Зубы Дракона

Ланни ни разу не упомянул имя Робина. Он хотел посмотреть, произнесет ли его обер-лейтенант сам. Это даст ему представление, пользуется ли он доверием у Геринга. Ближе к концу вечера, в то время как Ирма испытывала свой немецкий на высокой и весьма неуклюжей деревенской леди, которая была фрау обер-лейтенант, офицер спросил: «Кстати, герр Бэдд, что слышно от вашего молодого еврейского друга?»

— Ни слова, господин обер-лейтенант.

— Это, конечно, странно.

— Я надеялся на результаты запросов, которые вы любезно предложили сделать.

— Я сделал все, что мог, герр Бэдд, но без результатов.

— Я думаю, что в суматохе прошлой весны, различные группы действовали более или менее независимо, и учёт может быть несовершенным.

— Уверяю вас, герр Бэдд, в Германии таких вещей не случается. В офисе Geheime Staats-Polizei есть полная картотека, охватывающая каждый случай любого человека, который находится под арестом за любое преступление, или под каким-либо обвинением даже малейшего политического характера. Я не думаю, что ваш друг мог быть арестован за, скажем, вождение в нетрезвом виде.

— Он не пьет, и он не водит, герр обер-лейтенант. Он изысканно и виртуозно играет на кларнете, и является преданным учеником ваших классиков. Если сказать ему начало какой-либо цитаты из Гете, он завершит ее и скажет, что это за работа и где найти эту цитату.

— Это действительно слишком плохо, герр Бэдд. Что вы можете предложить мне.

— Мне кажется, что молодой человек может быть в каком-либо месте заключения за пределами Пруссии, и поэтому его имени нет в вашей полицейской картотеке. Предположим, например, что он был в Дахау?

Ланни пристально наблюдал за своим компаньоном по ужину. Но если офицер и почувствовал неладное, то он был искусным актером. «Ваш друг не может быть в Дахау», — заявил он, — «если он не баварец. Будучи берлинцем, он должен быть в Ораниенбурге или другом месте поблизости. Однако, если вы хотите, я сделаю запрос через Reichsregierung, и посмотрю, что из этого выйдет».

«Это очень любезно с вашей стороны», — заявил Ланни. — «Это больше, чем я мог осмелиться просить вас в то время, когда вы и ваши соратники так сильно заняты. Позвольте мне отметить, что, несмотря на то, что имя молодого человека на самом деле Фредди, некоторые чиновники могут записать его Фридрихом, или даже Фрицем. Кроме того, возможно, что кто-то может установить имя, которое носил его отец в городе Лодзь, как Рабинович».

Штабной офицер вынул записную книжку и должным образом записал все эти пункты. «Я обещаю сделать все возможное, герр Бэдд», — заявил он.

«Возможно, будет лучше, если вы не будете беспокоить Его превосходительство по этому вопросу», — добавил приезжий. — «Я знаю, что он самый занятой в мире человек, и я не хочу, чтобы он думал, что я приехал в Берлин, чтобы раздражать его своими личными проблемами».

Офицер штаба произнёс: «Он является одним из тех великих людей, которые знают, как делегировать полномочия и не перегружать себя деталями. Он имеет время для общественной жизни, и я уверен, что ему будет интересно услышать, что вы можете сообщить о внешнем мире».

Дипломат под прикрытием сообщил: «Я получил реакцию министерства иностранных дел Великобритании на речь Его превосходительства в Женеве. Лорд Уикторп был действительно очень потрясен ею. Вы знаете, как это. Британцы привыкли в последние годы вести себя, как заблагорассудится. Возможно, им было слишком легко, герр лейтенант. Я сомневаюсь, что им будет так же легко в будущем!»

ГЛАВА ДВАДЦАТЬ ВТОРАЯ Тихо тащи сюда деньги, парень

Ланни надеялся, что, как только о его прибытии объявят в газетах, на него выйдет тот, кто взял на себя труд написать, что Фредди находится в Дахау. Он был осторожен в своих газетных интервью, и заявил о себе, как о человеке далёком от политики, надеясь, что его бывшие знакомые социал-демократы поймут намек. Но проходили дни, а письма или телефонного звонка не было. Ланни получил от Рахель список бывших товарищей Фредди. Большинство из них, вероятно, было под арестом, или в подполье, «спали на открытом воздухе», так называлось, когда нельзя было проводить две ночи в одном и том же месте. Прежде чем пытаться встретиться с ними, Ланни казалось разумнее попробовать свои нацистские контакты. Было бы трудно совместить эти два вида знакомств.

