Шедевр

Мне вспомнились мудрые слова Гая, сказанные им тогда в Париже, перед эскизом Леонардо, изображающим Изабеллу д’Эсте. Я спросила, была ли она беременна, когда позировала художнику; своим глубоким пониманием Изабеллы я почти выдала собственную тайну. Но Гай, казалось, этого не заметил и ответил лишь, что некоторые историки считают, будто беременной была как Изабелла, так и Мона Лиза.

— Взгляни на их круглые лица и располневшие фигуры, — сказал он, — и посмотри: ни у одной из них нет кольца.

По иронии судьбы, оказалось невозможным рассматривать картину в тишине, наслаждаясь ее совершенством. Когда я приехала в Лувр на этот раз, перед картиной стояло плотное кольцо туристов, высоко поднявших фотоаппараты, и лицо Моны Лизы то и дело озарялось вспышками. Все были взбудоражены. Посетители музея осознавали, что, возможно, стоят перед самым гениальным произведением. Но никто по-настоящему не видел ее — все были слишком заняты разглядыванием известного шедевра в объектив фотоаппарата. Я вспомнила о многочисленных преследованиях прессы, об аукционе, о фотографах, следовавших за мной по пятам и ставших практически моей тенью, и испытала сочувствие по отношению к Моне Лизе, желание спрятать ее за пуленепробиваемым стеклом.

Медленно, но решительно я прокладывала себе дорогу через толпу, чтобы встать прямо перед портретом. Люди толкали меня, чтобы иметь возможность сфотографировать картину, но я не сдвинулась с места. Казалось, что Мона Лиза узнала меня и смотрела, не обращая внимания на остальных. От нее исходили материнская доброта и душевная чуткость, связанные с ее деликатным положением. Ее проницательные глаза смотрели на меня, словно теперь у нас был общий секрет. В этот момент Мона Лиза неизбежно стала одной из героинь моей серии. Через несколько минут я оставила ее и пошла через галереи знаменитого музея к выходу, не удостоив взглядом ни одну из картин. Я вышла в парижский солнечный день и глубоко вдохнула.

Теперь было сложнее включить образ Моны Лизы в окончательный вариант проекта «Обладание». Ясно было одно — она должна стать частью выставки. Потому что, в конце концов, именно она завладела моим сознанием. И теперь я поняла, что ее влияние всеобъемлющее. Ее можно найти не только в Лувре, постоянном ее местопребывании, но и в любом женском образе, в котором, так или иначе, заключаются ее черты. Ее отражение можно встретить не только на женских лицах, то также и на мужских; ее душа присутствует в каждой деревне, городе, во всем мире. Во всех нас есть частичка ее неземного, но в то же время такого человечного образа.

Лицо Моны Лизы было использовано в самых масштабных рекламных кампаниях, чаще, чем любая другая картина, и таким образом я нашла «клей», необходимый мне для смысловой связки серий. Скрытая реклама опасна, а если открыто использовать объект, то об этом нужно упоминать. Но, если дело касается выставки, насколько мне известно, законом не запрещается на некоторое время повесить понравившуюся репродукцию на стену. Так я и сделаю. В похожем на пещеру зале, отведенном мне галереей Тейт, я установлю проекторы, и на стенах, между семью экранами с моими выступлениями будет отражаться фотонегатив лица Моны Лизы. Она будет быстро появляться и исчезать таким образом, чтобы глаз не успевал ее замечать, но подсознание улавливало ее присутствие.

Каждый фильм начинается с демонстрации шедевра, затем экран постепенно затемняется и идет мое представление. Рядом будут стоять манекены в моих костюмах и с соответствующими аксессуарами, и к каждому будет прилагаться открытая книга, выбранная для каждой из героинь. Я также напишу историю каждого шедевра — сквозь призму моих собственных ощущений и догадок, а не в стиле учебников по истории искусства. Зрители узнают об одинокой старости Кристины, о незнатном происхождении Мари, ее осуждаемом родней мужа браке и ножевой ране, нанесенной ее изображению на чердаке. Они увидят, как старела всеми позабытая Викторина, в то время как стоимость ее портрета неуклонно росла; поймут, в чем состоит истинная ценность канонизированной Марии. Затем они смогут узнать о власти денег, которую олицетворяла Изабелла; увидят цену любви и эстетического совершенства в истории миссис Лейлэнд и, наконец, станут свидетелями двоякого толкования мифа о Юдифи.

Выставка будет заканчиваться моим открытым пустым сундуком. В нем останутся лишь визитные карточки со знаками отличия и пустые коробки. В центре зала я поставлю большое количество зеркал, которые будут блестеть в свете ламп и отражать публику, словно большие экраны, показывающие зрителям их же самих. На зеркалах будет отпечатано уравнение моей истинной стоимости: 665000 фунтов стерлингов/140 фунтов = 4750 за фунт.

Это и есть я: зеркала — само название которых созвучно с моим именем[27] — и пустая ваза, ожидающая отзывов о моем представлении и о семи выбранных мною героинях, в то время как свет экранов будет падать на меня настоящую. Что касается моей личности, я в последний раз полностью выставлю себя на всеобщее обозрение. Надеюсь, что этим я не расстрою и не разочарую своих поклонников. Я знаю, что пора, наконец, начать отделять спектакль от реальности. И я решила сделать откровенное признание.

47

К моему разочарованию, когда я вернулась в Лондон, Эйдан уже уехал в Нью-Йорк. Он оставил сообщение, где говорил, что пробудет там всего пару дней, что хочет увидеться с Сэмом и попросить Бена и Грега повременить с заключением сделки, пока я не приму решения. Было также сообщение от Билли, он просил прийти к нему в Национальную галерею. Это было неспроста. Билли обращался только в особенных случаях, и у меня закралось подозрение, что темой разговора станет Эйдан.

Я оказалась права.

— Ты поступаешь неправильно.

На холстах Билли теперь красовались реалистические изображения масляными красками с вкраплением кусочков меха и черного бархата. На вешалке больше не висели кроличьи шкурки. Вместо них я увидела последний пейзаж Барбоура. Кажется, Билли стал настоящим деревенским жителем.

— Так ты об этом хотел поговорить? — спросила я.

Билли усердно работал, периодически стряхивая лишнюю краску с кисти. Я наблюдала за ним с противоположного конца студии. До меня доносился шум машин с улицы. Это была последняя неделя, которую Билли проводил в своей студии в Национальной галерее.

— Я собираюсь уйти из этой студии, — задумчиво проговорил он. — Но я слишком привык работать среди великих мастеров. Каждый раз перед созданием нового произведения я выхожу в галерею и черпаю там идеи. Это чертовски увлекательно!

Я села на деревянный стул и принялась ждать, когда Билли закончит. Наконец он выложил кисти на боковом столике в ровную линию и поставил передо мной табуретку. Сев на нее, он взял меня за руки. Кожа на его ладонях показалась мне удивительно грубой.

— Эстер, я думаю, что ты не права.

Меня изумила прозвучавшая в его голосе искренность. Интересно, сколько раз он репетировал эту сцену, — возможно, даже перед Эйданом.

— Продолжай, — настороженно сказала я.

— Эйдан всего лишь выполняет свою работу. Он старается сделать для тебя все, что может. Мне кажется, ты не понимаешь, насколько это сложно. Он по-своему гениален, ты же знаешь.

Конечно, я предвидела подобный разговор. Эйдан и Билли всегда были похожи. Как и Эйдан, Билли — азартный игрок. Билли было выгодно, чтобы я взялась за новый проект Эйдана. Но все это уже не имело значения. Я действительно рада, что Эйдан ведет мои дела, но сейчас меня больше интересовало не искусство, а наши с ним отношения. Но я не собиралась обсуждать это с Билли, о таких вещах можно говорить только с Эйданом.

— Знаешь, Петра предупреждала меня в Париже перед аукционом. Она сказала, что деньги могут повредить нашим с Эйданом отношениям. И, возможно, поэтому я поставила на первое место осуществление проекта. Я хотела, даже нуждалась в том, чтобы довести его до конца. Хотя и не предвидела возможных последствий.