Шедевр

— Что, за городом?

Он рассмеялся.

— Не совсем. Я подумал, тебе понравится путешествие по дороге воспоминаний, в то время, когда ты не была еще так известна. В центре густонаселенного Сохо проще оставаться незамеченными, чем где-либо еще. Мне кажется, нам нужно побыть немного вдвоем, как ты считаешь?

Я взяла у него ключи и прочла адрес. Это почти рядом с его квартирой на Бик-стрит, недалеко от площади.

— Я, наверное, руководствовалась шестым чувством, когда выбирала портреты.

— То есть?

— Когда Мари познакомилась с виконтом, он был женат на другой.

Эйдан поморщился.

— Их роман был тайным, — продолжала я. — Когда Энгр писал портрет Мари, она была еще не женой, а любовницей виконта.

— Все это было очень давно, Эстер. Я хочу, чтобы люди знали о наших отношениях. Чтобы весь мир увидел, как я люблю тебя.

Этот порыв смутил меня.

— А как насчет Жаклин? — ядовито спросила я.

Вопрос ошеломил Эйдана.

— А как насчет Гая?

— Честное слово, Эйдан, в моей жизни нет никого, кроме тебя.

Он отступил и пристально посмотрел мне в глаза, пытаясь увидеть в них правду. Потом нежно взял меня за локти, и его глаза засверкали ослепительным блеском. Они пронзали меня словно иглы.

— Наверное, нам следует больше доверять друг другу. И перестать так глупо разрушать то, что мы имеем, — сказал Эйдан.

Поздно вечером я проскользнула сквозь толпу в Сохо, оставшись незамеченной, и зашла в квартиру. Размером примерно с коробку для обуви, она тем не менее включала душ, комнату, служившую одновременно спальней и гостиной, и крошечную кухоньку. Стены были разрисованы магнолиями. Над кроватью Эйдан повесил нашу черно-белую фотографию, сделанную много лет назад Рут — или Сарой? Мы стоим на мосту в Ватерлоо, светит солнце. Я положила фотоаппарат в углу кровати, затем легла сама и принялась думать о потрясающей способности Эйдана прощать и о призраках нашего общего прошлого.

22

— Эстер, я никогда не видела тебя такой.

Мы с Петрой сидели друг против друга в пенной ванне и курили марихуану. Несмотря на то что мы зажгли все свечи на нашей люстре с фруктами, в студии все равно было темно. Нам нравилось представлять себя музами. Это было в воскресенье, после того как Эйдан стал моим агентом.

— Когда он рядом, я не могу сосредоточиться ни на чем из того, что он говорит. Я совершенно раздавлена его присутствием, — ответила я.

Петра подняла брови и затянулась.

— Кажется, что каждое его движение находит отзыв в моем теле, словно мы танцуем парный танец, — продолжала я.

Теперь она захихикала.

— Я буквально физически ощущаю местоположение его руки, то, как мы одновременно киваем, потоки воздуха между нами — кажется, что атомы закипают и отпрыгивают один от другого.

Петра расхохоталась, и я вскоре тоже. Мы смеялись, пока у нас не разболелись животы. Несомненно, сочетание легких наркотиков и сильной влюбленности открыло самую сентиментальную часть моей души. Но я говорила правду: Эйдан действительно поразил меня в самое сердце.

Я не знала никого похожего на него. Во-первых, он гораздо моложе всех тех, с кем я встречалась до этого — и прежде всего Джеффа. Эйдану было не больше тридцати, в нем чувствовалась энергия и жажда впечатлений. Он знал, чего хотел от жизни, и спешил получить это. А также он был иностранцем, выходцем из страны, казавшейся мне недосягаемой и желанной. Я никогда не была в США, и Нью-Йорк всегда оставался предметом моих грез. Это город, где Энди Уорхол открыл свое предприятие, где Пегги Гуггенхейм основала галерею, где у Ива Кляйна есть свой магазин. Там находился Музей современного искусства и музей Фрика — коллекции картин, способные любого привести в трепет.

