19 рассказов

Года через два художник честно признался, что больше ничему он Валю научить не сможет и пусть она немного поразвивается самостоятельно, а через годик-другой посмотрим.

Да, а к тому времени умерли родители Марии Евгеньевны, Валя закончила пять классов — а дальше хоть расстреляйте, хоть она трижды будущий Репин, тянуть не имеем права и не будем.

И Валя стала свободной птичкой. Да, но птичкой не поющей, а рисующей. Что характерно, забот у Марии Евгеньевны в то время стало поменее: она знала, что Валя дома и никуда не выйдет. А будет без передышки рисовать. Даже забудет пообедать, если Мария Евгеньевна задержится в школе.

Что даже и неплохо, в смысле забудет про еду. С одной стороны, нет риска с газом, с другой — девочке полезно поменьше есть. Поскольку она не бегала с другими детьми, не занималась физкультурой, а весь день сидела и рисовала, помаленьку стала не только полненькой девушкой, но даже и толстушкой.

Не забыть бы, Валя носила очки с очень толстыми стеклами, и потому глаза ее казались маленькими-маленькими.

Жили они, значит, бедно — учительская зарплата и Валина пенсийка. Но подробнее. Сперва проели оставшуюся от отца сберкнижку, потом Мария Евгеньевна продавала драгоценности Елены Андреевны, а потом книги, которые всю жизнь собирал Евгений Алексеевич.

А ничего не жалко, если твоя дочь отмечена Божьим знаком. И этот знак обязательно засияет. Другое дело, ты можешь не дожить до времени, когда абсолютно все люди увидят и соответственно оценят это сияние, но это совсем иной вопрос. Не поддержать человека с таким знаком — первейший грех. Вот примерно так объясняла Мария Евгеньевна своим знакомым, когда ее упрекали, что она гробит собственную жизнь (единственную, к слову говоря) на чужую и малограмотную девочку.

Нет, правда, отказаться от семьи, от материнства, а чего ради? Ну, так-то спросить напрямую: а чего ради? Да, это исключительно несовершенство человеческого сердца. И тут ничего не поделаешь.

На прогужу они выходили только вместе. Сравнительно молодая красивая женщина и девушка-толстушка в очках с очень толстыми стеклами и загадочной скользящей улыбкой. У девушки отчего-то под носом всегда висела капля, и она снимала эту каплю рукавом и с громким шмыгом.

Но с каким восторгом, если не сказать, сияющей любовью смотрела девушка на красивую женщину, и какое это счастье, что она имеет право называть ее мамой.

Дальше нет. Художник из Дома культуры с кем-то там сговорился, и Валя почти два года ездила в художественное училище. Нет, взять ее не можем, пять классов есть пять классов, но вольное посещение разрешаем.

Все было как раз непросто. Несколько раз Мария Евгеньевна возила Валю: вот мы доходим до электрички, вот входим в метро, теперь считай столько-то остановок, выходим, и по этой вот улице идем прямо до училища.

Валя путь запомнила, ездила самостоятельно, но если бы, к примеру, метро по какой-то причине не работало, иным путем добраться до училища она не смогла бы. А развернулась бы и поехала домой.

Мария Евгеньевна встречала Валю на платформе. Ну да, все повторяется, сперва ее встречала Елена Андреевна, теперь она встречает Валю.

Пожалуй, Мария Евгеньевна была не из тех, кто считает, что все исключительно в руках Божьих. Она, видать, догадывалась, что под лежачий камень водичка потечет едва ли.

И когда один из учителей Вали сказал, что молодежный журнал иногда выставляет картинки молодых художников, Мария Евгеньевна сразу согласилась показать Валины картинки.

Вот в кино и в книгах рассказывают про художников: голодают, в нищете пьют водку, а когда помрут, тут-то их заметят и начнут расхватывать их картинки.

С Валей было не так. С Валей было как раз наоборот. Ее заметили сразу. Журнал устроил выставку и напечатал статью про Валю. И Мария Евгеньевна очень этим гордилась и показывала журнал и соседям, и на работе. Кто читал статью, рассказывает, что там объяснялось, что никто и никогда не начинал так рано и так резво, в картинах Вали очень много света, и в этом она похожа на какого-то французского художника. Мария Евгеньевна объясняла соседям, что это был очень хороший художник, он, представьте, однажды отрезал себе ухо, а когда то место, где прежде было ухо, перевязали, сел и нарисовал себя, вот как раз с перевязанным ухом.

