Страница 5 из 10
Ивлев умолчал, на чьей стороне воевал в гражданскую, а Посохов и не спросил, поскольку такой вопрос был бы совершенно нелепым.
- И рядовой?
- В империалистическую был, - Ивлев сделал паузу, - унтер-офицером, - намеренно прибавив слово "унтер", хотя офицером он был без этого добавления. - Ну а в гражданскую всяко случалось, там ведь поначалу по должностям определяли, - уклончиво ответил он. - После ранения и осел в Сибири. Там меня едва выходили на заимке, где спрятали, когда белые наступали.
И в последней фразе он всё перевернул с точностью до наоборот. Оставили его на заимке не красные, а белые, поскольку ранен он был тяжело. Оставили у зажиточного крестьянина, причём с подлинными документами, которыми он после окончания академии Генерального штаба уже не пользовался, и по которым его знали разве только однокашники по кадетскому корпусу, юнкерскому училищу, да первым годам офицерской службы. На спецфакультете академии, куда он поступил после нескольких лет службы, пришлось сродниться с другой фамилией и привыкать к иной биографии...
- Может быть, ротным писарем вас назначить? - спросил Посохов. - Всё полегче будет.
- Я, товарищ капитан, на фронт просился не бумажки писать. А за возраст мой не безпокойтесь. Молодых ещё обставлю, когда придёт нужда.
- Тогда командиром отделения. У меня в первом взводе одного отделённого нет. Справитесь?
- Должность, конечно, для меня очень ответственная, - скрывая улыбку, молвил Ивлев. - Постараюсь справиться, коли прикажете.
И вот теперь, когда прозвучала команда "Шагом-марш!", Ивлева отделял от Посохова только молодой лейтенант, командир взвода.
Посохов не нашёл ничего необычного в ответах Ивлева. После урагана, пролетевшего над Россией в годы революции и гражданской войны, мало ли как складывались судьбы. У самого-то биография более чем запутана. Мать погибла в восемнадцатом, а отец... Имя отца мать просила забыть строго настрого и навсегда. Так наказала ему, когда прощалась с ним, совсем ещё мальчишкой, оставляя у родственников в соседей деревушке. Сама же она ушла в село Спасское, что на берегу чудной речушки Теремры. Зачем ушла туда на свою погибель, Посохов понял не сразу. Собственно, Посоховым он тогда ещё не был. Сельские мальчишки называли его барчуком, потому как жил он с матерью своей в господском доме.
Однажды сельская сплетница спросила у него, знает ли кем приходится ему местный помещик Николай Дмитриевич Теремрин? Миша не знал, и она пояснила, что помещик Теремрин приходится ему отцом, что, мол, матушка Анюта, нагуляла его со своим барином. Вечером он рассказал об этом матери, но только взбучку от неё получил, а потом и сплетница получила по заслугам не только от матери, но уже и от барина. Так Миша и не понял, кто же прав.
Был у помещика сын Алексей, которого Михаил видел сначала юнкером, затем офицером и который относился к нему очень хорошо.
В тот страшный год, когда Миша лишился матери, безчинствовал в округе красный комиссар Вавъессер. Его отряд застал врасплох барина в его господском доме. Это Михаил запомнил хорошо.
- А ну выходи на суд людской! - кричал комиссар, осаживая плетью коня.
К дому двинулись два подручных Вавъессера, и стало ясно, каков будет этот суд "людской". Но тут прогремели два выстрела, и оба карателя пали замертво.
Вавъессер поскакал прочь, но пуля достала и его, правда, только ранила.
По дому открыли огонь. Завязалась приличная перестрелка. Во время перестрелки мать успела вывести Михаила из дому и укрыться с ним в лесу. Что произошло дальше, Михаил не знал. Помнил только, что мать долго и горько плакала, а потом, поздней ночью отвела его окольными путями в соседнюю деревню, к дальним родственникам. Долго она с ними спорила, что доказывала им, а потом и ушла ещё затемно, ушла, как узнал он потом, в Спасское. А под утро вспыхнул ярким пламенем господский дом. Говорили потом, что Аннушка подожгла его вместе с карателями, и что Вавъесер по причине ранения спастись не сумел, потому, как в суматохе пожара каждый спасал свою шкуру.
