Страница 15 из 86
Взрослея, Линн всё же сохранила личико пришлого ангела и множество невообразимых изгибов собственного тела. Её фотографии распространялись годами без особых последствий для юной девушки, однако ж, всё разом переменилось, как только миновал пятнадцатый год, принёсший с собой определённые формы и осознание того, что сокрушительная привлекательность, на самом-то деле, оказывала на мужчин немалое влияние. Мать, находившаяся в подавленном состоянии в связи с имевшими огромную силу последствиями сложившейся ситуации, всячески пыталась сдерживать в своей дочери энергию обольщения. Настаивала на образцах скромности и обучала ту ходить, словно солдат, практически не двигая ни плечами, ни бёдрами, однако ж, в конечном итоге, всё пропало даром: лица мужского пола каких бы то ни было возраста, расы и статуса кружились поблизости, чтобы только восхититься юной особой. Окончательно поняв преимущества своего очарования, Линн перестала его проклинать, как то делала будучи маленькой девочкой, и решила, что на небольшой промежуток времени устроится натурщицей к художникам, пока не приедет принц на крылатом коне и не заберёт с собой разделять супружеское счастье до самой смерти. Родители ещё в детские годы смирились с фотографиями фей и качелями, всё принимая за каприз невинного создания, однако ж, видели огромный риск в том, что дочь блещет перед камерами, стремясь подражать осанке настоящей женщины. «Это позирование вовсе не приличное занятие для девушек, напротив, представляет собой сплошную распущенность», - печально определила ситуацию Элиза Соммерс, потому что понимала, что уже не удастся ни разубедить дочь в её фантазиях, ни защитить от ловушек, коими чревата женская красота. Как-то раз она поделилась с Тао Чьеном своими стремлениями. Это произошло в один из тех как нельзя кстати подходящих моментов, когда оба сделали передышку в своих любовных ласках. Он объяснил, что у каждого человека своя карма, что невозможно руководить чужими жизнями, допускается лишь время от времени несколько корректировать направление собственной, но Элиза и не думала допускать того, чтобы какое-либо несчастье застало её врасплох. Она всегда сопровождала Линн, когда той нужно было позировать перед фотографами. Мать всячески оберегала достоинство дочери – никто не видел никаких подкладок штанин, несмотря на всяческие ухищрения и попытки к этому творческих людей – и теперь, когда дочери уже исполнилось девятнадцать лет, Элиза была готова удвоить своё рвение.
- …есть один художник, который чуть ли не преследует нашу дочь Линн. И добивается того, чтобы она позировала для картины, изображающей Саломею, - объявила она однажды своему мужу.
- Кого? – спросил Тао Чьен, чуть приподняв взор от Медицинской энциклопедии.
- Саломею, ту, которая во время танца скидывала с себя все семь вуалей, одну за другой, Тао. Почитай Библию.
- Если это из Библии, то всё должно быть хорошо, я полагаю, - рассеянно прошептал он.
- Ты знаешь, каковой была мода во времена святого Иоанна Крестителя? Стоит мне отвлечься, как твою дочь нарисуют с выставленной напоказ грудью!
- Тогда ты не отвлекайся, - улыбнулся Тао Чьен, обнимая за талию свою жену и сажая ту на книжонку, что лежала на коленях. А заодно и предупредил любимую, чтобы она перестала прислушиваться к различным уловкам собственного воображения.
- Ай, Тао! Что же мы будем делать с Линн?
- Да ничего, Элиза, нашей дочери пора бы и уже выйти замуж и подарить нам внуков.
- Но она ведь ещё девочка!
- Будь мы в Китае, то ей уже даже поздно искать жениха.
- Мы с тобой в Америке и наша дочь не выйдет замуж за китайца, - уточнила она.
- Почему же? Тебе так не нравятся китайцы? – подтрунил чжун и.
- В мире больше нет мужчины, похожего на тебя, Тао, но я думаю, что Линн сочетается браком с белым человеком.
- Американцы совершенно не умеют заниматься любовью, могу я тебе сообщить, судя по тому, что мне рассказывали.
