Страница 72 из 86
В наших, теперь случающихся столь редко, объятиях я искала не удовольствие, ведь тогда я и понятия не имела, что оно вообще было возможно, а лишь утешения и какого-никакого общества, да и то скорее для себя. В какие-то моменты я и вовсе жила иллюзией, будто его нужно завоевать именно мне, но затем, как правило, наступал рассвет, и всё возвращалось на свои обычные места. Когда мы переехали в новый дом, между нами исчезла даже мнимая близость, потому что расстояние между двумя кроватями оказалось гораздо шире и стало более отталкивающим, нежели бурные воды местных рек. И всё же, время от времени, когда я просыпалась, крича от того, что меня преследуют дети в чёрных пижамах, до сих пор живущие в моих снах, он вставал, подходил и крепко меня обнимал до тех пор, пока я окончательно не успокаивалась. Пожалуй, это и были наши единственные случайные встречи. Ночные кошмары столь сильно его тревожили, что тот даже полагал, будто со временем они могут привести к слабоумию. Вот почему любимый своевременно раздобыл флакончик с опиумом и иногда растворял несколько его капель в апельсиновом ликёре, чтобы помочь мне заснуть в окружении счастливых сновидений. За исключением общих с остальными членами семьи дел, мы с Диего проводили наедине крайне мало времени. Он часто отправлялся в поход до Патагонии, пересекая по пути горную цепь, или же просто шёл в деревню покупать нам различную еду. Порой этот человек где-то пропадал по два-три дня без всяких объяснений, и тогда, вечно воображая себе какой-нибудь несчастный случай, меня охватывала сильная тревога. Видя такое состояние, меня обычно успокаивал Эдуардо тем аргументом, что его брат всегда таковым и был – отшельником, выросшим среди величия первозданной природы и с малых лет привыкшим к огромным пространствам. Ещё он пояснял, что у Диего душа бродяги и, если бы тот не родился в тесных и сжимающих каждого узах нашей семьи, то, возможно, стал бы моряком. Мы женаты вот уже как год, а я по-прежнему чувствую себя ущербной. Ведь я не только не способна подарить ему сына, не удалось мне и заинтересовать собой дорогого сердцу человека, а уж про влюблённость друг в друга тут лучше вообще умолчать: моей женственности явно недоставало чего-то существенного. Я полагала, что мужчина выбрал меня лишь потому, что пришла пора жениться, да и давление со стороны родителей обязывало молодого человека искать невесту. Я же была первой, а, возможно, и единственной, кто на ту пору появился у него на горизонте.
Диего меня не любил. Это я знала с самого начала, однако ж, поддерживаемая храбростью первой любви и прожив на свете только девятнадцать лет, подобное отнюдь не казалось мне каким-то непреодолимым препятствием. Я верила, что могу соблазнить мужчину, проявив настойчивость и пустив в ход присущую мне добродетель и женское кокетство, как о том написано в романтических историях. Терзаемая тревогой в попытках выяснить, чего же именно не хватает мне самой, я тратила кучу времени на то, чтобы наконец-таки сделать достойный автопортрет. Какие-то из них изображали меня перед большим зеркалом, что я переместила в собственную мастерскую, на других снимках я запечатлена стоящей прямо перед фотоаппаратом. Я сделала невообразимое множество фотографий: на одних снялась в одежде, а на других полностью обнажённой, я внимательно смотрела на себя со всех углов и сторон, и единственное, что я отчётливо там видела, было практически неосознанное чувство грусти.
Со своего инвалидного кресла донья Эльвира наблюдала за жизнью собственной семьи, не упуская ни малейшей детали. Со временем женщина всё поняла как про продолжительные отсутствия Диего, так и причину моего отчаяния – она просто обдумала то и другое вместе и пришла к кое-каким выводам. Её тактичность и характерная чилийкам привычка не говорить окружающим о своих чувствах мешали женщине прямо подойти к уже существующей проблеме. Хотя за то многое время, проведённое как вместе, так и по отдельности, между нами возникло чуть ли не родственное чувство, и мы стали друг для друга практически матерью и дочерью. Так, крайне тактично и постепенно, женщина рассказала мне о трудностях в отношениях со своим мужем на первых порах.
