19 рассказов

Девочка. И назвали ее Настенькой. Сколько-то побыла в роддоме, а потом ее перевели в дом малюточки (или в дом младенчика — это одно и то же).

Больше некуда. Потому что после такого горя здоровье Ларисы Григорьевны начало стремительно и неудержимо разваливаться.

Сперва заболели почки. Но странное и даже удивительное дело: заболели почки, а запрыгало, вернее, засвистело кверху давление. Да так стремительно и в такие высокие дали, что это даже докторов изумляло. То есть ваши цифры зашкаливают мой аппарат, и такого быть не может. Да, доктор, такого быть не может, но есть. Главное — постоянные головные боли, и все в пелене тумана.

Так что когда туман рассеивался и в голове прояснялось, это было так неожиданно и приятно, что Лариса Григорьевна изумленно говорила: ну, как все-таки жизнь прекрасна.

Лечитесь, снижайте давление, а то сосудик в голове однажды не выдержит напора и лопнет. Лариса Григорьевна, понятно, лечилась, но исключительно доступными ее доходам лекарствами. Это понятно.

В общем, если говорят, что сосудик лопнет, он, пожалуй, прислушается к мнению опытных докторов и однажды лопнет. И тогда наступает парализация. Правда, у Ларисы Григорьевны легкая. Правая рука и правая нога были слабые, а речь малость спотыкалась. Ларису Григорьевну на месяц положили в больницу, и все почти восстановилась. Она даже — и это главное — писать могла. Чуть-чуть спотыкалась речь, но Лариса Григорьевна приучила себя говорить медленно, тщательно выделяя каждое слово. Так что речь ее стала внятнее и чище, пожалуй, чем у многих дикторов телевидения.

Доктор, когда закрывала больничный лист, сказала: я не имею права выписывать вас на работу, надо переводить на инвалидность. Ответ был короток: а как жить? Ну, ладно, давайте рискнем.

Рискнули. И через полгода повторение. Правда, уже парализация слева. Снова больница, рука, нога снова восстановились, но не до конца, и Лариса Григорьевна малость прихрамывала.

Теперь-то уж рисковать не стали, а посадили на инвалидность. А какие это жалкие слезки даже в сравнении со школьной зарплатой, и говорить не стоит. Как жили? Подробности, пожалуй, излишни, тут опытному человеку и так все ясно.

Но главное, что тревожило Ларису Григорьевну: а что дальше? Два ударчика она перенесла, третий очень даже вероятен: давление-то по-прежнему в космических высотах — и она этот ударчик может не перенести. Да, жизнь прекрасна, кто спорит, но с ней в ближайшее время придется расстаться.

Нет, неправда, что с этим Лариса Григорьевна так уж и смирилась, нет. Напротив того, верила в чудо, вдруг — бах! — давление однажды упадет и больше не станет повышаться. Несомненно, так оно, разумеется, и будет, однако приходилось учитывать и более свирепый вариант: она в ближайшие годы улетает.

А как же ее девочки? Ну, вот как без нее будут жить дочка и внучечка?

Жилье у дочки есть — это уже большой плюс. Ладно, без Ларисы Григорьевы она выучится вряд ли (да и с ней, пожалуй, тоже), пойдет в продавщицы, закончит курсы бухгалтеров, то есть как-то выживет. А внучечка? Вот как раз Настенька? Она жила в доме младенчиков (или в доме малюточек, что, значит, одно и то же), и Лариса Григорьевна забирала ее домой на субботу и воскресенье.

Но все время не оставляла тревога: а что дальше? Валя успокаивала мать: да я сама Настеньку воспитаю. Но это так, смех один и детские лепетания.

А если серьезно: что будет после Ларисы Григорьевны? Нет, все понятно, жизнь, как ей и положено, будет струиться и далее, с восходами и закатами, со снегом и жарой, но без Ларисы Григорьевны, и тут уж ничего не поделаешь. А вот что будет — в случае свирепого исхода — с внучечкой: ее кто-нибудь удочерит, или она пойдет по детским домам.

Близких родственников у Ларисы Григорьевны не было, помимо бывшего мужа, конечно. Но если он бросил дочек, то соображения, что ему можно на шею посадить внучку, нужно сразу отбросить.

