У заставы Ильича

Боец Жогова стояла на посту, когда командир огневого взвода приказал ей объявить тревогу. Если тревога,- значит что-нибудь плохое, какая-то беда. Все собрались, как и положено, мгновенно: лейтенант сказал "Победа!". Это была единственная за всю войну тревога радости, и в эти минуты можно было ни от кого не прячась вытирать мокрое от слез лицо.

Бывшие фронтовики есть во всех цехах завода. Рассказ Анны Максимовны мог бы продолжить полковник в отставке А. Камаян.

- К исходу дня 2 мая бои в Берлине в основном закончились. Наша мотострелковая бригада-я был в ней начальником штаба - получила пятого мая приказ о начале марша-маневра Берлин - Прага.

Марш этот назвали впоследствии легендарным - настолько он был стремительным. Один эпизод тех дней мне особенно запомнился. К ночи с 8 на 9 мая бригада подошла к перевалам через Рудные горы. Места трудные, заболоченные: всего здесь можно было ожидать. Так и получилась - неожиданно началась яростная пальба из танковых орудий, пулеметов, автоматов. Неужто завязались тяжелые бои с разрозненными группами противника? В действительности оказалось иное. Танковые радиостанции перехватили заявление советского Главного командования о безоговорочной капитуляции армий фашистской Германии.

Это был своего рода салют Победы,- продолжал А. Камаян.- Утром 9 мая бригада была в Праге и оказала поддержку восставшему народу.

Вернувшись на завод из стран Европы, фронтовики принесли в родной коллектив то чувство пролетарского интернационализма, которое прошло самую суровую проверку на полях сражений. Труженики тыла жили той же идеей, воплощая ее в работе во имя победы. Таков был единый сплав ума и сердца. Советский патриотизм и пролетарский интернационализм стали законом жизни советского общества, нормой поведения граждан, мерилом новой морали и нравственности. Нельзя представить, чтобы в новом этом мире хотя бы на мгновение, на долю секунды появился лозунг, проповедующий насилие, призывающий к войне.

Завод, который работает во имя коммунизма, может иметь климат только высокой моральной идейности и чистоты. Совсем духом истинного благородства рабочий коллектив и сегодня протягивает руку дружбы всем свободолюбивым народам. Мы даже не представляем, сколь конкретны и многообразны сегодня братские связи трудового коллектива с народами других стран. Идет гигантский процесс духовного взаимного обогащения, познания окружающего мира. В нем участвует весь народ. Министерство иностранных дел Советского Союза имеет теперь за рубежом сотни тысяч своих помощников, образно говоря, дипломатических представителей на общественных началах. Началось это не вчера, и для того, чтобы ярче представить сегодняшнюю картину, стоит провести краткий экскурс в историю.

Одним из лучших вальцовщиков листопрокатного цеха все признавали Ивана Михайловича Романова. Все любовно называли его Ваней - за мягкий нрав, отзывчивое сердце, удаль в работе. Перед началом смены он подходил к стану неторопливой походкой, как сказали бы спортсмены, расслабленный, тяжеловатый для своих лет, с деревенским румянцем во всю щеку. Но начиналась работа, - и Ваня менялся, становился напряженный, удалой, неуемный. Мгновенно расправлялся он с горячим листом - хватал его, пускал в валки, отбрасывал складальщику. В цехе немало было работников могучих, двужильных, но с Ваней никто не мог сравниться. Бригада Ивана Михайловича Романова была гордостью всего завода.

Однажды в листопрокатный цех пришла интереснейшая новость. Цеховой профсоюзный комитет сообщил, что Ваня Романов премирован поездкой за границу. Поощрение передовых рабочих не было редкостью: награждали и денежной премией, и часами, и костюмами. Но чтобы оказаться в числе путешественников за рубеж - этого не было, никто не мог припомнить подобного случая. Одни Ване завидовали: шутка ли, получить неожиданный дополнительный отпуск, не выходить ни в раннюю утреннюю, ни в позднюю ночную смену, отдохнуть от изнурительной жары. Другие подшучивали: держись, Ваня, там тебя всякие керзоны и чемберлены совращать будут...

