Страница 9 из 16
У Капетингов не было (и не могло быть) представлений о некой единой Франции, сколько-нибудь близких к нашим сегодняшним представлениям. Их королевство — если подразумевать под этим систему отношений власти и политических институтов, опиравшихся на правовые установления, — формировалось «по кирпичику», за счет разрешения в выгодную для короны сторону множества мелких конфликтов — вокруг замка, городка или даже какого-нибудь луга, — судебных споров, династических браков, неожиданных смертей… Случались здесь «приливы» и «отливы». Например, брак с Элеонорой, графиней Аквитанской, принес Людовику VII в 1137 году ее огромное графство, занимавшее нею юго-западную часть нынешней Франции. Но семейная жизнь этой пары по разным причинам не сложилась, и вскоре после развода с Людовиком Элеонора заключила новый брак — с английским королем Генрихом II. В результате Аквитания расширила континентальные владения династии Плантагенетов, к которой принадлежал Генрих. Однако большая часть этих владений с давних пор была ленами французской (западнофранкской) короны, так что за них английский монарх — в качестве герцога или графа соответствующей территории — должен был приносить оммаж королю Франции. Так возникла одна из главных политических коллизий средневекового Запада, приведшая к длительному конфликту между Капетингами и Плантагенетами. Он был урегулирован (правда, не навсегда) только в 1259 году, когда Людовик IX заключил Парижский мир с Генрихом III Английским. Как бы то ни было, тактика Капетингов оставалась неизменной: их «главным достижением… было постоянное давление, которое они оказывали на крупнейших феодалов, — и в конце концов они осуществили огромные территориальные приращения, что позволило им в течение одного столетия стать подлинными суверенами всего французского королевства»{34}.
Большая часть этих приращений была осуществлена в царствование Филиппа II (1180–1223), с подачи придворных панегиристов прозванного Августом, в подражание римским императорам. У современников было немало оснований петь хвалы этому монарху. За его долгое правление королевский домен был многократно расширен, прежде всего за счет земель на севере и северо-западе Франции, принадлежавших Плантагенетам. Континентальные владения этой династии включали Нормандию, Анжу, Пуату и Аквитанию — земли, о которых английский хронист конца XI века Рауль из Дицето отзывался как о принадлежащих к числу «счастливейших и плодороднейших, с возделанными полями, с городами, с лесами, изобилующими дичью, с весьма здоровыми водами»{35}. Будучи поначалу куда слабее своих вассалов — Плантагенетов в военном и политическом плане, французский король был сильнее в плане правовом и не раз ловко этим пользовался.
Тем не менее «Анжуйская империя»[23] представляла собой немалую угрозу для королевства Капетингов, которое оказалось зажато между землями Плантагенетов и «Священной Римской империей», заметно усилившейся под жесткой властью Фридриха Барбароссы[24]. Людовик VII, отец Филиппа Августа, сознавал это, когда с грустью и довольно поэтично описывал положение соседних государей и свое собственное: «Греческий император и сицилийский король могут хвастаться своим золотом и шелками, но у них нет мужей, способных проявить себя в битве. У римского императора, как называет себя немецкий король, такие мужи есть, есть и боевые кони, но нет ни золота, ни шелков, ни иного богатства… Зато… королю Англии нет нужды ни в чем, у него есть мужи, кони, золото, шелка, драгоценности, плоды и дичь. У нас же во Франции нет ничего, кроме хлеба, кипа и веселья»{36}.
Здесь нет возможности подробно описывать многолетние дипломатические и военные маневры, с помощью которых Филиппу Августу удалось переиграть своих соперников. Его успех, однако, был однозначным: 27 июля 1214 года в битве при Бувине король разгромил войска англичан и пеструю армию, приведенную союзником Плантагенетов, тогдашним императором Отгоном IV. Бувин быстро занял почетное место в национальной мифологии французов. Хронисты отмечают небывалую радость, охватившую буквально все слои общества при известии об этой победе, и великолепные торжества, устроенные королем по возвращении с поля битвы. Впоследствии Бувин стало принято считать одним из важных этапов формирования французской идентичности, моментом, когда разрозненные подданные короля, возможно, впервые ощутили себя единым целым, а саму монархию — олицетворением этого единения: «Победа, которую даровал ей Бог, действительно освятила монархию Капетингов»{37}.
