Шедевр

Чай оказался жидким и горячим.

— Мы подумываем о том, чтобы весной поехать в его дом во Франции. Но я не хочу пропустить твою продажу.

Старая умная Эва: она нашла способ перевести разговор на нужную ей тему.

— Не волнуйся. Думаю, ты сможешь обо всем узнать из газет.

— Это вызвало такую шумиху. Никогда еще не видела такой массированной рекламы в прессе. — Она взглянула на кипу газетных вырезок рядом с камином. — Линкольн говорит, это станет самым громким событием в мире искусства.

— Он не очень тебе надоедал?

— Нет, дорогая моя, напротив. Было довольно мило. Он лишь задавал простые вопросы о прошлом; спрашивал, каково быть феминисткой, выращивающей своенравного ребенка. — Эва мечтательно улыбнулась. Она любила создавать собственные мифы. Мои опасения выросли. — Он совсем ничего не спрашивал о творчестве. Думаю, он всегда может получить интересующие его сведения у Кэти в галерее.

— Будь осторожна, — холодно заметила я. — Помни, что они сделают из этого фильм — кадр оттуда, кадр отсюда. Когда все скомпонуют, значение сказанного может измениться до неузнаваемости.

Эва усмехнулась, явно наслаждаясь разговором.

— Факты часто перевирают, не так ли? Я имею в виду: что, в конце концов, хотела сказать эта Марта своей статьей? И откуда взялся этот ужасный рисунок? Я знала Харперов, но и понятия не имела, что их сын-мотоциклист был одним из твоих парней.

Эва заметила, как я побледнела, и на минуту замолчала. В этот момент она поняла то, что, должно быть, хотела знать в течение последних пятнадцати лет: неродившийся ребенок был от Кенни. Не требовалось больше ничего обсуждать. Все и так ясно.

Я глотнула кипяток из чашки и предложила Эве сигарету. Она отказалась, и я закурила сама.

— Мне кажется, Марта права, — сказала я, намеренно переводя разговор на безопасную тему. — Если публика будет считать, что я всего лишь марионетка Эйдана, меня перестанут уважать и больше не станут прислушиваться ко мне как к независимой личности.

Эва на минуту смутилась, затем сосредоточилась и подхватила нить беседы:

— Уважение? — раздраженно переспросила она, подавив смешок. — После всего, что ты наворотила, уважение должно стать последней вещью, о которой стоит беспокоиться.

— Что ты думаешь о моем последнем проекте, Эва?

Она принялась перебирать красные бусы на шее, вертя в пальцах бусины.

— Честно говоря, — медленно начала она, туго скручивая нить с бусинами, — я не понимаю, чего ты добиваешься. Это просто рекламный трюк?

— Конечно, нет. Я поднимаю важные вопросы, касающиеся женщин, искусства и осознания своей значимости.

— О, понимаю: чтобы сформировать самооценку, нужно просто продать себя.

— С одной стороны, да.

— Естественно, продажа осуществляется лишь из самых высоких побуждений, — ядовито сказала Эва, выпуская бусы из рук, — а не из желания улучшить социальное и материальное положение.

— Я художник, Эва.

— По-твоему, это дает твоим посланиям право быть непонятными для простых смертных?

— Нет. Просто я художник, который в качестве материала использует себя.

Эва выглядела задумчивой и, к моему удивлению, немного грустной.

— Ты используешь себя? Но кто ты тогда на самом деле, Эстер?

Я не ответила, вместо этого я потушила огонь в искусственном камине.

Эва медленно покачала головой.

— На самом деле тебе неинтересно мое мнение, — со вздохом проговорила она.

— Вообще-то я надеялась хоть на какую-то поддержку.

Я ненавидела ее манеру заставлять меня жалеть себя. Я никогда не понимала, зачем это нужно. Но я точно знаю, что каждый из нас нуждается в безусловной родительской любви. Только какое это имеет отношение к матери, занятой проблемами эмансипации на благо всего человеческого рода? Сама я считаю, что нельзя смешивать материнство с искусством. Но в отличие от Эвы я верю, что женщина может попробовать совмещать ребенка и карьеру; нужно лишь делать все в свое время.

— Эстер, единственное, чему, надеюсь, я тебя научила, — это осознание того, что ты сама себе хозяйка. Я не могу давать оценки твоим действиям.

