Страница 16 из 86
Линн жила, чуждаясь различных опасений своей матери сберечь девственность дочери, окончательно затерявшись в мире собственных романтических фантазий. За исключением разве что вызывающих беспокойство внешних очертаний телосложения, девушка, в общем-то, не отличалась от остальных; это была ничем не примечательная молодая особа, кто, как и прочие, увлекалась переписыванием стихотворений в тетрадки с розовыми страницами и коллекционированием фарфоровых миниатюр. Вялость Линн была отнюдь не элегантностью, а всего лишь ленью, как и присущая ей меланхолия не представляла собой никакую загадку, а говорила о внутренней бессодержательности девушки. «Оставьте человека в покое; пока я жив, Линн ни в чём не будет нуждаться», - обещал брат Лаки неоднократно, потому что он и был тем единственным человеком, который трезво понимал, до чего безмозглой была его сестра.
Лаки, на несколько лет старше Линн, был чистокровным китайцем. За исключением редких случаев, когда приходилось выполнять законные формальности либо же сфотографироваться, одевался в длинную блузу, широкие брюки, носил пояс на талии и туфли на деревянной подошве, а также свою неизменную шляпу пастуха. Абсолютно ничего не унаследовал он от отличительной манеры отца держаться в обществе, от нежности своей матери или от красоты родной сестры; был человеком низкорослым, коротконогим, с квадратной головой и зеленоватой кожей, но, несмотря на это, в целом, считался привлекательным благодаря неотразимой улыбке и своему заразительному оптимизму, которым был одарен лишь ввиду того, что неоспоримо был отмечен удачей с самого рождения. Ничего плохого не может со мной случиться, - так думал юноша, казалось, обеспечив себя счастьем и безошибочным благополучием с момента появления на свет. Этот дар мальчик обнаружил, как только тому исполнилось девять лет, играя как-то раз в фан-тан на улице с другими мальчишками. В тот день ребёнок пришёл домой, объявив, что, начиная с этого момента, его имя будет Лаки вместо Эбанисера, на которое впредь – кто бы его так или как-то ещё ни позвал - он попросту не станет откликаться. Удача сопровождала его повсюду - юноша выигрывал в стольких азартных играх, сколько их существовало. Хотя по натуре и был бунтарём и смельчаком, молодой человек никогда не имел каких-либо проблем с однорукими либо с белокожими представителями городских властей. Все, включая полицию, всегда вели себя с ним по-человечески. В то время как товарищам молодого человека доставались палочные удары, он сам выпутывался из различных неразберих, прибегая в зависимости от ситуации, когда к шуткам, когда к магическим трюкам, которые показывал без особого труда благодаря своим чудным рукам ловкого вора. Тао Чьен так и не смог смириться с легкомысленным поведением единственного сына и то и дело проклинал удачливую судьбу, что позволяла юноше избегать неимоверных усилий, как правило, выпадавших на долю простых смертных. Не счастья хотел он для родного сына, а скорее, чтобы тот занял значительное положение в обществе. Отца печалило видеть отпрыска живущим в этом мире, точно певчая птица, потому что подобная жизненная позиция непременно испортит его карму. И неизменно верил, что душа попадает на небо, предварительно пройдя испытание сочувствием и страданием, а также достойно и благородно преодолев многочисленные препятствия, но если путь Лаки никогда не был трудным, каким же образом человеку удастся превзойти себя? Боялся, что в будущем родной сын воплотится в какую-нибудь мелкую тварь. Тао Чьен стремился к тому, чтобы его первенец, который был обязан помогать отцу в старости и чтить его память после смерти, продолжил бы благородную традицию семьи лечить людей. Более того, также мечтал увидеть отпрыска ставшим китайско-американским доктором с дипломом. Лаки же испытывал лишь ужас, видя вонючее лекарственное питьё и иголки для иглоукалывания; самое большее отвращение вызывали в нём чужие заболевания, и никак не удавалось понять наслаждение собственного отца видом воспалённого мочевого пузыря либо лицом, испещрённым гнойными пузырьками. Но до того как мальчику не исполнится шестнадцать лет и тот не начнёт вести самостоятельную жизнь, он должен был помогать Тао Чьену в консультации, где сам вынужденно зубрил названия средств и способы их применения. Вдобавок отец старался обучить его до конца неизведанному искусству щупать пульс, приводить в равновесие энергию и определять душевное состояние больного. Однако почему-то делал всё так, что у молодого человека в одно ухо влетало, а из другого вылетало, но, по крайней мере, почти не травмировало его морально, как то делали научные тексты по западной медицине, до сих пор упорно изучаемые родным отцом. Иллюстрации лишённых кожи тел с выставленными напоказ мышцами, венами и костями, что всё вместе говорило о человеческой немощности, также как и описанные с самыми мучительными подробностями хирургические операции наводили неподдельный ужас на молодого человека. Тому никак не хватало предлогов, чтобы отдалиться от консультации, однако всегда готов был помочь, стоило только зайти речи о том, чтобы спрятать одну из несчастных китайских куртизанок, кого, как правило, приводил домой отец. Эта тайная и опасная деятельность с самого начала осуществлялась по его распоряжению. И не нашлось лучшего человека, кому было по силам перевозить девчонок, минуя чутьё одноруких, не было более проворного, кто бы выкрадывал их, едва поправившихся, из квартала, никого, более находчивого, способного заставить их исчезнуть навсегда, отправившись на все четыре стороны, наслаждаясь своей свободой. Молодой человек тратил средства на подобное дело отнюдь не из-за сострадания, как то делал Тао Чьен, но, напротив, всё совершал, движимый страстным желанием справиться с риском и лишний раз подвергнуть испытанию удачу, что ещё ни разу его не покинула.