Правда, те из соседей, кто видел Валины картины, уверяют, что это мазня, так и я, да и всякий может, но ведь сейчас время набекрень: чем непонятнее, тем лучше.

Вот сейчас пойдет короткое (а оно почему-то всегда короткое) время их счастливой жизни.

Одну картинку купили прямо на выставке. Заплатили бешеные по тем временам деньги — тысячу рублей. И соседи возмущенно говорили друг другу: надо же, девочка не самого высокого полета ума за два-три дня мазюканья отхватила столько, что мне надо полгода пахать, и это при том, что у меня порядок с нормальностью головы.

Больше никогда Мария Евгеньевна про Валины заработки не говорила, и это правильно: зачем сердить людей?

Потом еще какие-то выставки были — и с другими художниками, и отдельно Валина.

Можно прямо сказать, несколько лет жили они счастливо. Валины картинки помаленьку раскупались (ну да, именно помаленьку, это ведь не хлеб и не сахар, это товар штучный и дорогой), жили они никак не бедно.

Но главное — любили друг друга. Как одной веревочкой повязаны.

Пример. Жаркое лето. Самое время для Вали много-много рисовать. Она и рисует в парке — с утра до вечера. А Мария Евгеньевна сидит на лавочке под летним зонтиком и книгу читает. При ней сумка с едой и термос. Валя, пора обедать. И перекусят. И снова каждая занята своим делом: та рисует, та книжку читает.

Можно представить себе, что Валя рисовала, как, к примеру, птичка поет, и не гордилась своими результатами, птичка ведь тоже не гордится своим пением, Мария же Евгеньевна гордилась успехами приемной дочери, всем про них рассказывала, и это можно понять: поверила в девочку, полюбила ее, жизнь собственную строила как раз вокруг девочки и не ошиблась. Результатами можно гордиться, и она, конечно же, гордилась.

Да, несколько лет они были именно счастливы. А потом — все! — обвал. Как бы Высшее Существо сказало: я дал девочке знак, отличие от всех прочих людей, но на не слишком долгий срок. То ли картинок надо нарисовать примерно вот столько, чтобы их не было слишком много, то ли, вообще-то говоря, хорошего помаленьку. Как в смысле знака, так и в смысле счастья.

Однажды Валя исчезла. Пропала. Как растворилась.

Но подробнее. Несколько молодых художников, с которыми Валя училась, не забывали ее, приезжали в гости. Не потому, пожалуй, что с ней так уж интересно разговаривать, а потому, пожалуй, что интересно посмотреть ее новые картинки (ну, о Вале уже много писали и говорили).

К тому же это удобно. Свежий воздух, погуляют по парку. Зимой катались на лыжах. Опять же удобно. В тепле переодеться, с мороза пообедать и в обратный путь. А осенью пару раз в год ходили за грибами. Причем без Марии Евгеньевны, ну молодежь ведь. Но всякий раз Мария Евгеньевна строго предупреждала: Валю от себя не отпускать, она в пространстве, как и во времени, неважно разбирается. И за Валей кто-нибудь обязательно присматривал. И несколько лет все было нормально.

Но разве уследишь, если сверху подан знак — хорошего помаленьку. И однажды Валя исчезла. Ну, пять минут назад видел ее вот на этом месте, на два шага от полянки отошел, посмотрите, взял два белых и один красный, а Вали уже нет.

Ищут, кричат — нет человека. Вот полянка, вот болотце, а Вали нет. Искали до вечера. Нет Вали. Как испарилась. Или в болотце утонула.

Но как сказать об этом Марии Евгеньевне? Как-то уж сказали. Ну, что с ней было — ладно. На следующее утро все снова поехали искать. Вот полянка, вот болотце. Решили, видать, утонула. Но ни корзинки не оставлено, ни платочка, ничего. Да вы что, у нас ведь не Белоруссия, не шумел сурово брянский лес, наши хилые болота не могут человека проглотить так внезапно, что он и крикнуть не успеет.