — Сковородников вышел из-за стола, приветливо улыбаясь, мягко взял Сергея за локоть и подвел к столу. — Садись, рассказывай, как живешь, как дела. Ты же, можно сказать, мой крестник здесь.

Сергей не поверил в искренность отечески-покровительственного тона инспектора. «Чего ему от меня надо? — думал Сорокин. — Чего он лебезит?».

— В связи, значит, устроился? Слыхал, слыхал. Молодец!

Сковородников сел рядом с Сергеем и одобрительно похлопал его по коленке. Сергей метнул на него быстрый взгляд: не смеется ли над ним кадровик? Вроде нет.

— Со своей новой приятельницей вместе? Хе-хе, — посмеиваясь и многозначительно подмигивая, легко ткнул тот Сергея кулаком в бок.

Сергей и на этот раз не ответил ничего, только еще сильнее насупился и отодвинулся от инспектора.

— Ну-ну-ну, — примирительно занукал Сковородников. — Не сердись, браток. С тобой уж и пошутить нельзя. Я ведь тебя, дорогой товарищ, по делу вызвал. Так что садись, садись.

Инспектор прошел за письменный стол и грузно опустился на стул.

— Дело это весьма серьезное, и ты, как комсомолец, должен мне помочь. Я здесь в командировке с ответственным заданием — проверить, как на прииске поставлена работа с кадрами, какие условия труда и быта. Безобразий, какие творятся на вашем прииске, я до сих пор не встречал. Особенно на участке, где ты раньше работал.