Эйдан казался живым символом всего этого. Он, как и я, преклонялся перед искусством и имел широкие познания в его истории. Ключевая разница между нами заключалась в том, что Эйдан не творил. Зато он обладал талантом бизнесмена, что являлось еще одним, не характерным для британцев качеством. Он по достоинству оценил мою значимость как художника и потенциал британской творческой среды в целом. Эйдан любил веселиться, но воздерживался от приема наркотиков. И в первый год нашего знакомства он летал из Нью-Йорка в Лондон и обратно с невозмутимостью сельского жителя, ежедневно ездящего на работу на пригородных электричках. В то же время Эйдан являлся очень сильной личностью. Казалось, он может воодушевить любого, с кем заговорит.

Как Эйдан и обещал, в течение года состоялась моя первая персональная выставка, а вскоре он также стал агентом Билли, Сары, Рут и еще нескольких художников нашего выпуска. Лондон представлялся ему кузницей молодых талантов, и он помогал раздувать меха. Эйдан не стремился сразу продать работу. Он вывешивал ее на выставке и наблюдал, как ее стоимость неуклонно растет. К моменту продажи цена десятикратно превышала ту, что была заявлена вначале.

Невзирая на энергичность и готовность к борьбе в бизнесе, Эйдан проявлял крайнюю сдержанность, когда дело касалось личной жизни. В первый год знакомства мы проводили вместе много времени, но мне почти ничего не было известно о его жизни за океаном. Эйдан хотел, чтобы я оценивала его по тому, что он делает здесь и сейчас, и часто повторял, что предпочитает жить настоящим. Что ж, такой подход меня вполне устраивал. В конце концов, мне тоже не хотелось вытаскивать скелеты из своего шкафа.

Когда наши отношения стали более близкими, все получилось совсем иначе, чем я могла представить, хоть я и была уверена в таком исходе с момента нашей первой встречи, когда Эйдан пришел с деловым разговором в студию и застал меня посреди хаоса. Я с терпением и пониманием относилась к его сдержанности и к тому, что он не готов сделать первый шаг. Я не стремилась к близким отношениям, не желала никаких обязательств, но то растущее чувство единства между нами отражалось во всем, чем бы мы ни занимались.

Эйдан снял старое ателье рядом с Тули-стрит в качестве временного офиса и склада. Шли месяцы, и мы проводили вместе все больше и больше времени. Я помогала Эйдану подбирать художников, и мы планировали нашу первую серьезную выставку. Когда он уезжал в Нью-Йорк, я с головой окуналась в работу, веселилась с друзьями, как и раньше, но постепенно недели без Эйдана становились все тяжелее и невыносимей. Когда его не было рядом, я чувствовала себя совершенно опустошенной. Эйдан об этом не догадывался, и поэтому между нами ничего не происходило. И он ничего не рассказывал о своих делах в Нью-Йорке. Я начинала подозревать, что у него там есть какая-то женщина, отношения с которой он пытается выяснить. Но я слишком смущалась в его присутствии, чтобы открыто спросить об этом.

Однажды, в тот день, когда Эйдан должен был вернуться из очередной поездки в Нью-Йорк, я ждала его в офисе. К тому времени мы были знакомы уже около десяти месяцев, и на этот раз Эйдан отсутствовал четыре недели. Я трудилась с таким рвением, что это напугало меня. Я никогда не могла бы назвать себя трудоголиком: я работала увлеченно, но очень спокойно, без напряжения. Но теперь все было иначе. Я знала, что делаю это для Эйдана, и хотела, чтобы результат ему понравился.

Я была довольна тем, что в итоге получилось, и не могла дождаться, когда он сможет разделить мою радость.

Глядя на улицу с лестничной площадки его офиса, я увидела, как Эйдан идет по мощеной улице, низко опустив голову, с чемоданом в руке. Меня встревожило грустное выражение его лица: случилось что-то очень плохое.

Когда Эйдан заметил меня, на его лице показалась слабая улыбка, но глаза остались печальными, как туман над морем.

— Что произошло? — участливо спросила я.

— У меня выдалось несколько довольно сложных дней, — едва слышно проговорил он и отворил дверь.

Я побывала в супермаркете и теперь выложила содержимое пакета на импровизированный стол, потянула за колечко на банке и протянула Эйдану пиво. Он слегка улыбнулся, сделал глоток, потом сел на стул, тяжело вздохнул и закрыл глаза.