Но! Однажды лучшая подруга Ларисы Григорьевны предложила: у меня есть знакомый, нет, не подумай, очень хороший человек, и он занимается вот как раз такими делами, он найдет хорошую американскую семью и все оформит в самом лучшем виде, и от тебя ничего не потребуется, кроме, разумеется, согласия. К тому же американцы, и это всем известно, публика богатая, и они заплатят такие денежки, какие нам с тобой и не снились, и на эти денежки ты и сама поживешь, и Валю выучишь. Да ты что, это никак нельзя, я читала, наши бандиты продают детей за границу и там пускают на запчасти.

Нет-нет, это совсем другой случай, все будет оформлено самым законным образом, более того, эти американцы, я так думаю, сами приедут сюда, и у тебя будет время убедиться, что они не живоглоты.

Короче. Американская пара в самом деле приехала сюда, и неделю они жили у Ларисы Григорьевны. Очень приятные люди, им под сорок, но Бог детишек не дал, и знают русский язык, поскольку обучают студентов в университете русской литературе. Настенька им очень понравилась, и они увезли ее в Америку самым, значит, законным образом.

А у Ларисы Григорьевны появились хорошие денежки. Тратила она их только на самое неотложное: лекарства, одежда Вале, но главным образом держала заначку на годы учебы Вали: вот если потом дочка будет брать по столько-то в месяц, ей как раз на учебу хватит.

Нет, конечно, Лариса Григорьевна никому не говорила, что продала внучку. А говорила она, что отправила Настеньку на год-другой погостить к родной сестре. Но если о чем-либо знает близкая подруга, то знают еще несколько человек. Осуждали — это да! Это же надо, продать родную внучку, ну, дожили. Но и понимали: виновата не только Лариса Григорьевна, но и свирепости ее жизни.

Да, но какие хорошие люди оказались эти американцы. Регулярно пишут письма, высылают фотографии, не нарадуются на доченьку, и спасибо, что сделали нашу жизнь счастливой.

То есть этот день был особенно удачным, вот именно счастливым: Валю зачислили в институт и, напомнить, пришло письмо из Америки.

Лариса Григорьевна и Валя несколько раз перечитали письмо: все хорошо, мы стараемся, чтоб девочка не забывала родной язык, но ведь она его почти и не знала, к тому же все вокруг говорят по-английски, и они долго рассматривали фотографии: вот Настенька с новыми родителями, а вот она одна на берегу океана, обнимает мишку, который больше ее самой, и лицо у внучечки хохочущее и счастливое.

Хорошо, что они приглашают тебя в гости на следующее лето. Значит, не настаивают, чтоб Настенька забыла бывшую родню. К тому же оплатят дорогу.

Да, это был счастливый день, и Лариса Григорьевна в очередной раз подумала, что все она сделала правильно.

Но! После ужина Валя ушла погулять. Лариса Григорьевна счастливо улыбалась. Затем она заглянула в Валину комнату, и в кухню, и в туалет, чтоб наверняка убедиться, она в квартире одна, и захлопнула на два замка дверь, да, а улыбка все не сходила с лица, как приклеилась (так потом рассказывала подруге), и она прошла в свою комнату, рухнула на кровать и закричала, вернее даже сказать, завыла в голос, и если б кто слышал этот вой, подумал, пожалуй, что женщина прощается со своей жизнью и перед прощанием проклинает и эту жизнь, и свою судьбу, и выла она долго, а потом, внезапно же оборвав вой, встала, подошла к окну и вдруг почувствовала ясность в голове, и рассеялись пелена и туман, два пуделька заигрывали друг с другом, мальчишки пинали через веревку мяч, ярко зеленела трава, заходящее солнце, отраженное в стеклах дома напротив, слепило глаза, и небо было темно-синее и глубокое, словно южное, и жизнь была прекрасна.

Художница Валя и ее мать

Семья была небольшая: Евгений Алексеевич, его жена Елена Андреевна и их дочь Маша.

Жили в трехкомнатной квартире в сталинском доме. Там два балкона и потолки такие высокие, что не допрыгнешь — не доплюнешь. Таких домов в городке всего-то три или четыре, строили их лет пятьдесят назад для начальников и особо ценных людей.