Линн Соммерс не исполнилось и девятнадцати лет, как она уже успела отвергнуть нескольких поклонников, между прочим, привыкшая к почитанию мужчин, которое и принимала на свой счёт с королевским пренебрежением. По правде говоря, ни один из поклонников не отвечал сложившемуся у девушки образу романтического принца, никто и не думал говорить слова, что писала её тётя-бабушка Роза Соммерс в своих романах, почему всех и считала людьми заурядными и никоим образом недостойными её персоны. Сама же твёрдо верила, что наконец-то обрела свою прекрасную судьбу, когда познакомилась с уникальным человеком, на которого оказалось вполне достаточным взглянуть лишь раз. Звали того Матиас Родригес де Санта Крус. Девушка видела его издалека раза два или три в жизни: на улице или в экипаже с Паулиной дель Валье. Перемолвиться хоть словом пока не удавалось, он был значительно старше, к тому же жил в обществе, где Линн не имела право даже появляться, и не позируй девушка для статуи Республики, возможно, эти двое никогда бы и не встретились даже случайно. Под предлогом проконтролировать дорогостоящий проект, в мастерской скульптора назначали встречи политики и магнаты, содействующие в финансировании статуи. Художник был не прочь покупаться во славе и не думал отказываться от хорошей жизни: работая, тот явно увлёкся солидностью отлитой из бронзы формы, наслаждался суровой мужской компанией, а заодно и возможностью отведать шампанское, свежие устрицы и настоящие сигареты, которые приносили гости. На возвышении, освещённом из слухового окна в крыше проникающим естественным светом, как могла, удерживала равновесие Линн Соммерс. Она стояла на цыпочках с поднятыми вверх руками, в позе, сохранить которую долее нескольких минут было совершенно невозможно. Вдобавок в одной руке нужно было держать лавровый венок, а в другой написанную на пергаменте американскую конституцию. Модель была одета в лёгкую плиссированную тунику, что свисала с плеча и доходила до колен, одновременно открывая и пряча тело молодой девушки. Город Сан-Франциско считался неплохим рынком обнажённых женских тел; не было баров, где бы ни выставлялись картины, изображающие одалисок с округлыми формами, ни демонстрировались бы фотографии куртизанок с оголённым задом и гипсовые фрески с нимфами, преследуемые неутомимыми сладострастниками. Причём некая совершенно голая модель вызывала куда меньшее любопытство, нежели эта молоденькая девушка, которая отказывалась снять одежду и выходить из поля зрения бдительной матери. Элиза Соммерс, одетая во всё тёмное, сидела крайне напряжённая на стуле рядом с возвышением, где позировала её дочь. Женщина наблюдала за происходящим, не соглашаясь отведать ни устриц, ни шампанское, которыми здесь всячески ту пытались отвлечь. Остальные же, снедаемые жаждой, глупые старики вились рядом, стремясь получить кругленькую сумму, что людям посулили заранее, а не отнюдь из-за любви к искусству - это было ясно как день. Никакими силами не удавалось избавиться от присутствия матери, хотя, по крайней мере, могли заверить ту в следующем, а именно: её дочь не примет каких-либо приглашений и, что очень даже возможно, не засмеётся над шутками, равно как и не станет отвечать на нелепые вопросы. «В этом мире нет ничего бесплатного. И эти пустяки обойдутся тебе крайне дорого», - предупредила её мать, когда девушка была раздражена не на шутку, поняв, что вынуждена отвергнуть подарок.