Памятные встречи

Конечно, было бы неплохо снарядить лодку, подплыть на ней к острову, попытаться сфотографировать птиц. Но как-то совестно беспокоить такое большое и мирное общество пернатых.

Вскоре от островка отделилась эскадра лебедей и не спеша направилась в открытое озеро. Караван снежно-белых птиц на темной синеве вечернего озера казался необыкновенно красивым. Никогда никакой зоопарк, в котором обычно содержатся эти птицы, не может сравниться с тем, что было перед моими глазами.

Впрочем, разве может быть что-либо в природе некрасивое и безобразное? Безобразно и некрасиво поднять ружье на эту птицу, на это поразительное совершенство формы и грации.

Лебеди уплыли далеко и скоро слились с белыми гребешками синих волн.

Утром следующего дня, едва взошло солнце, с островка раздалось несколько резких и громких криков, и в воздух стали подниматься бакланы. Небольшими стройными цепочками они покрутились над островом и уселись на воду недалеко от берега. К ним тотчас же подлетели утки, несколько чаек-хохотунов. Лишь лебеди спокойно и величаво сверкали вдали белыми силуэтами.

Целый час плавали бакланы, то смыкались тесным кружком, то вытягивались длинной цепочкой, то устраивали что-то вроде хоровода. Тихо двигаясь, птицы все разом поворачивались в одну сторону, и вся стая разом становилась или черной от спинок, или светлой от грудок.

Не знаю, может быть, все эти перестроения были случайны и хаотичны, но мне показалось, что птицы исполняют какой-то сложный ритуал многочисленного и не случайно собравшегося общества.

Потом все бакланы неожиданно и дружно снялись с воды, перелетели на берег, освещенный солнцем, посидели на нем, погрелись, еще несколько раз сменили место на берегу и скрылись из глаз, быть может, направились на охоту.

Пора было и нам сниматься с бивака и трогаться в дальний путь. Но я решил немного побродить по пустыне и, возвращаясь к озеру, вышел на высокий берег. Отсюда недалеко и бивак, из-за кустов тамариска и чингиля поблескивает наша машина. Над озером далеко от берега летят бакланы. Я провожаю их взглядом и вдруг вижу необычное. Далеко от берега что-то черное и длинное медленно плывет извивающейся полоской, будто гигантская змея. И тогда в памяти неожиданно и сразу всплывает воспоминание о многом, прочитанном в газетах и журналах: о доисторических и загадочных существах, кое-где якобы сохранившихся в озерах Швейцарии и в Африке. Много лет человечество заинтриговано слухами об их существовании, ученые и искатели приключений предпринимали поиски, но пока нет никаких вещественных доказательств, чтобы убедиться, что это — правда или досужий вымысел. Многочисленные свидетели да несколько неясных фотографий недоказательны.

О существовании этих странных чудовищ в народе сложены легенды. Люди легковерные требовали организации специальных экспедиций, скептики посмеивались и утверждали, что все это чепуха. И вот теперь я сам очевидец чуда, вижу его своими глазами и начинаю верить в то, что оно не досужий вымысел, а чистая правда. Вот бы сюда сейчас побольше свидетелей, пусть посмотрят, как оно, то исчезая, то появляясь среди синих волн, неторопливо изгибаясь, плывет по дикому озеру. И мне чудится оно странным, большим, похожим на вымерших ископаемых животных. Мне кажется, что сохранилось оно с давнейших времен, когда на месте озера плескалось большое древнее море, сохранилось, быть может, в ничтожном количестве, живет на глубине и показывается исключительно редко, большей частью ночью, и только сейчас случайно задержалось на поверхности, встретив взошедшее над пустынными берегами солнце.

Сердце колотится от быстрого бега. Скорее к биваку, схватить бинокль, рассмотреть подробнее. А мысль уже работает дальше и представляется, как снаряжена большая, на нескольких судах, экспедиция. Долго и настойчиво она бороздит воды озера, забрасывает особые крупноячеистые и очень длинные сети. Поиски трудны и как будто безнадежны. Но вот наконец удача! Из воды, оплетенное веревками, медленно выволакивается тело чудовища, и весь мир потрясен необычной находкой…

Бинокль, как назло, куда-то запропастился среди кучи вещей в кузове машины. Но вот он у меня в руках.

