Зубы Дракона

Ланни припарковал свой автомобиль за углом и пошел к дому.

Он поискал имя Шульц и не нашёл. Он начал стучаться в двери и спрашивать. Но не мог найти ни одного человека, который бы признался, что слыхал что-нибудь о Люди и Труди Шульц. Но из их поведения он понял, что это было не так. Они боялись его. Был ли он социалистом или шпионом, всё равно он был опасен, и «Weiss nichts171» все, что он мог услышать. Несомненно, «товарищи» были в здании, но они «ушли в подполье», и чтобы найти их, нужно было знать, где и как копать. Это была работа не для нашего «идеалиста», и никто не хотел ему помочь.

Ланни вернулся в отель, где и продолжил свое бдение. Рано или поздно должно будет придти письмо, или раздастся телефонный звонок, и закончится эта мука гадать и воображать. Он спустился вниз в парикмахерскую, а, когда вернулся, то обнаружил, что его жена сильно взволнована. «Мама позвонила!» — прошептала она. — «Она должна купить перчатки у Вертхайма, и я должна с ней встретиться там через полчаса».

Ирма уже вызвала автомобиль, они сразу вышли, и пока ехали, планировали своё поведение. Ирма должна пойти в одиночку, потому что встреча двух женщин будет менее заметной. «Лучше не говорить с ней», — предложил Ланни. — «Пусть она увидит тебя и последует за тобой. Я объеду квартал и заберу вас».

Жену Йоханнеса Робина не нужно было предупреждать об опасности. Она вернулась обратно в старую Россию, где страх был впитан с молоком матери. Ирма прошла по проходу между прилавками и витринами большого универмага и увидела, как Мама спрашивала цены, естественное занятие для пожилой еврейской дамы. Та последовала за Ирмой на расстоянии, и когда они вышли на улицу, подъехал Ланни, и обе влезли в машину. «Где Фредди?» — прошептала Мама, не переводя дыхания.

«От него ничего не слышно», — ответил Ланни, а она заплакала: «Ach, Gott der Gerechte!» и спрятав лицо в ладони, начала рыдать.

Ланни поспешил сказать: «У нас есть сведения о Папе, с ним все в порядке, и, ему разрешат покинуть Германию, с вами и другими». Это успокоило ее, но только на минуту. Она была как человек, у кого было сто овец, и одна из них заблудилась, то не оставит ли он девяносто девять в горах и не пойдет ли искать заблудившуюся[150]. «О, мой бедный ягненок, что они сделали с ним?»

Мать не получила от сына ни слова с тех пор, как он позвонил Ланни, а затем написал ей утешительную записку. Она делала только то, что делал Ланни, ждала, коченела от страха, представляя бедствия. Фредди запретил ей звонить Бэддам или появляться рядом с ними, и она повиновалась так долго, сколько выдержала. «О, мой дорогой, мой бедный ребенок!»

Они провели болезненный час. Добрая душа, как правило, очень чувствительна, привыкшая заботиться о тех, кого она любила, теперь была в состоянии, близком к помрачению рассудка. Её разум был словно в кошмаре, одержимый всеми страшными рассказами, которые передаются шёпотом среди евреев в дырах, где они прятались, как бы вдали от остальной Германии. Рассказы о телах, которые находили каждый день в лесу или вытаскивали из озер и каналов Берлина. Рассказы о людях, убитых или покончивших самоубийством, о чьих судьбах никогда не узнают, чьи имена не будут упомянуты в прессе. Рассказы о заброшенной фабрике на Фрид-рихштрассе, которую захватили нацисты, и куда они теперь привозят свои жертвы для избиений и пыток. Стены внутри этого здания пропитаны человеческой кровью. Можно было идти по этой улице и слышать крики, но лучше было идти быстро! Рассказы о концентрационных лагерях, где евреев, коммунистов и социалистов заставляли рыть себе могилы, готовя их к мнимым казням. Где их превращали в полуживотных, заставляя их делать то, что скоты и выродки были способны выдумать: валяться в грязи, опускать лица в собственные экскременты, избивать друг друга до бесчувствия, тем самым экономя труд охранников. «Ой, ой!» — причитала бедная мать и просила Herrgott, чтобы он позволил ее сыну умереть.

Только одна вещь удерживала ее, и это было уважение к ее добрым друзьям. «Я не имею права вести себя так!» — говорила она. — «Хорошо, что вы приехали и пытаетесь помочь нам несчастным. И, конечно, Фредди хотел бы, чтобы мы уехали, и жили хорошо без него. Вы действительно уверены, что нацисты отпустят Папу?»

Ланни не стал вводить её в курс дела. Он просто сказал: «Это будет стоить много денег». Он подумал, что эти слова помогут ей догадаться о реальном положении вещей. Она не могла ожидать доброты от этих преследователей, но она поймет, что они хотели денег.

— О, Ланни, это была ошибкой, иметь так много денег! Я всегда думала, что это не сможет долго продолжаться. Пусть возьмут всё — только бы мы смогли уехать из этой ужасной страны.

— Я хочу, чтобы вы уехали, а потом я посмотрю, что можно будет сделать для Фредди. Я не осмелился даже пытаться, чтобы не создавать проблем для Папы. Если я смогу ввезти вас четверых в безопасное место, то это будет, что хотел Фредди.

«Конечно, он этого хотел», — всхлипнула Мама. — «Он думал обо всех в мире, только не о себе. Ой, мой дорогой, мой маленький, моё сокровище! Вы знаете, Ланни, я бы отдала свою жизнь, чтобы спасти его. О, мы должны спасти его!»

— Я знаю, мама, но вы должны думать о других. Папа должен будет начать жизнь сначала, и ему понадобится ваш совет, как бывало в старину. Кроме того, не забывайте, что у вас есть сын Фредди.

— Я не могу поверить, когда-нибудь нам снова будет хорошо! Я не могу поверить, что любой из нас когда-нибудь выедет из Германии живым. Я не могу поверить, что Бог по-прежнему жив.

Позвонил обер-лейтенант Фуртвэнглер, сообщив, что заключенный подписал необходимые документы, и что все договоренности находятся в процессе завершения. Он спросил, что Ланни собирается делать с пленником, и Ланни ответил, что хотел бы вывезти семью в Бельгию, как только ему позволят сделать это. Практичный молодой офицер записал имена всех, и сказал, что получит разрешения их на выезд и визы вовремя.

Для Ланни было бы естественно заявить: «Отсутствует Фредди Робин. Пожалуйста, найдите его и дайте мне возможность увидеть его». Но после многодневных раздумий он решил, что, если Фредди еще жив, то сможет, вероятно, выжить ещё неделю другую, пока остальные члены его семьи не выедут из страны.

У Ланни не было никакой возможности заставить Геринга выполнить свои обещания, если тот решит их нарушить. А так уж лучше синица в руках, чем журавль в небе, так и четыре пятых еврейской семье будет лучше, чем никто из них, если только не принять нацистскую точку зрения на еврейские семьи!

Однако, чтобы быть благоразумным и подготовиться к будущему, Ланни пригласил обер-лейтенанта на обед. Офицер был рад принять приглашение, и привёл свою жену, высокую крепкую деревенскую девицу. Оба были очень взволнованы быть гостями светской пары, которые свободно говорили о Париже, Лондоне и Нью-Йорке и знали всех важных персон. Нацисты всегда были националистами, но великие мировые столицы по-прежнему имели авторитет. Стремясь прикрыть свое злое прошлое, Ланни рассказал о своем увлечении либеральными идеями и сказал, что с возрастом такие увлечения проходят. На самом деле его интересует, как может быть решена проблема безработицы и как распространяются результаты технического прогресса. Он собирается вернуться в Германию и посмотреть, как фюрер выполнит свои обещания.

Молодой фанат не мог спросить больше ни о чем другом, и обер-лейтенанту очень понравились его гостеприимный хозяин и хозяйка. После Ирма сказала: «Они действительно верят всем сердцем в своё учение!» Ланни увидел, что ей гораздо легче поверить в хорошие особенности гитлеровской системы, чем в злые. Она приняла за чистую монету идею, господствующую среди своих друзей из привилегированного класса, что Муссолини спас Италию от большевизма и что Гитлер теперь делает то же самое в Германии. «Что хорошего, чтобы разрушить все», — она хотела бы знать, — «и получить взамен людей, которые такие же плохие, как нацисты, а может даже хуже?»

150

От Матфея 18:12 Синодальный перевод