Готова поклясться, что порой Эва читает мои мысли. Разговор опустошил меня. Я взглянула на часы:

— Мне нужно на выставку.

Она устало посмотрела на меня и улыбнулась:

— Тогда иди. Ты не будешь возражать, если я не выйду тебя проводить? Из-за этой сырости я продрогла до костей.

— У тебя все нормально?

— Конечно. Просто устала.

У Эвы, наверное, осталось небольшое чувство вины, и она хотела перед моим уходом смягчить впечатление от разговора. Я поцеловала ее в обе щеки — мягкие, напудренные и неожиданно старые.

— Передай привет Эйдану, — сказала она.

Мы были приглашены в галерею Серпентин. Эйдан сказал, что заедет за мной в шесть. После визита к Эве меня не воодушевляла перспектива проведения с ним вечера и общения с публикой и прессой. Поэтому я позвонила Эйдану, надеясь как-нибудь отвертеться.

— Ты не можешь это пропустить, Эстер, — запротестовал он. — «Санди Таймс» и «Хеллоу!» специально пришлют фотографов, чтобы снять твой приезд. Кроме того, рекламный агент Тейт звонил от имени директора галереи и спрашивал, приедешь ли ты.

Я не ответила.

— Эстер?

— Что-то не похоже на «больше никаких журналистов до аукциона», — сказала я.

Я почувствовала, как он напрягся.

— А чего же ты ожидала, Эстер? Это была твоя идея.

— Знаю, — ответила я. — Но я думала, ты здесь, чтобы защищать меня, а не скармливать им как падаль.

— Для тебя это мероприятие — прекрасная возможность понять, насколько твоя идея сможет себя оправдать, — отрезал Эйдан. — Я заеду за тобой в шесть.

По правде говоря, я нервничала по поводу встречи с организаторами шоу. Пресса в восторге от проекта, но какого мнения о нем организаторы? Я знала, что они обычно скрывают свое отношение, но всегда найдется какой-нибудь менеджер или организатор выставки, который прояснит ситуацию, особенно если речь идет о художнике, не находящимся под их покровительством. Хотя из своих источников я не слышала о проекте отрицательных откликов. Возможно, все ожидают моей продажи, чтобы высказать свое мнение. Шоу в галерее Серпентин было плодом совместной работы, главной темой служил розыгрыш. Я подумала, что это звучит простовато, но знала, что нужно увидеть самой, прежде чем судить.

Эйдан провел день за телефонными разговорами с каким-то скульптором. У меня создалось впечатление, будто он намеренно старается дать мне понять, что я не являюсь его единственным клиентом. Когда машина подъехала к галерее, я поняла, что сегодня неподходящий вечер для оценивания работы своих коллег. Вокруг Гайд-парка толпилось множество людей. Это доказывало, что общественный интерес к частным просмотрам стал для лондонцев навязчивой идеей. Явились, должно быть, все приглашенные. Не так давно галереям приходилось прибегать к различным уловкам, чтобы привлечь зрителя: суши, канапе, известные спонсоры. Сегодня в этом нет необходимости. Более того: как и на государственных авиалиниях, на частных просмотрах не предлагают посетителям закусок или напитков, — за исключением шампанского для VІР-персон.

Прежде чем выйти из машины, я собралась с силами и мысленно подготовилась к встрече с журналистами. Меня удивило, что никто не стал направлять вспышку прямо мне в лицо. Куда бы я ни направлялась, за мной всегда следовали фотографы. Поначалу мне нравилось их повышенное внимание, и я связывала его лишь со своим творчеством. Но после случая с Кенни я поняла, что боюсь их. Сегодня я пожалела, что у меня нет с собой широкого плаща, чтобы накрыться с головой и спрятаться от любопытных глаз.

— Как вы относитесь к тому, чтобы возглавить комиссию Тейт Бритен в феврале? У нас состоится симпозиум, посвященный личности в искусстве. Вы нам кажетесь замечательной кандидатурой.

Менеджер Тейт Модерн поздравила меня с идеей продажи на аукционе. Она не осуждала мой проект, но предпочитала не раскрывать всех карт. Одно из качеств опытного и сильного менеджера — это способность скрывать свое мнение, игнорируя любые наводящие вопросы.