- Так, может быть, ты их и научишь, - залилась румянцем Элиза, уткнувшись носом в шею мужа.
Линн позировала для изображающей Саломею картины в шёлковом кружеве телесного цвета под неустанным взглядом своей матери. Элиза Соммерс больше не могла упрямиться с прежней твёрдостью, когда её дочери оказали огромную честь послужить образцом для статуи Республика, что возвышалась бы в самом центре Площади собрания. Кампания по объединению капиталов длилась целые месяцы, в течение которых люди содействовали ей, чем могли. Школьники вносили по несколько сентаво, вдовы делали пожертвования в размере нескольких долларов, а магнаты, в том числе и Фелисиано Родригес де Санта Крус, отдавали на общее дело чеки с внушительной суммой. Газеты ежедневно публиковали информацию о собранных за предыдущий день средствах, и поступали подобным образом до тех пор, пока на руках не оказалось достаточно денег, чтобы заказать памятник знаменитому скульптору, специально приглашённому из Филадельфии для столь честолюбивого проекта. Самые видные семьи города соперничали между собой, устраивая как можно лучше танцы и праздничную обстановку. Таким способом они хотели предоставить мастеру возможность сделать стоящий выбор среди их же дочерей; ведь уже было известно, что модель, служащая статуе Республики, непременно станет символом города Сан-Франциско, поэтому все молодые девушки стремились удостоиться подобной чести. Скульптор, человек современный со смелыми идеями, на протяжении целых недель искал идеальную девушку, однако ж, ни одна из них так его и не устроила. Чтобы представлять напористую американскую нацию, сформированную из мужественных иммигрантов, прибывших сюда с четырёх сторон света, было бы желательно остановиться на той, кто сочетает в себе черты нескольких рас, - объявил мастер. Спонсоры проекта и власти города изумились такому известию не на шутку. Белые просто не могли себе представить, что люди другого цвета кожи, оказывается, тоже считаются полноценными гражданами, и никто не хотел и слышать какие-то разговоры о некой мулатке, господствующей в этом восхвалённом городе на обелиске в центре Площади собрания, как к тому стремился скульптор. Калифорния была впереди всех в вопросах искусства, о чём не переставали высказываться газеты, но вовлекать туда же и мулатку – это было явным перебором. Скульптор вот-вот бы уступил давлению общества и предпочёл бы потомственную датчанку, если бы случайно не зашёл в кондитерскую Элизы Соммерс с намерением несколько утешиться там, съев шоколадный эклер, а заодно и не увидел бы Линн. Именно такую молодую особу мастер столь долго искал для своей статуи: высокого роста, ладно сложенная, идеальной конституции. Девушка обладала не только достоинством императрицы и классическими чертами лица, но также скульптор наконец-то разглядел и желаемое для себя экзотическое своеобразие. В ней было что-то большее, нежели гармония, что-то особенное, трудно поддающееся описанию словами, некая смесь восточного и западного, чувственности и невинности, силы и нежности – всё это в своей совокупности окончательно обольстило мужчину. Когда мастер сообщил матери, что в качестве модели выбрал именно её дочь, убеждённый в представившейся возможности наконец-то воздать огромные почести скромной до сих пор семье кондитеров, то со стороны женщины встретил стойкое сопротивление. Элизе Соммерс надоело терять время, следя за Линн в мастерских фотографов, чьё единственное задание состояло в том, что нужно было всего лишь одним пальцем придерживать пуговицу. Мысль проделывать подобное перед ничтожным человечишкой, который планировал сделать бронзовую статую высотой в несколько метров, женщина сочла весьма докучливой. Линн же так гордилась стать в ближайшем будущем прообразом статуи Республика, что девушке просто не хватило смелости отказаться. Скульптор видел для себя опасность, которая заключалась в следующем, а именно: нужно будет убедить мать в том, что короткая туника и есть наиболее подходящий наряд для этого случая. Ведь она до сих пор не видела связи между североамериканской республикой и национальной одеждой греков, но, в конце концов, разрешила-таки Линн позировать с обнажёнными ногами и руками, хотя груди, по мнению Элизы, стоило всё же прикрыть.