Бостонцы

К этому времени они обсудили множество вещей, но все они, по мнению Верены, были недостаточно серьёзными. Мистер Рэнсом продолжил шутить обо всём, включая женскую эмансипацию. Верена, которую всю жизнь окружали люди, относившиеся ко всему очень серьёзно, никогда не сталкивалась с таким пренебрежительным отношением к миру и с таким количеством сарказма в отношении государственных институтов и тенденций времени. Поначалу она возражала ему, выдавала остроумные реплики, обращавшие его слова против него самого. Но постепенно её это утомило, и она даже загрустила. Она сама привыкла обличать пороки общества, но еще никогда ей не приходилось сталкиваться с такой яростной критикой всего на свете, какую высказывал сейчас мистер Рэнсом. Она знала, что он ярый консерватор, но никогда не думала, что консерватизм может сделать человека таким агрессивным и безжалостным. Она считала, что консерваторы всего лишь самодовольные, упрямые и эгоцентричные люди, которых устраивает существующее положение дел. Но мистера Рэнсома существующее положение дел устраивало не больше, чем те изменения, за которые выступала она, и он был готов высказаться в отношении тех, кто, по её мнению, принадлежал к его лагерю, даже хуже, чем она считала допустимым высказываться о ком бы то ни было вообще. В конце концов, она перестала спорить с ним и задумалась, что могло привести его к таким взглядам на жизнь. Видимо что-то в его жизни пошло не так – какое-то несчастье окрасило его мировоззрение в тёмные тона. Он был циником. Ей приходилось слышать о таких людях, но она никогда не сталкивалась с ними, и все в её окружении чаще всего слишком беспокоились обо всём на свете. О жизни Бэзила Рэнсома она знала лишь то, что ей рассказала Олив – в общих чертах она представлялась ей полной личных драм, тайных разочарований и страдания. Она сидела рядом с ним, спрашивая себя, о чём он мог думать, например, когда говорил, что он не разделяет современных стремлений к свободе, так как, получив её, люди просто не будут знать, как ей распорядиться. Такие заявления выбивали почву из-под ног у Верены. Она не ожидала, что в конце девятнадцатого века возможно услышать что-нибудь подобное. Он также был противником всеобщего образования, потому что оно лишь забивает головы людей громкими фразами, но при этом никак не помогает в работе. По его мнению, право на образование должно быть прерогативой умных людей, а таковых, как он считал, было не более одного на сто человек. Он был не слишком высокого мнения о человечестве, и Верена надеялась, что причиной тому какое-то несчастье, случившееся с ним: она очень хотела оправдать чем-то его грубость и предвзятость. Поэтому когда они просидели на скамейке полчаса, и он немного успокоился, её посетило странное чувство. Ей внезапно расхотелось настаивать на своём и отгораживаться от него, указывая на различия в их взглядах. Я говорю, что эти мысли были странными, так как они крутились в её голове, в то время, как она слушала в тёплом прозрачном воздухе, сквозь который едва проникал отдалённый шум огромного города, его глубокий, приятный, текучий голос, которым он высказывал свои монструозные мнения и необычные откровения, сопровождая их смешками, которые щекотали её ухо и щёку, когда он к ней наклонялся. Ей казалось очень грубым, почти жестоким выманить её из дома лишь для того, чтобы говорить с ней о вещах, о которых ей больно слышать. И в то же время она слушала как завороженная. Она от природы была покорной, ей нравилось поддаваться более сильному. Её отношения с Олив являли собой молчаливое нежное согласие со страстной настойчивостью, и если она приняла это легко и с удовольствием, то вряд ли могла долго сопротивляться воле, которая, как она чувствовала, была даже сильнее, чем у Олив. Воля Рэнсома заставила её остаться даже, когда она поняла, что время идёт, и Олив, вернувшись домой, не застанет её там, и это погрузит подругу в горькую пучину отчаяния. Она буквально видела, как та стоит на посту у окна своей комнаты на Десятой улице, высматривая хоть малейший признак того, что Верена возвращается, вслушиваясь в шаги на лестнице, в голоса в передней. Верена видела перед собой эту картину так ясно, что могла бы описать каждую деталь. Если это не заставило её сдвинуться с места, покинуть Бэзила Рэнсома и поспешить к подруге, то только потому, что она сказала себе, что это происходит в последний раз. В последний раз она могла сидеть рядом с мистером Рэнсомом и слушать, как он высказывает мнения, которые так противоречили её собственной жизни. Это испытание оказалось настолько личным, что она забыла, что это был так же и первый раз. Она прекрасно понимала, что это ни к чему их не приведёт, так как один из них для этого должен принять взгляды другого. Но ведь невозможно принять взгляды кого-то другого, когда этот другой так сильно отличается от тебя, когда он так деспотичен и беспринципен.