— Лохнесское чудовище! — на бегу я отвечаю своему товарищу.

— Где, какое чудовище? — с удивлением и встревоженно спрашивает он меня и, видя мое возбуждение, мчится за мною, побросав все свои дела.

Наверное, в этот момент странно выглядели два человека, несущиеся по берегу озера.

Вот, наконец, и высокий берег. Сдерживая через силу дыхание и разошедшееся сердце, я навожу бинокль на озеро и ищу. Ничего не видно, опоздал. Чудовище ушло в глубину озера и сейчас отлеживается в прохладной воде на илистом дне. Впрочем, надо еще поискать. В стороне показалась черная извилистая полоска. Биноклем никак не могу попасть на нее. Наконец, мелькнула в поле зрения, появилась…

Что же я увидел! Три баклана, вытянувшись гуськом, затеяли странную игру. Они плывут, слегка подныривая друг за другом, их черные тела очень похожи издалека на извивающееся тело загадочного животного. Вот так лохнесское чудовище! Может быть, и там, на других озерах, тоже бакланы, устраивая подобное представление, ввели в заблуждение зрителей?

В пустынных и выжженных солнцем горах Богуты мы путешествуем от оазиса к оазису. В одном оазисе — крохотный родник, густая тень и прохлада! К машине же нельзя прикоснуться, такая она горячая. Не беда, что со всех сторон, размахивая длинными ногами, бегут к нам клещи-гиаломмы; неважно, что несколько тощих комариков заявляют о себе уколами, предупреждая о предстоящей вечерней атаке. Всем нравится оазис. Деревья большие, развесистые, на них невольно заглядишься. Многие распластали по земле толстые стволы. И уж сколько им человек нанес ран топором и пилой!

Беспрестанно напевает иволга. Ее не разглядеть в густой зелени листьев. А если и выскочит на секунду на голую ветку, то, заметив на себе взгляд человека, сразу же спрячется. Безумолчно пищат птенцы воробьев. Иногда будто загрохочет поезд, так громко зашелестят от порыва ветра листья, а у одного дерева ветка трется о другую, поет тонким голосом.

Все проголодались, дружно готовят обед. Мне, сидевшему за рулем, привилегия. Пользуясь ею, я усаживаюсь возле родника. С десяток толстых, солидных и, наверное, уже старых жаб шлепается в воду, десяток пар глаз высовывается из воды и уставляется на меня. Жабы терпеливые. Вот так, застыв, будут глазеть часами. Но и мне от усталости не хочется двигаться. Подожду здесь, послушаю иволгу, воробьев, шум листьев и скрип ветвей. Прилетела маленькая стайка розовых скворцов, покрутилась и умчалась снова в жаркую пустыню. Появилась каменка-плясунья, взобралась на камешек, посмотрела на людей, покланялась и — обратно в жару, полыхающую ярким светом.

Родничок — глубокая яма около двух метров в диаметре, заполненная синеватой и мутной водой. Один край ямы пологий, мелкий. Через него слабо струится вода и вскоре же теряется в грязной жиже. К пологому бережку беспрестанно летят мухи: мусциды, большие полосатые тахины, цветастые сирфиды, пестрокрылки. Еще прилетают желтые, в черных перевязах осы-веспиды. Все садятся на жидкую грязь и жадно льнут к влаге.

Все же я пересидел жаб. Одна за другой они, не спеша и будто соблюдая достоинство, приковыляли к мелкому бережку и здесь, как возле обеденного стола, расселись, спокойные, домовитые. Ни одна из них не стала искать добычу. Зачем? Вот когда муха окажется совсем рядом, возле самого рта, тогда другое дело: короткий бросок вперед, чуть дальше с опережением, и добыча в розовой пасти. Вздрогнет подбородок, шевельнутся глаза, погрузятся наполовину, помогая протолкнуть в пищевод добычу, и снова покой, безразличное выражение глаз и будто застывшая улыбка безобразного широкого рта. Если муха села на голову — на нее никакого внимания. С головы ее не схватить. Пусть сидит, все равно рано или поздно попадет в желудок.