Можно сказать, что именно тогда, пользуясь терминологией Жака Маритена, жители Французского королевства, еще рыхлого, раздробленного, очень далекого от нынешних представлений о «нормальном» государстве, стали превращаться из сообщества (community) в общество (society). И именно тогда был совершен заметный шаг к возникновению французов как «сообщества людей, которые осознают себя в том виде, в каком их создала история, которые связаны со своим прошлым и любят себя такими, каковы они есть или какими являются в их собственных представлениях о себе»{38}. Не случайно именно при Филиппе Августе древний титул «король франков» (Rex Francorum) уступает место титулу «король Франции» (Rex Franciae). Это символизировало перемены в положении и страны, и монарха, трансформацию самого представления о нем. Некогда обозначая просто вождя племени или группы племен, теперь rex становится титулом государя, пользующегося правами верховного сюзерена на определенной территории, притом что пестрый конгломерат феодальных владений во Франции сохранялся еще очень долго, несмотря на рост королевского домена. К тому же при Филиппе Августе закрепляется особое положение французского короля как монарха в высшей степени независимого. В 1202 году в папской декреталии Per venerabilem было официально заявлено, что король Франции не имеет над собой никакого высшего светского властителя.
Это, естественно, было выпадом против императора, с которым враждовал Иннокентий III, занимавший в тот момент папский престол. Однако французский монарх, в отличие от некоторых других государей (в том числе Иоанна Английского, прозванного Безземельным), не стал и формальным вассалом папы. Через несколько десятилетий это позволило Людовику IX гордо провозгласить, что «власть короля — ни от кого, лишь от Бога и от него самого»{39}. Что касается Рима, то папа Иннокентий, человек проницательный и умевший быть весьма дипломатичным, сформулировал в послании к французским епископам в 1204 году компромиссную позицию по отношению к власти короля Франции. Эта позиция позволила и самому Иннокентию III, и его ближайшим преемникам на папском престоле достичь с Капетингами взаимовыгодного modus vivendi: «Пусть никто не думает, будто мы стремимся уменьшить или поколебать власть короля Франции, коль скоро он не стремится воспрепятствовать… нашим правомочиям и власти; мы не намерены судить его в том, что касается [его] владений, право судить о которых принадлежит ему… Но мы выносим решения в том, что касается [людских] прегрешений, и право на такой суд несомненно принадлежит нам, и мы можем и должны применять это право против кого бы то ни было»{40}.
Укрепив внешнеполитические позиции французской короны, Филипп Август не забыл и о делах внутренних. При нем закладываются основы государственного аппарата, которые заметно расширит и разовьет его внук Людовик Святой. Упорядочивается система феодальных отношений, причем права короля как высшего сюзерена начинают реализовываться более жестко и последовательно. Король берет верх над многими могущественными вассалами, которые ранее доставляли немало хлопот его предкам. Вот, скажем, краткая история взаимоотношений Капетингов с графами Блуа-Шампанскими: «Дом Блуа-Шампанский имел, подобно Фландрскому, непосредственные отношения к империи. Людовик VII при вязал его к королевской власти при помощи браков и почестей… Адель вышла замуж за самого Людовика и была матерью Филиппа Августа. Таким образом, Людовик VII собственными руками сплел сеть, в которой чуть было не запуталась королевская власть. Шампанцы стремились то господствовать над королевской властью, то освободиться от нее. Сенешал Тибо заключил в 1159 году союз с королем Англии и вторгся в королевский домен. Генрих Щедрый… также изменил Людовику VII… У молодого Филиппа Августа происходили резкие столкновения с шампанцами… Филипп Август одолел этот шампанский дом только после смерти молодого графа Тибо III; его вдова, Бланка Наварская, отдалась под покровительство короля, передала ему замки, и с тех пор он мог извлекать из Шампани значительные средства людьми и деньгами»{41}. Тем не менее с сыном Тибо III и Бланки Наваррской, Тибо IV Шампанским, впоследствии королем Наварры, мы еще встретимся — и увидим, что и он далеко не всегда хранил верность французской короне.
23
«Анжуйская империя» (Angevin Empire) — термин, которым в западной историографии нередко обозначают все территории, принадлежавшие династии Плантагенетов при Генрихе II и его сыновьях, во второй половине XII — начале XIII в. Впервые употреблен Кейт Норгейт в двухтомном труде «Англия при королях Анжуйского дома» (England Under the Angevin Kings, 1887), широкое распространение получил после выхода в свет работы Джона Гиллингэма «Анжуйская империя» (The Angevin Empire, 1984). Во избежание путаницы следует отметить, что династия Плантагенетов, которую часто называют Анжуйской — отец Генриха II Английского, Джеффри (Жоффруа) V, носил титул графа Анжуйского, — не имеет ничего общего с династией, основанной впоследствии Карлом Анжуйским. Собственно, наследование графства Анжу Карлом стало возможным как раз благодаря потере этого графства Плантагенетами и его включению в состав французского королевского домена при Филиппе Августе.
24
Фридрих I Барбаросса («Рыжебородый») — император «Священной Римской империи германской нации» и 1155–1100 гг., из династии Гогенштауфенов.