Зубы Дракона

Ганси стоял и ждал со своим инструментом на сгибе руки и смычком с боку. Вступление было изысканным, но он не хотел отвлечь чье-либо внимание от звуков даже движением своих глаз. Ланни Бэдд, сидящий в первом ряду вместе с женой и Бесс, знал каждую ноту этой композиции, он играл на фортепиано транскрипции оркестровой части для Ганси в поместье «Буковый лес». В тот роковой день семь лет назад, когда Бесс впервые встретила пастушонка из древней Иудеи и попала под его чары. Это было одной из причин, почему Ганси сделал этот концерт хитом своей программы. Любовь вдохновляла его исполнение, а любовь есть способ действий с тем, что она затрагивает.

Марш приобрел твердую поступь Бетховена. Оркестр гремел, и Ланни хотел воскликнуть: «Осторожно, Маэстро. У него не так много инструментов!» Но выразительные руки дирижера подали сигнал оркестру смягчить звук, как только смычок Ганси коснулся струн. Песня поплыла вперед, радостная пока еще нежная, добрая, но уже сильная, всеми этими качествами обладала душа Бетховена, и которым душа Ганси оказывала честь. Скрипка пела, и оркестр сопровождал её. Различные инструменты подхватывали мелодию, в то время как Ганси украшал её, кружась вокруг неё, над и под ней, прыгая, перескакивая, совершая искусный полет веселой акробатики. Концерт является способом демонстрации возможностей музыкального инструмента. Но иногда он может также иллюстрировать возможности человеческого духа, его радости и печали, тяжелый труд и триумф, славу и величие. Мужчины и женщины бредут через повседневную рутину, они устают и становятся равнодушными, теряют веру или даже ещё хуже. Но приходит великий художник и раскрывает настежь ворота своего бытия, и они понимают, сколько они потеряли в своей жизни.

Более двадцати лет этот чувствительный молодой еврей посвятил себя одному специфическому искусству. Он сделался рабом нескольких кусков дерева, полос из кишечника свиньи и волос из лошадиного хвоста. И с помощью таких непривлекательных средств Бетховен и Ганси умудрились выразить богатство, элегантность и разнообразие жизни. Они привели слушателей в мастерскую вселенной, где её чудеса задумывались и творились. Истинный процесс массового производства, создающий мириады листьев деревьев и лепестков цветов, крылья насекомых и птиц, образцы кристаллов снега и солнечных систем. Бетховен и Ганси показали работу этого механизма, из которого цвет и изысканность, мощность и блеск лились непрерывным потоком.

Ланни так много шутил над фамилией своего зятя, что он перестал признавать свои шутки каламбуром[119]. Физически Ганси никак не походил на дрозда, но когда слышали его музыку, то на ум приходило, что крылья дрозда проявляют чудеса легкости и изящества, и что каждое перо отдельный триумф. У дрозда сильное сердце, и он летит без остановки над морями к земле. Он летит высоко в верхних регистрах среди гармонических нот, где ощущения острее, чем на земле. В быстрых руладах скрипки Ганси были парение и стремительность всех птиц. В длинных трелях были дрожание крыльев колибри, отливающих фиолетовым, зеленым и золотым цветом в лучах солнца, парящих, словно без движения. Каждый момент это может умчаться, но он по-прежнему остается очарование.

Ганси играл сложную каденцию. В зале ни одного постороннего звука. Оркестранты затаили дыханье, и аудитория тоже. Гаммы бросали вверх и вниз летающие звуки. Вверх, как ветер через сосны на склоне горы, вниз, как водопад, сверкая радугой в лучах солнца. Бетховен проявил искусство, соединив две темы в контрапункте, а Ганси показал мастерство, играя трели двумя пальцами и мелодию двумя другими. Только музыкант мог осознать, сколько лет требуется тренировать нервы и мышцы, чтобы так прижать две струны одновременно, но все могли понять, насколько это было красиво и в то же время безудержно.