Иван ко всему этому внешне относился спокойно, можно сказать, равнодушно. Но в душе переживал, как он будет встречен в чужих странах, о чем будут с ним говорить, и, самое главное, как отвечать на вопросы. В цехе он твердил:

- Братцы, не подведу. Уж если туго будет, крикну - выручайте!

Романов вернулся почти через месяц. Вместе с другими ударниками труда он побывал в Германии, Италии, Турции. Путешествовали на теплоходе "Абхазия". Ваня показывал снимок белоснежного красавца, поясняя, как он оборудован, какой там ресторан, какие удобные каюты, как красиво гулять в хорошую погоду по верхней палубе, особенно после захода солнца и ночью, когда вода при лунном свете переливается нежными красками и словно поет.

- Как же ты, Ваня, с ними объяснялся? - спрашивал самый нетерпеливый.

- Смотря где, в какой стране,- солидно отвечал Ваня.- В Турции, скажем, переводчик не нужен. Не в том толк, что мы сами могли по-турецки говорить, а в том, что там русских эмигрантов полным-полно. Заходим в магазин - слышим нашу речь. Ох, говорит, как хочется в Россию!

Мы вежливо отвечаем: попроситесь, может быть, вас и пустят. А он плачет, словно женщина: кому мы теперь, такие подлецы, нужны! Хоть и бывший белый, а понимает, что измена Родине - самое гадкое дело. Потому ему и муторно. Человек без Родины - это уже не человек.

Особенно охотно и радостно рассказывал Ваня про Италию. - Алексей Максимович Горький сам приехал к нам на теплоход - такой размашистый, шляпа с большими полями, как у священника, а усы, как у солдата. Между прочим, полиция его встречала с большим почетом,- в порту честь ему отдавали по всем Правилам.

К нам он поднялся со слезами, обнимал нас. Не думала, говорит, моя седая голова, что встречу вас, милые мои.

Когда отправились по стране, он с нами поехал, чтобы показать развалины Помпеи. В Неаполе устроил для нас банкет, Ресторан наверху, вид сказочный. Алексею Максимовичу хотелось, чтобы всем было хорошо. Помощник его интересовался: все ли в порядке, все ли довольны, может быть, еще что-то требуется?

Спросили мы у Алексея Максимовича, что про нас говорят, как к нам относятся. Он отвечает, мол, по-разному относятся: рабочие любят, буржуи ненавидят. У капиталистов такая натура - Советскую Россию они могут только ненавидеть.

Сейчас читателю будет понятно, почему я вспомнил здесь Валю Громова и связанные с ним события почти пятидесятилетней давности.

В летние вечера на гаревой дорожке заводского стадиона, на зеленом ковре футбольного поля начинались тренировки легкоатлетов. Занятиями руководил Валентин Васильевич. Высокий, длинноногий, стройный, он во время бега словно парил над беговой дорожкой. Громову принадлежали рекорды Москвы в беге на 100, 200, 400 метров, его фамилия стояла в списке лучших спортсменов страны. На стадион Валя приезжал на сверкающем мотоцикле, что по тем временам было большой редкостью. В семейном архиве Громовых сохранился документ, который особенно дорог Валентину Васильевичу. В нем говорится, что В. В. Громов без отрыва от работы подготовил большую группу мотоциклистов. Он инициатор внедрения испытательных и агитационных мотопробегов. Осенью 1938 года Громов возглавил большой агитпробег в честь первых выборов в Верховный Совет СССР. За два дня участники пробега осилили маршрут через 31 район области. В. Громов хорошо выполняет обязанности члена Совета Центрального автомотоклуба, инспектора автомотоспорта ВЦСПС.

Эту характеристику 11 декабря 1938 года подписал В. П. Чкалов.

Сказанное здесь объясняет причину популярности Громова среди заводской молодежи.

Однажды меня и Сашу Горбунова - оба мы работали в юношеской секции клуба - пригласил к себе секретарь парткома Сергей Филатов, бывший моторист прокатного цеха. Как и многие партийные работники того времени, Сережа Филатов носил суконную гимнастерку защитного цвета, брюки, заправленные в легкие сапоги.

- Немцы к нам едут, рабочие-спортсмены, делегированные обществом "Фихте". Вы людей в клубе знаете: кого бы к ним прикрепить как сопровождающего?