Страница 43 из 86
Однажды моя бабушка объявила, что отправляет меня в школу, и с тех пор уроки сеньориты Пинеда стали обыденностью, отчего я чувствовала себя поистине счастливой. На каждый мой вопрос эта замечательная учительница вместо прямого ответа лишь указывала мне к нему путь. Со временем та научила меня упорядочивать свои мысли, анализировать, читать и слушать, искать другие варианты, а также справляться со старыми проблемами, прибегая к новым решениям, и логически рассуждать. Но с особым тщанием она учила меня ничему не верить слепо, сомневаться и спрашивать даже о том, что на первый взгляд казалось неоспоримой правдой, как например, превосходство мужчины над женщиной и одной расы либо социального класса над другими. Надо сказать, такого рода мысли несколько необычны для патриархальной страны, в которой никогда не упоминали индейцев, и было достаточно спуститься всего лишь на одну ступеньку в иерархии социальных классов, чтобы окончательно затеряться в памяти народа. Впервые в своей жизни я встретила в её лице интеллектуальную даму. Сама Нивея, со всем умом и образованием не могла сравниться с моей учительницей, которая даже от неё заметно отличалась своей интуицией и огромным благородством души и к тому же опережала своё время как минимум на полвека. Та никогда не слыла интеллигентом, что не бросалось в глаза и в её выступлениях на знаменитых собраниях моей бабушки, где блистала пламенными речами, посвящёнными женскому избирательному праву и богословским сомнениям.
Судя по внешности, сеньорита Пинеда не могла быть чилийкой до мозга костей, а скорее являлась смесью испанки и индейца. Лишь в результате подобных браков получаются женщины низкорослые, с широкими бёдрами, тёмными глазами и волосами, с высокими скулами и тяжёлой поступью, словно от земли им уже никак не оторваться. Разум уважаемой учительницы был несколько необычен для условий и того времени, в которых ей выпало жить. Она происходила из крепкой и здоровой, проживающей на юге, семьи – отец работал служащим на железной дороге, и лишь она одна среди остальных родных братьев и сестёр смогла окончить учёбу. Женщина считала себя последовательницей и подругой дона Педро Тея, хозяина библиотеки Золотой век. Этот вечно угрюмый каталонец, хотя и с мягким сердцем, следил за тем, что она читает, и время от времени одалживал или даже дарил книги, потому как зачастую ей было попросту их не купить. Стоило им начать обмениваться мнениями, какими бы тривиальными они ни были, Тей всегда противоречил. Я слышала, как он, например, уверял, что южноамериканцы все сплошь бестолковые и вдобавок их так и тянет к мотовству, развлечениям и лени. Однако, как правило, было достаточно одного согласия сеньориты Пинеда, чтобы он вмиг изменился, словно по мановению волшебной палочки, и, по крайней мере, стал бы куда лучше своих соотечественников, которые ходят вечно сердитыми и из-за любого пустяка дерутся на дуэли. Несмотря на то, что в некоторых вещах они не могли прийти к согласию, всё же эти двое очень хорошо ладили между собой.
Дон Педро Тей, скорее всего, был где-то на двадцать лет старше моей учительницы, но когда между ними завязывался разговор, эта разница в возрасте вмиг исчезала: его омолаживал энтузиазм, а она взрослела, ощущая значимость и зрелость своего собеседника.
За десять лет у Северо и Нивеи дель Валье появилось шестеро детей, и те продолжали пополнять их количество вплоть до пятнадцати человек. Я знаю Нивею уже двадцать с лишним лет и всегда видела свою подругу с ребёнком на руках; её плодовитость была бы настоящим проклятием, не люби она детей столь сильно. «Что бы я только ни отдала, если бы вы взялись за воспитание моих детей!» - вздыхала Нивея, когда встретилась с сеньоритой Матильдой Пинеда. «Их и так много, сеньора Нивея, а с Авророй у меня полностью заняты руки», - возразила моя учительница.