Глава 34

– Полагаю, вы единственный человек в этой стране, который так чувствует, – заявила она, в конце концов.

– Не единственный, который так чувствует, но вполне возможно, единственный, который так думает. Мне кажется, что мои убеждения в более расплывчатом и неоформленном виде присутствуют в умах множества моих сограждан-мужчин. Если однажды мне удастся подобрать им адекватное выражение, я просто придам форму дремлющим инстинктам решающего меньшинства.

– Рада, что вы признаёте, что вы в меньшинстве! – воскликнула Верена. – Это удача для нас, несчастных созданий. А что вы называете адекватным выражением? Полагаю, вы хотели бы стать президентом Соединённых Штатов?

– И говорить о своих взглядах в блестящих докладах перед трепещущим Сенатом? Вы читаете мои мысли: это именно то, чего я хочу.

– И далеко вы продвинулись в этом направлении, как вы считаете? – спросила Верена.

Этот вопрос и тон, которым он был задан, показался молодому человеку иронической отсылкой к его бедственному положению, поэтому некоторое время он просто молчал. Если бы в этот момент его спутница взглянула на него, то увидела бы, как его лицо заливает румянец. Её слова стали для него неожиданностью, хотя со стороны женщины, которая пытается защитить себя, это была вполне ожидаемая колкость. Его горячность и южная гордость подсказывали, что эти слова повторяют в иной форме идею, что джентльмен, столь неудачливый и малообеспеченный просто не имеет права занимать время блестящей успешной молодой девушки, даже ради того, чтобы убедить себя, что он отказался от попыток заполучить её. Но вместо этого он чувствовал острое желание заставить её почувствовать, что если он и отказался от неё, то только из-за этой самой ужасной и случайной бедности. Он тешил себя мыслью, что если бы не это, он смог бы восторжествовать над всеми её предрассудками и даже преимуществами её известности. Рэнсом был глубоко убеждён, что она создана для любви, как он сказал себе, когда слушал её речь у миссис Бюррадж. Она сама не знала об этом, и другой идеал, грубый, лживый, искусственный, прижился в ней. Но если появится мужчина, действительно небезразличный ей, пелена этих ложных надуманных принципов спадёт с неё, и освобождение Олив Ченселлор и всего её пола – хотя Рэнсом до сих пор не мог с уверенностью сказать, к какому именно полу принадлежала его кузина, – превратится в химеру, в пустые слова. Читатель может понять, что такие мысли могли заставить Бэзила Рэнсома не отказываться от идеи добиться её. И он даже возмутился внутренне, что до сих пор не предпринял такой попытки.

– Ах, мисс Таррант, мой успех в жизни – это одно, а мои амбиции – совсем другое! – воскликнул он в ответ на её вопрос. – Вероятнее всего я останусь безвестным и бедным до конца моих дней. И потому никто, кроме меня не будет знать о возвышенных мечтах, которые я похоронил.

– Почему вы говорите о бедности и безвестности? Разве вы не добились успеха в этом городе?

Вопрос Верены застал его врасплох и не оставил ему ни времени, ни хладнокровия на то, чтобы вспомнить, что он всегда делал хорошую мину перед миссис Луной и Олив, и такое впечатление у девушки могло возникнуть из-за того, что обе леди ему верили. Но вопрос прозвучал для его ушей настолько насмешливым, дерзким и неоправданно жестоким, что ему казалось, что он сблизил их, как будто был вытянутой рукой, схватившей её за талию и притянувшей к нему, чтобы он мог отчитаться о своём положении преднамеренным поцелуем. Я не представляю, какие ужасные последствия этих мыслей мой тяжкий долг заставил бы описать вам, если бы тот момент продлился на несколько секунд дольше. Но, к счастью, они были прерваны появлением няни, толкавшей коляску, в компании ковылявшего за ней малыша. Няня и её спутник неотрывно, и как показалось Рэнсому, неодобрительно, глазели на удивительную парочку на скамье. В этот момент Верена, оглядев детей быстрым взглядом – она обожала детей, – продолжила: