Открытый урок (сборник)

Николай Николаевич расстелил скатерть на письменном столе, прижмурясь, представил себе бутербродики с креветками, с лимоном и с цветочками из холодного масла…

Под скатертью зашевелилось, проступило круглое. Поднял — кислый запах щей, дешевая фаянсовая тарелка.

— Вот, полюбуйся, — фыркнул кот, перепрыгнув с дивана на стол, — щи укладны да сухари булатны. Испортили вещь…

17

В полночь, когда у хозяина воспалились глаза, а кот стал жмуриться и тереть лапой нос, инвентаризацию пришлось упростить. Николай Николаевич вынужден был отказаться от намерения ощупать и опробовать каждую вещь: просто доставал из сундучка и со слов своего постояльца регистрировал.

Скромный по размерам сундучок оказался очень вместительным.

Самой крупной вещью в нем был кувшинец о двенадцати рылец с живой и мертвой водой: высотою с полметра, похожий на окаменевшее морское диво. Два рыльца были отбиты, и ручка треснута, но зеленая сургучная печать сохранилась, а в этой печати, как сказал Степан Васильевич, и состоял весь секрет.

Мертвая вода отдавала сероводородом, и Николай Николаевич ее только понюхал, пить не стал. Живую воду — попробовал. Ну, что тут скажешь? Горилка — она горилка и есть.

— Так-так-так, — лежа на диване и водя головой от стола к сундучку и обратно, бормотал Стёпа. — Серебряное блюдо — в наличии, золотое яичко — придадено… Вынимай осторожненько. Не разбей гляди, беда будет. Большая беда. Землетрясение там или война… Сколько их переколотили, этих яиц, — ни разу добром не кончалось. Пялечко с иголочкой, кукла-советчица — это женские вещи, нам неинтересные. Платочек желтенький… забыл для чего. Право слово, забыл. Ты, брат, не тряси его, а то вытрясешь трех мужиков и будешь их всю жизнь кормить да поить. Топорик? Это не наш топорик, чужой приблудился, отставь-ка его в сторону. У нас топоров быть не бывало… Сабля — дело другое, только она не действует. Ржа изъела… Дальше дудочка, войско вызывать…

— Эта, что ли? — не поверил Николай Николаевич.

Он поднес деревянную свистульку к губам.

— Я те свистну! — рассердился кот. — Ишь, просужий какой! Войско ему понадобилось… Ложи в кучу, тебе говорят!

Стёпа долго еще брюзжал и успокоился лишь тогда, когда злополучная дудочка скрылась под грудой другого инвентаря.

— Погоди-ка, а это что такое? Вроде похоже… Нет, не то: это огненный палец, стены прожигать, нам без надобности… Графинчик-самоподавчик, сумочка-самотрясочка, ну-ка выверни ее наничку… Обозначим: неисправна. Ах, посыпалось? Пиши: сыплется, а что — неизвестно. Так, а это у нас флакончик с летучей водой… Не нюхай, вес потеряешь. Будешь под потолком летать, и со службы тебя уж точно выключат. Что еще?

— Зеркальце карманное прямоугольное одинарное, — сообщил Николай Николаевич. — С отбитым уголком.

— Это тебе не надо, — буркнул кот. — Совсем бесполезная вещь.

— Почем ты знаешь? — возразил Николай Николаевич, — Может, как раз это мне и надо.

— А я говорю, не надо, — сказал кот. — Занеси в реестрик и положи в кучку.

— Под каким названием?

— Там на обороте указано. Так и пиши.

На тыльной стороне зеркальца старинными буквами было написано: «Себя зерцало».

— Посмотреться можно? — спросил Николай Николаевич, внеся в реестрик соответствующую запись.

— Прямо как баба! — проворчал Степан Васильевич. — Ладно, смотрись.

Николай Николаевич с любопытством взглянул — и увидел собственное отражение.

Отражение, впрочем, было какое-то не такое, диковато искривленное. Вдобавок по нему бежали телевизионные помехи, похожие на витые электрические провода.

— Ну, налюбовался? — нетерпеливо спросил кот. — Я ж говорю: бесполезная вещь. Волосы в ушах выщипывать… Положи и действуй дальше.

— Да там нету больше ничего, — сказал Николай Николаевич. — Пусто.

— Как то есть «пусто»? — не поверил кот. — Быть того не может. Пошарь как следует.

— Пусто, я говорю.