А уже под вечер двоюродный дядька, у которого оставила Михаила мать, сказал ему:
- Убили твою мамку. Не дай Бог тебя искать станут. Уходить надо.
Дядьке шепнули, что подручный Вавъессера обронил фразу: "А где щенок её? Он, говорят, сынок буржуя? Найти мне его!".
Ночью дядька проводил Михаила до опушки леса, который, как запомнил Михаил, назывался Пироговским, и сказал:
- Ты, Мишаня, забудь из какого села идёшь и как звать мамку твою. А пуще всего забудь фамилию барина Теремрина. А теперь иди, этой дорогой иди!
Прицепил ему за спину котомку, дал выструганную палку и сказал:
- Вот тебе посох, может и приведёт он тебя к удаче.
Долго плутал Миша, прячась от людей, и добрел до какого-то городка, где его изловили и привели в какой-то приют.
- Звать как? - спросил мужчина в белом халате.
- Почём я знаю. Отца, сказывали, прибило ещё в ту войну. Мать померла.
- Да брось ты свою палку, - с раздражением сказал мужчина.
- То посох мой...
- Посох? Вот и запишем тебя Посоховым. Запомнишь?
- Запомню.
Так Андрей, не имевший фамилии, по той понятной причине, что фамилию отца-дворянина носить не мог, а материнскую и не знал вовсе, стал Посоховым.
После детского дома поступил в пехотную школу и стал красным командиром.
И вот он шёл в колонне стрелкового полка во главе своей роты защищать Москву.
Куда их вели, знало, пожалуй, лишь полковое начальство. Маршем следовала вся их стрелковая дивизия сибиряков.
Сталин разговаривал с командиром 3-й авиадивизии дальнего действия полковником Головановым, когда раздался звонок по ВЧ (высокочастотной телефонии). Командующий фронтом докладывал встревоженным голосом: со стороны Можайска на Москву движется колонна танков, силою до шестидесяти машин с пехотой. Остановить её нечем. Никаких наших подразделений и частей на этом направлении нет.
Не время было спрашивать, почему оборона на этом направлении оказалась эшелонирована столь слабо. Сталин спросил лишь одно:
- Ваше решение?
Командующий фронтом доложил, что принял решение собрать артиллерию двух стрелковых дивизий пятой армии, 32-й и 82-й, но для того, что бы перебросить их на участок прорыва, времени уже нет. Нужно любой ценой задержать танки, идущие по главному шоссе Алабинского полигона на Голицино, а задержать их нечем.
Сталин тут же позвонил Жигареву, коротко ввёл в обстановку и попросил нанести удар по танковой колонне силами фронтовой авиации.
- Это невозможно, товарищ Сталин. Низкая облачность не позволит нам нанести точный бомбовый удар, а против танков удар по площади не эффективен. Все силы штурмовой авиации брошены на отражение прорыва под Звенигородом.
Сталин согласился с командующим авиацией и обратился к Голованову:
- Может быть, выбросить десант? Именно так мы поступили под Малоярославцем...
- Вероятно, это единственный выход, - согласился Голованов, - Но здесь есть сложности. Выбрасывать десант с шестисот - тысячи метров в данной обстановке безсмысленно. Низкая облачность сведёт на нет точность выброски, а глубокий снег не позволит десанту быстро сосредоточиться в районе прорыва. К тому же, противник сможет расстрелять парашютистов в воздухе.
- Но не сажать же самолеты в поле перед танками противника? - с раздражением спросил Сталин.
- Да, это тоже невозможно, - подтвердил Голованов. - Часть самолетов неминуемо погибнет при посадке, да и приземление под огнём противника не приведёт к успеху.
- Каков же выход?
- Выход есть. Нужно высадить десант с предельно малых высот и с предельно малой скорости самолётами транспортной авиации. Глубокий снег в этом случае нам на руку.
Сталин долго молчал, затем сказал:
- Без парашютов? Как же это? Ведь люди погибнут.
- При выброске с парашютами погибнет больше. А здесь снег смягчит удар. Можно надеяться на незначительные потери. К тому же иного выхода у нас нет, - убеждённо сказал Голованов.