Страница 4 из 6
Колганов к тому же предлагает манёвр во времени, явно опирающийся на послезнание. В гипотетическом сценарии пятилетка начинается раньше, в 1926-м, но с темпами ниже предельных и, видимо, без включения мягких бюджетных ограничений. Кооперативный сектор не выжимается досуха, создаётся зерновой резерв для семенного кредита, а из недоиспользованных доходов от экспорта создаётся валютный резерв. В 1929 году, используя падение цен, резко форсируются темпы и, тем самым, достигается выход на тайм-лайн не хуже реальной истории, но уже с заделом по тракторам и с резервом в сельском хозяйстве. В итоге третья пятилетка будет выполнена к 1941 году, что позволяет уверенно превзойти Германию (даже вместе с Австрией) по ключевым показателям (электрическая мощность, металл, выпуск ДВС и станков) с меньшими затратами, чем в реальной истории. Таким образом, информация из будущего используется для выигрыша темпа за счёт сокращения времени для поиска оптимального решения.
Ложка дёгтя в бочку мёда
Парадоксальный факт: мы уделяем много внимания технико-экономическому планированию, но как нечто вторичное и незначительное совершенно упускаем из виду правовую надстройку. Однако основные претензии к сталинскому руководству сосредоточены как раз в этом пункте. Сворачивание внутрипартийной демократии и интеллектуальных свобод в долгосрочной перспективе нанесли больше ущерба стране и всему делу социализма, чем "шишки", набитые в ходе первой пятилетки, когда система хозяйственного планирования только складывалась. У социализма странным образом исчезает правовое измерение, остается лишь организационно-технический каркас. В мире, где важны не намерения, а возможности, управленческий аппарат, лишённый нравственных ограничений, в одном из своих аспектов неизбежно превращается в репрессивную машину. Когда органы государственной безопасности начинают обращаться с людьми так же, как плановые органы со станками или паровозами, они сами становятся наибольшим источником опасности для государства. Невольно поражаешься, как мило Осецкий общается с разного рода деятелями ОГПУ, будущими жертвами репрессий. Дело даже не в том, что Осецкий подставляет себя, а в том, что сам образ "рыцаря плаща и кинжала без страха и упрёка" может оказаться мифом, сконструированным во времена оттепели и перестройки. Далеко не каждый революционер-подпольщик соответствовал своему идеализированному образу, придуманному партийными биографами и советскими кинематографистами. Тот же Котовский - по большому счёту просто бандит с большой дороги, удачно использованный большевиками. Притом, что Осецкий так легко находит общий язык с высшими руководителями НКО и ОГПУ, ещё более удивительно, что ему удаётся манипулировать партийными лидерами. Именно в этом пункте, как в большинстве других произведений жанра, происходит постепенная утрата психологической достоверности. Если вначале Осецкому удавалось впечатлить Троцкого парочкой предсказаний с использованием послезнания, то в дальнейшем крупные политические фигуры постепенно становятся исполнителями воли автора. Хотя, напротив, интрига должна только обостряться - оставаясь в тени, Осецкому следует сталкивать интересы различных группировок в Политбюро так, чтобы каждая из них выталкивала бы его наверх и делала своим человеком. Без этого цикл немного напоминает "историю о том, как не поссорились Лев Давидовыч и Иосиф Виссарионович". Психологически Сталин и Троцкий воспринимаются как наши современники. "Мёртвый хватает живого". И как только Осецкому не жутко бродить по городу оживших мертвецов!? Ведь все окружающие его люди давным-давно мертвы, за исключением нескольких только что родившихся младенцев, доживающих ныне свой век, а значит, он волен распоряжаться их жизнями так, как сочтёт нужным во имя светлого будущего. Не станет ли Осецкий, если победит, ещё более жестоким и расчётливым тираном, чем Сталин?
Добавляя ложку дёгтя в бочку мёда, нельзя не отметить, что предпринимаемая главным героем попытка изменить ход истории чем-то напоминает желание украсить барак социалистического лагеря весёленьким орнаментом из колючей проволоки[9]. Так и видится статья "Как нам (ре)организовать ГУЛАГ?", написанная Осецким. Принудительная отправка социально чуждого и вредного элемента на "великие стройки социализма" с целью "перековки" является естественным следствием мягких бюджетных ограничений. Всё, что могли бы сделать автор вкупе со своим персонажем, это попытаться ввести процесс в рамки, опираясь на (будущий) опыт Макаренко и Завенягина. Кроме того, необходимость заселения Сибири и Дальнего Востока подталкивает принять положительное решение по ссылке кулаков (либо в колхоз, либо в Сибирь, но - в отличие от реальной истории - без изъятия имущества и с выдачей подъёмных) и по введению в УК спецпоселения в качестве меры поражения в правах для освободившихся из мест заключения. Да и вообще, чем больше народу до войны было бы перемещено в стратегический тыл СССР между Волгой и Байкалом, тем лучше. Можно представить себе амбивалентный эпилог - написанную в подражание И. А. Ефремову зарисовку из далёкого коммунистического будущего, наступившего благодаря деятельности Осецкого. Например, Веда Конг или Фай Родис, разбирая архивы Эры Разобщённого Мира, могут обнаружить подписанные Осецким расстрельные списки "врагов народа", приказы о массовых депортациях или планы ядерной войны. Какую цену готово заплатить человечество за воплощение утопии? Чего стоит мечта, оплаченная такой ценой, и много ли стоит жизнь, где мечта в принципе невозможна?
Заключение
В заключение хочется поставить ещё один вопрос: каким образом главный герой цикла сможет узнать о конечном успехе своей миссии? Будем исходить из той предпосылки, что одним из сущностных свойств социализма как способа производства является концептуальное проектирование "сверху" как отдельных отраслей, так и структуры промышленности в целом. Вначале образцом служила промышленность развитых стран, но рано или поздно источником проектирования должен стать научно-технический прогноз. Фундаментальная наука открывает новые физические принципы, на основе которых строится приборно-измерительная база. Для каждого из элементов приборно-измерительной базы разрабатывается технологический процесс его масштабируемого воспроизводства. Все эти технологические процессы формируют новый субстрат, на который переносится ранее существовавшая система функциональных связей производства. Таким образом, социализм впервые осуществляет замыкание инновационного цикла так же, как капитализм впервые замыкает инвестиционный цикл расширенного воспроизводства капитала. Советская плановая экономика была попыткой реализовать систему обновления технологических регламентов на человеко-бумажной машине. Заложить институциональные основы технологического лидерства СССР на долгосрочную перспективу - вот сверхзадача, которую обязан поставить перед собой Осецкий[10]. В ХХ веке научно-техническое лидерство последовательно складывалось из трёх компонентов: атомного, авиакосмического и микроэлектронного технологических кластеров. Взрыв первой атомной бомбы оповестил мир о том, что наука стала непосредственной производительной силой. Именно поэтому только приоритет СССР в реализации атомного проекта позволил бы надеяться на то, что Советская Россия в конечном итоге не проиграет означенный век. Роль ракетно-ядерного щита нельзя недооценивать - фундаментальный переворот в самом типе производительных сил привёл к важнейшему сдвигу в системе производственных отношений, правда, производственных отношений особого рода - экзогенных производственных отношений[11], то есть отношений между обществами. Перспектива самоуничтожения человечества подорвала самый древний механизм стихийного дарвиновского отбора социальных структур - войну[12]. Получение Советским Союзом ядерного оружия на несколько лет раньше, чем это произошло в реальной истории, оказав существенное влияние на передел мира по итогам Второй мировой войны, могло бы привести к эскалации революционного процесса и коллапсу мир-системы капитализма.