Она вышла замуж молодой, и даже спустя пять лет в семье не было детей – за это время женщине пришлось несколько раз пережить потерю ребёнка, причём каждая оставила свой непоправимый след как в теле, так и в душе. В то время Себастьян был ещё не совсем зрелым человеком, отчего и не мог полностью взять на себя ответственность за супружескую жизнь. Тогда этот запальчивый мужчина был настоящим гулякой и распутником, хотя данное слово она, конечно же, не использовала, и я даже готова поверить, что такового она и не знала.
Донья Эльвира чувствовала себя словно в изоляции, будучи очень далеко от своей семьи, одинокая и напуганная, убеждённая в том, что её брак был ужасной ошибкой, исправить которую под силу лишь смерти. «Но Господь всё же услышал мои мольбы, у нас появился Эдуардо, и с ночи до утра Себастьян был совершенно другим человеком – пожалуй, не сыскать на свете лучшего отца и мужа. Мы вместе уже более тридцати лет и каждый день я не устаю благодарить небеса за то счастье, что накрыло нас обоих. Нужно молиться, доченька, это очень помогает», - советовала мне женщина. Я, конечно, молилась, однако ж, надо полагать, без должного старания и постоянства, потому что каких-то перемен так и не случилось.
Различные подозрения витали в воздухе уже много месяцев, но я настойчиво отбрасывала их, испытывая отвращение к себе самой. Да я и не могла их принять, чётко не осознав нечто порочное в собственном же характере. Скорее напротив, я всё повторяла себе, что подобных предположений вовсе не существует, разве только это были происки самого дьявола, уже успевшие пустить корни и прорасти в моём мозгу, точно смертельные опухоли. С такими мыслями приходилось безжалостно бороться, однако ж злостная тревога оказалась способна на куда большее, нежели все мои добрые намерения.
Главным же моментом оставались семейные фотографии, которые я показывала Ивану Радовичу. Всё, не считающееся очевидным с первого взгляда – исходя из привычки видеть лишь то, что мы хотим видеть, как, бывало, говаривал мой учитель Хуан Риберо, - проявлялось на снимках в чёрно-белых тонах. Там же появлялся и недвусмысленный язык тела, жестов и взглядов. И начиная с этих первых заметных признаков подозрительности, я всё чаще и чаще прибегала к фотоаппарату. Под предлогом сделать альбом для доньи Элвиры я старалась запечатлеть чуть ли не каждое мгновение на моментальном фотоснимке. А уж затем, окружённая полным одиночеством, я лично проявляла их в своей мастерской и изучала с порочным вниманием. Так, постепенно, у меня появилась жалкая коллекция мельчайших доказательств, причём некоторые настолько тонки, что лишь я, отравленная отчаянием, могла их различить. С фотоаппаратом перед лицом, точно спрятавшись за маску, делавшую меня невидимой, я могла сфокусироваться на пейзаже и в то же время сохранять леденящее расстояние. К концу апреля, когда спáла жара и облака сгустились над горными вершинами местных вулканов, сама природа начала засыпать, готовясь встретить осень. Признаки, отчётливо проявившиеся на фотографиях, показались мне вполне достаточными, отчего я и позволила себе переключиться на ненавистную миссию, начав следить за Диего, и ввести себя как ревнивая женщина. Когда я наконец-то пришла в себя от когтей, что так и сжимали моё горло, и смогла как-то обозначить своё поведение, руководствуясь имеющимся словарём, я почувствовала, что неизбежно погружаюсь в некое болото, вылезти из которого не так уж и легко. Ревность. Кто её не испытывал, не может знать, до чего бывает больно даже просто представить себе разнообразные безумства, что совершают люди, ею движимые. За свои прожитые тридцать лет я страдала от этого чувства лишь тогда, и, надо сказать, ожог ревности оказался настолько сильным, что душевные раны не изгладились до сих пор. Надеюсь, что они не заживут уже никогда, став вечным напоминанием того, чего всеми способами стоит избегать в будущем. Диего не был моим мужчиной – никто и никогда не может принадлежать кому-либо другому – и даже тот факт, что я его супруга, не давал мне право на человека и его чувства. Ведь любовь – это добровольное соглашение, что начинается с пробежавшей между двоими искры и вполне может закончиться таким же способом. Ей угрожают множество опасностей, и если пара способна сберечь великое чувство, оно растёт, точно дерево, даёт тень и приносит плоды, но подобное происходит лишь в том случае, когда оба в нём заинтересованы. Диего же никогда так не поступал – вот отчего наши отношения были обречены с самого начала. Сейчас я, конечно же, всё понимаю, хотя тогда я была просто ослеплена, причём сначала чистым гневом, а уж затем и отчаянием.