— Вот народ, — проговорил Стёпа. — Ничего нельзя доверить. Неужели слямзили?

Он соскочил с дивана и, став на задние лапы, заглянул в сундук.

— Ну, как же пусто? Вон блестит. Ишь ты, дрянь, в уголок закатилась. Вынимай.

— Так это ж помада губная, — разочарованно сказал библиотекарь. — На что она нам?

— Прямо, помада, — возразил Степан Васильевич. — Ставь номерок и пиши: «Либесцауберштифт.» — Это что, по-немецки? — удивился Николай Николаевич.

— Грамотный, однако, — насмешливо произнес кот. — Правильно, по-немецки. Это, брат ты мой, старинная, ганзейская вещь. Зарегистрировал? Теперь отвинти колпачок и пиши на левой ладони… Как ее зовут, твою кобылицу?

— Дина, — застенчиво ответил Николай Николаевич и зарделся. — Асланова Дина.

— Ишь ты, Дина, — повторил Степан Васильевич. — Татарка, что ли?

— Не знаю. Может, и татарка, какая мне разница?

— Разница есть, — возразил кот. — Татарки — они красивенькие. И стряпают хорошо, и животных сытно кормят. Пиши: «Асланова Дина.» Николай Николаевич замялся.

— А что будет?

— Что будет — не знаю, не пробовал, — отвечал Степан Васильевич. — Делай как сказано.

Он забрался на диван и уютно свернулся калачиком.

Под колпачком оказалась восковая головка. От нее приятно пахло: чем-то церковным, то ли миром (которое через ижицу), то ли ладаном.

Робея, библиотекарь написал на ладони благословенное имя своей феи.

Буквы были почти бесцветные: померцали мелкими опаловыми искорками — и померкли. Ни следа не осталось, лишь на коже — легкий холодок.

— О-хо-хонюшки, — потянувшись всеми лапами, проговорил кот и сладко зевнул. — Вот и славно, дело сделано. Не зря вечерок провели. Теперь укладывай всё добро в сундучок — и баиньки. Утро вечера мудренее.

Николай Николаевич бережно уложил инвентарь на место, накрыл скатертью-самобранкой, захлопнул крышку ларца.

— Ах, ворюга! — диким голосом взвыл замок.

— Чего это он? — удивился кот — Ты всё положил, ничего не припрятал?

— Обижаешь, Стёпа, — ответил Николай Николаевич — и зарделся.

Он слегка покривил душой: темное зеркальце слабо пульсировало у него в кармане.

Что-то было в нем не так, в этом самом «зерцале», что-то беспокоило. «Разберемся на досуге, — рассудил Николай Николаевич, — и положим обратно.» — Смотри, без баловства у меня, — проворчал кот. — Вещи казенные.

18

Ночью, когда рыжий постоялец заснул, Николай Николаевич поднялся, достал из кармана штанов припрятанное зеркальце, на цыпочках прошел в ванную и закрылся на задвижку.

Посмотрелся — вроде ничего особенного, обыкновенное отражение, только мутное.

Подышал на зеркальце, протер полотенцем, снова взглянул.

Отражение стало увеличиваться, потемнело, исчезло.

Затхлый сквознячок, сперва слабый, потом посильнее — да такой, что занавеска ванной начала паруситься.

Нет, не зеркальце держал Николай Николаевич в руках, а за косяк держался, как бы за дверной, и не черное стекло было перед его глазами, а косой провал то ли в погреб, то ли в наклонный, ведущий вниз коридор.

Наплыла комната, заполненная голубоватым водянистым светом, стены в книжных стеллажах до потолка.

За рабочим столом — сутулый худой человек. Быстро-быстро перебирает пальцами по пластмассовой клавиатуре, перед ним настенный экран, на котором растет, увеличивается серая колонка текста.

Недовольно обернулся.

— Кто еще там? Я ж предупредил: до утра не мешать.

Николай Николаевич сразу узнал себя, хотя седые виски и седая красивая прядь на лбу изменили лицо, да и сами черты были просветлены страданием.

Очки с толстыми линзами. Сквозь эти стекла глаза старика казались молодыми и очень большими.

— Ну, — нетерпеливо спросил старик, не вставая, — чему обязан?

Приморгался, узнал.

— А, мальчишка… И фотографии-то у меня не осталось… Не любил сниматься в детстве… С чем явился?

— Просто посмотреть, — сказал Николай Николаевич.