Он пригласил Генриха Юнга, который не мог сдержать своё обычное возбуждение, когда рассказывал о своей деятельности. Он недавно вернулся с Parteitag[160] в Нюрнберге. Это был самый чудесный из всех съездов. Он проходил пять дней вместо одного. И каждый из ста двадцати часов был новой кульминацией, свежим откровением das Wunder, die Schonheit, der Sieg,[161] скрытых в душе национал-социализма. — «Честно говоря, Ланни, даже самые циничные люди были тронуты до слез тем, что они увидели там!» У Ланни слезы не появились, зато появилась улыбка на губах и, возможно, румянец на щеках.

«Вы знаете, Нюрнберг?» — спросил Генрих. Ланни посещал этот старый город со рвом вокруг него и домами с бесчисленными острыми фронтонами, заполнявшими узкие и кривые улицы. Бесперспективное место для съезда большой политической партии. Но нацисты выбрали его из-за исторических ассоциаций и воспоминаний о старой Германии. Они хотели вернуть к жизни старую Германию. Организационные трудности были лишь поводом показать миру, как принять миллион посетителей в город, население которого составляет меньше половины этого количества. Городок из палаток был возведен на окраине, и штурмовики и Гитлерюгенд спали на соломе, шестьсот человек в каждой большой палатке, два одеяла для каждого человека. Там стояли ряды полевых кухонь, которые выдавали бесконечные потоки гуляша или кофе. Генрих заявил, что шестьдесят тысяч членов Гитлерюгенда кормили за полчаса, в течение пяти дней, три половиной часа в день!

Это была специально отобранная молодежь, которая усердно трудилась весь год, чтобы заработать эту награду. Их привезли специальными поездами и грузовыми автомобилями. А уже потом они прошли маршем со своими оркестрами, сотрясая воздух песнями и большое поле для аэростатов грохотом сапог. В течение пяти дней, и большей части из пяти ночей они кричали до хрипоты, что заменило пыл всех остальных сорока четырех политических партий, которые они уничтожили в Германии. Теперь была только одна партия в настоящее время, один закон и одна вера! Был построен временный зал, вмещавший только небольшую часть официальных сто шестьдесят тысяч делегатов. Остальные слушали громкоговорители, установленные по всему полю. И этого было достаточно, потому что там не было никакого голосования. Все было решено фюрером, и миллиону остальных оставалось слушать выступления и кричать одобрение.

Генрих, теперь высокопоставленный чиновник в Гитлерюгенде, был среди тех, кого допустили на церемонию открытия. Ему не хватало слов для описания чудес. Он махал руками и повышал свой голос. Восторженное приветствие фюрера, вошедшего под звуки Марша Бадонвиллера[162]. Ланни, вы его знаете? Да, Ланни знал, а Генрих продолжал восторженно рассказывать. После того, как Гитлер достиг трибуны, прошло освящение знамён, флаги касались Флага, омытого кровью борцов погибших в Мюнхене. Генрих, рассказывая об этом, вёл себя, как добрый католик, присутствующий при таинстве причащения. Он рассказал, как Эрнст Рём назвал имена этих восемнадцати мучеников и всех двух-трех сотен других, которые умерли во время долгой борьбы партии за власть. Барабаны били приглушенно, и в конце начальник штаба С.А. промолвил: «Sie marschieren mit uns im Geist, in unseren Reihen.[163]»

Пять дней разглагольствований и аплодисментов, маршей и песен миллиона наиболее активных и способных людей в Германии, главным образом молодых. Генрих сказал: «Если бы вы видели это, Ланни, вы бы знали, что наше движение победило, и Фатерланд станет тем, каким мы его сделаем».

160

партийный съезд (нем.)

161

 чудо, красота, победа (нем.)

162

Под Бадонвиллером немцы разбили французов в 1914 г.

163

Шагают души, в наши встав ряды. Песня Хорста Весселя