Северо стал широко известным адвокатом, одним из самых значимых представителей общества и видным членом либеральной партии. Молодой человек не разделял многие моменты политики президента, хотя, кстати, такой же либеральной, и так как был не способен воздержаться от критических замечаний, от него никогда не требовали участия в делах правительства. Эти мнения немногим позже привели его к созданию группы инакомыслящих, перешедшей в оппозицию, как только разразилась Гражданская война – то же самое сделали и Матильда Пинеда со своим другом из библиотеки Золотой век.
Среди дюжины племянников и племянниц, которые вечно его окружали, дядя Северо выделял лишь меня, называя своей «крестницей» и не забывая упомянуть, что фамилию дель Валье дал мне именно он. Хотя каждый раз спрашивая, был ли он лично знаком с моим настоящим отцом, я неизменно получала ответы-отговорки: «предположим, что твой отец – я», - говорил этот человек. Данная тема моей бабушке уже порядком надоела, а если я приставала с подобными вопросами к Нивее, та отправляла меня поговорить с Северо. Это был настоящий замкнутый круг.
- Бабушка, я не могу жить в окружении стольких тайн, - сказала я однажды Паулине дель Валье.
- А почему нет? Именно из тех людей, у которых было чёртово детство, и получаются самые творческие личности, - возразила женщина.
- Или те, в конце концов, становятся сумасшедшими… - подсказала я себе же.
- Это не подходящий момент, - снова сухо возразила моя бабушка. - Среди дель Валье полоумных ещё нет, Аврора, они просто чудаковатые, как и каждая уважающая себя семья, - заверила она меня.
Сеньорита Матильда Пинеда поклялась, что не знала о моём происхождении и добавила, что не стоило об этом и волноваться. Ведь важно не то, откуда мы приходим в жизнь, гораздо главнее, куда идёт человек, хотя когда наставница открыла мне теорию генетики Менделя, я должна была допустить, что существуют разумные основания, ввиду которых стоит всё же выяснить, кем являлись наши предки. А что если мой отец был умалишённым и ходил, где хотел, перерезая горло девушкам, попадавшимся ему на пути?
Моё развитие началось одновременно с наступлением периода полового созревания. Однажды я проснулась в ночной сорочке, испачканной похожим на шоколад веществом, и сразу же, пристыженная, спряталась в ванной, чтобы вымыться. Там я обнаружила, что грязь это не какашка, как я подумала сначала, а кровь, размазанная между ног. Охваченная ужасом, я побежала обратно и решила поделиться всем этим со своей бабушкой, однако, пожалуй, впервые не нашла её в величественной имперской кровати, что оказалось несколько странным для человека, неизменно встававшего в полдень. Тогда я пустилась вниз по лестнице, подгоняемая бегущим вслед и громко лающим Карамело, и, не медля, точно испуганная лошадь, налетела прямо на обоих: Северо и Паулину дель Валье. Он был одет, будто собирался на улицу, а она всё ещё куталась в тёмно-лиловый атласный халат, придававший этой сеньоре вид епископа на Святой неделе.
- Я сейчас умру! – закричала я, кинувшись на неё сверху.
- Сейчас не подходящий момент, - сухо возразила моя бабушка.
Вот уже несколько лет люди жаловались на правительство, и многие месяцы было слышно, как говорили, что президент Балмаседа пытался стать диктатором, таким способом перечеркнув более пятидесяти шести лет уважения к конституции. Эта конституция, подправленная аристократией, мыслящей властвовать вечно, предоставляла широчайшие полномочия исполнительной власти. Когда же власть попадает в лапы кого-то с противоречивыми предложениями, верхи, как правило, восстают.