Вторая часть была молитвой, где горе смешивается с тоской. Так Ганси мог рассказать о том, что обременяет его душу. Он мог рассказать, что мир был суров и жесток, и что его бедный народ страдал. «Рожденный скорбеть — рожденный скорбеть», — простонали деревянные духовые и звуки скрипки Ганси реяли над ними, вымаливая сострадание. Но нельзя долго плакать с Бетховеном. Он превращает боль в красоту, и во всех его работах нельзя найти хотя бы одну, где бы он оставил слушателя в отчаянии. Там приходит пик мужества и решимости, и тема горя превращается в танец. Автор этого концерта был унижен и разъярен, когда солдаты Наполеона захватили его любимую Вену, он ушел в лес в одиночку и напомнил себе, что завоеватели мира приходят и уходят, а любовь и радость остается жить в сердцах людей.

«Ой, да ладно, радуйся, о, приходи и веселись, приходи одна, приходите все, и танцуйте со мной!» Ланни забавлялся, подыскивая слова для музыкальных тем. Этот танец шел по лугам, усыпанным цветами. Ветры катилась впереди него, а вся живность собралась в веселую процессию, птицы порхали в воздухе, кролики и другие восхитительные создания резво носились по земле. Рука об руку шли молодые люди в ниспадающих одеждах. «О, юноши и девы, О, юноши и девы, приходите смеяться, петь и танцевать со мной!» Это был бунт Айседоры, который навсегда останется в памяти Ланни. Когда буря оркестра заглушила скрипку Ганси, наш слушатель прыгал с вершины горы на другую.

Видимо другие слушатели пережили такие же приключения, и когда прозвучала последняя нота, они вскочили на ноги и попытались рассказать артисту об этом. Ланни увидел, что его зять заслужил триумф. Такой приятный, добрый человек, каким он был, покраснел от усилий, но даже меньше, чем обычно, показывая напряжение, при котором он жил. Люди, казалось, поняли, что здесь был тот, кого не испортит восхищение. Он не собирался любоваться собой и своей славой, он никогда не утратит вкус к жизни. Он будет любить свое искусство и служить ему. Все в этом зале знали, что он был евреем, и что это было время страданий его народа. Антисемитизма, царившего в Париже, не было среди любителей искусства, и крики «Браво!» молодому виртуозу свидетельствовали, что кричавшие были приверженцами дела свободы и человеческой порядочности.

Ланни думал о великом композиторе, друге человечества и защитнике угнетенных. Этот концерт редко исполняли при его жизни, чтобы он почувствовал, если бы услышал исполнение этих солиста и дирижера. Но затем в голову Ланни пришла мысль: «Что бы Бетховен подумал, если бы мог видеть, что происходит на его родине?» Там мечты искусства бежали, и тягостная реальность заняла их место. Ланни подумал: «Немецкая душа была захвачена Гитлером! Что он ей может дать, только своё собственноё безумие? Что он может сделать из неё, только свой искаженный образ?»

Ганси всегда направлялся прямо домой после выступления. Он был обессилен и не хотел рассиживаться без дела в кафе. Он вошел во дворец и уже собирался идти в свою комнату, когда зазвонил телефон. Вызывал Берлин, и Ганси сказал: «Это должно быть папа, он хочет узнать, как прошел концерт».

Он был прав, и сказал отцу, что все прошло хорошо. Йоханнес не стал спрашивать о частностях, вместо этого ошеломил вестью. — «Горит Рейхстаг».

«Herrgottl» — воскликнул сын, повернулся и повторил слова отца для других.

— Нацисты говорят, что подожгли коммунисты.

— Но, папа, это безумие!

— Я не могу обсуждать это. Найдешь новости в газетах, и строй свои собственные догадки. Здание горело в течение нескольких часов, и они говорят, что там были замечены люди, бежавшие с факелами.

«Это заговор!» — воскликнул Ганси.

— Я ничего не могу сказать, но я рад, что вас здесь нет, нужно оставаться там, где вы сейчас находитесь. Это ужасно…

Так Ганси долго не ложился спать. Они сидели и разговаривали, и Ланни, у которого были друзья в газете Le Populaire, позвонил в редакцию, чтобы получить дополнительные сведения. Считалось, что большое здание существенно выгорело, и правительство заявило, что оно было намеренно подожжено эмиссарами Красного Интернационала.

119

Фамилия Робин переводится, как дрозд (анг.)