Балмаседа, выдающийся человек с передовыми идеями, на самом деле, ничего плохого не совершил. Он дал куда больший толчок образованию, нежели предыдущий правитель, охранял чилийскую селитру от иностранных компаний, организовывал госпитали и множество общественных работ, особенно проводимых на железной дороге, хотя начинаний было куда больше тех, которые удалось довести до конца. Чили обладала военной и морской мощью, была страной процветающей и с самой прочной валютой во всей Латинской Америке. Однако аристократия так и не простила своему правителю того, что он поднял на другой уровень средний класс, с помощью которого и пытался править страной. Одновременно с этим и духовенство не могло вытерпеть отделение церкви от государства, гражданского брака, заменившего религиозный, и закон, разрешавший хоронить на кладбищах умерших любого вероисповедания. Тогда как раньше действительно была неразбериха с размещением тел тех, кто при жизни не были католиками, равно как и не причисляли себя к атеистам и самоубийцам, зачастую оканчивавшими свой земной путь в оврагах либо в море. Вот из-за подобных мер и покидало президента большинство женщин. Хотя последние и не обладали политической властью, это не мешало им главенствовать в собственных семьях и оказывать на домочадцев огромное влияние. Средний класс, поддерживаемый самим Балмаседа, тоже решил спасаться бегством, на что правитель ответил как всегда высокомерно – ведь тот привык повелевать и быть законопослушным, как и любой землевладелец тех времён. Его семья владела обширными территориями - целой провинцией с несколькими вокзалами, железной дорогой, деревнями и сотнями крестьян. У людей его клана была слава не добродушных хозяев, а грубых тиранов, спящих с оружием под подушкой и желающих к себе слепого уважения арендаторов. Возможно, поэтому человек и стремился управлять страной, как собственным земельным владением. На вид он был мужчиной высокого роста, статным, отважным, с ясной головой и благородной осанкой, сыном невероятных любовных приключений, которого воспитали буквально верхом на лошади с хлыстом в одной руке и с пистолетом в другой. Этот человек, когда-то окончивший семинарию, был натурой страстной и тщеславной, но не носил рясу, на которую вечно не хватало денег. Люди звали его Колтун волосатый, зная о стремлении мужчины менять причёску, приводить в порядок усы и бакенбарды. Они вечно обсуждали выписанный из Лондона слишком элегантный гардероб молодого человека. Также высмеивали высокопарное красноречие и личное признание в ревнивой любви к Чили, говорили, что президент настолько был заодно с родиной, что, не держа в уме этого человека, невозможно было себе её представить: «моя или ничья!» - вот фраза, которую приписывали ему люди. Годы правления окончательно изолировали мужчину от общества, и под конец тот стал проявлять странствующее, с маниакальными проявлениями, поведение, граничащее с депрессией. Хотя до сих пор даже среди худших своих противников человек пользовался славой доброго, с безукоризненной честностью, политика, как и почти все президенты Чили, кто в отличие от предводителей других стран Латинской Америки, покидали свои посты значительно обедневшими, нежели когда-то их занимали. Мужчина чётко предвидел будущее и мечтал создать великую нацию, однако тому выпало жить в последние годы уходящей эпохи и наблюдать ослабление партии, чересчур долго стоящей у власти. Теперь же страна и мир сильно изменились, ввиду чего от либерального режима не осталось и следа. Президенты соседних стран выдвинули преемника, на выборах же тем временем мошенничали гражданские и военные власти. Партия правительства неизменно побеждала ещё и благодаря силе, не без основания слывущей жестокой, если не сказать, зверской. Так, голосовали даже умершие с отсутствующими в пользу официального кандидата, покупались голоса избирателей, а сомневающихся запугивали дубинками. Президент сталкивался с непреклонной оппозицией, состоящей из консерваторов, нескольких групп инакомыслящих либералов, практически всего духовенства и большей части прессы. Пожалуй, впервые за всю историю страны объединились политики резко противоположных взглядов, и сплотил их всего лишь единственный повод: низвергнуть правительство. На Пласа де Армас ежедневно собирались представляющие оппозицию участники демонстрации, которых то и дело своими толчками обращала в бегство конная полиция. В последней служебной поездке президента по близлежащим областям солдаты были вынуждены защищать его ударами саблей от возбуждённой толпы, не перестававшей освистывать и кидаться в него овощами. Подобные проявления недовольства народа оставляли правителя невозмутимым, будто бы тот не отдавал себе отчёта, что люди неизбежно погружаются в сплошной хаос. Согласно сведениям, которыми располагали Северо дель Валье и сеньорита Матильда Пинеда, восемьдесят процентов населения ненавидят правительство, и поэтому достойной реакцией президента было отречение. Ведь существующее напряжённое положение становилось настолько невыносимым, что в любой момент оно взорвалось бы точно вулкан. Всё так и произошло одним январским утром 1891 года, когда восстал морской флот, а Конгресс отстранил президента от должности.