Фартовое дело

На первых ступеньках Юрка просто подковыривал дощечку ножом, но при этом дощечка наклонялась и могла как-нибудь ненароком чиркнуть по взрывателю… Кроме того, фрицы могли прибить к внутренней стороне дощечки гвоздик, а к гвоздику привязать проволочку. Накрени дощечку, — проволочка натянется, дернет какую-нибудь чеку, ударник выйдет из зацепления, ударит по капсюлю и… пойдут клочки по закоулочкам! Юрка сперва подумал: может, стоит сбегать к девушкам, попросить нагреть воды, облить кипятком эту дощечку, а потом, когда оттает, — снять. Подумав, он, однако, решил, что вся эта беготня займет много времени. Юрка набрал полную грудь воздуха, нагрел его в легких, а потом стал осторожно дышать на щелки между землей и дощечкой. Потом он бережно взялся руками за оттаявшие края и, вися вниз головой на ремне, приподнял дощечку чуть-чуть, едва-едва… Убедившись, что дощечка ни к чему не привязана, Юрка отложил ее в снег сбоку от лестницы и тут увидел мину. Посередине земляной части ступеньки была вырыта не очень глубокая ямка, прямоугольная, примерно 30 на 15 сантиметров. В этой ямке лежала деревянная коробочка вроде ларчика с ввинченной в крышку медной гайкой. В отверстие гайки, внутрь коробочки, уходил штырек. Вот этим-то штырьком, напоминавшим обычный гвоздь со шляпкой, и приводился в действие механизм мины. Между стенками ямки и миной было мало места, только-только для Юркиных пальцев. Скорее всего солдат, минировавший лестницу, ставил сначала мину, а потом уж ввинчивал взрыватель. Раз так, то гайка должна была в принципе вывинчиваться, но ключа на двенадцать или разводного у Юрки не было. Рукой же вертеть позеленевшую гайку было трудно и опасно. Поэтому Юрка аккуратно вынул мину вместе со взрывателем, предварительно проверив, нет ли на ней проволоки, ведущей к донному взрывателю. Отцепившись от перил, он взял мину и поднялся на верх лестницы, а затем аккуратно поставил мину на снег чуть в стороне от проделанного гранатами прохода…

…Когда Зоя с шестью автоматами на плечах, перемазанная грязью, вошла в дверь, которую перед ней, посмотрев предварительно в перископ, открыла Дуська, то в нос ей ударил вкусный, давно не нюханный ею, но такой родной запах манной каши. Дуська кормила с ложечки Клаву, а Ханнелора, как это ни неожиданно было видеть, полулежала на спинке кресла и ела сама, положив на колени тарелку и чуть придерживая ее своей забинтованной рукой в шине. У нее, судя по всему, был неплохой аппетит, но вид Зои явно его испортил. Зоя устало уронила автоматы на ковер и сказала:

— Покормишь их, протри и смажь, вот масленка… Разберешь немецкие?

— Я расскажу, — сказала Клава, — мне-то они знакомы.

— Где Юрка? — испуганно спросила Дуся, чуть не попадая ложкой вместо Клавиного рта в ее глаз.

— Ты что, Чавела! — сказала Клава. — Осторожнее…

— Ничего с Юркой не случилось, — сказала Зоя, мысленно сплевывая три раза через левое плечо, и ухватилась за первую попавшуюся деревяшку — спинку стула, — чтобы не сглазить… — Дорогу он разминирует…

— Господи! — ахнула Дуська. — Как же это он?

— Некогда мне, — сердито сказала Зоя, — пойду еще автоматов принесу…

— Я с тобой! — кинулась Дуська, но Зоя остановила:

— Сиди здесь, приглядывай за фрицевкой…

Зоя вновь пошла наверх, нагрузилась еще шестью автоматами и с трудом добрела обратно.

— Тяжелые, сволочи… — сказала она, бросая их рядом с первыми. Ханнелора изумленно смотрела на гору оружия, и в глазах ее было не только удивление, но и самый настоящий страх. Зоя, передохнув еще немного, отправилась за очередной партией оружия. На этот раз она притащила два ручных пулемета и «парабеллумы». Потом она сходила еще раз десять, с короткими перерывами, и принесла все до последней упаковки с пайками…

— Все, — сказала Зоя хрипло и устало села на диван. Дотянувшись до фляги, она отвинтила пробку и понюхала: шнапс. С отвращением сделала глоток, завинтила крышку и понюхала рукав полушубка. Дуська тем временем усердно разбирала, протирала и смазывала немецкое оружие.

— Вы уничтожили всех? — недоверчиво спросила Ханнелора, нарушив наконец свое изумленное молчание.

— Вроде бы нет, — сказала Зоя, кивая в сторону Ханнелоры.

— Я пленная… — испуганно прошептала Ханнелора. От манной каши и сытости, а также от сознания того, что она одна среди врагов и уже никто не узнает, умерла ли она во славу фюрера или пыталась вымолить себе прощение предательством, фанатизм ее испарился…

— Ага, — заметила Зоя, — а за немецко-фашистские злодеяния знаешь что бывает? Чрезвычайная госкомиссия работает… Вот туда и сдадим тебя…

— Точно! — сказала Дуся. — Она ведь в лагере женщин вешала, порола и мучила, я в альбоме видела… Такая сволочь!

— Вы еще сперва доставьте меня туда, хамки! — истерически выкрикнула Ханнелора.

— Ничего, — сказала Дуська, — даст Бог, доставим!

— Фронт на подходе, — сказала Зоя, вспомнив гул пушек, долетавший с севера. — Наши на райцентр идут…

Неожиданно в разговор вмешалась Ханнелора:

— Скажите, э… Зоя, так кажется? Вы профессиональная медсестра?

— Профессиональная, — ответила Зоя. — Не бойся, раньше смерти не уничтожим.

— Я это сразу поняла, вы ловко работаете… Боюсь, что вы мне не дадите умереть спокойно… Скажите, а почему вы меня не допрашиваете? Ведь разведчик, взяв пленного, обязан его допросить, такой порядок во всех армиях…

— Пока вы на излечении и ваша жизнь еще в опасности, — сказала Зоя мягче, меняя повязку на плече Дуськи. — Когда придете в форму, тогда и допросим.

— Но информация может устареть, — усмехнулась Ханнелора, — я уже почти сутки в ваших руках, а вы еще мало обо мне знаете…

— Почему же, мы уже кое-что знаем, — важно сказала Дуська, придавая своему голосу несколько более интеллигентное звучание. — Вы Ханнелора фон Гуммельсбах, родились в десятом году, папашу вашего расстреляли в восемнадцатом, вы с мамашей драпанули в Германию, там нашли родню, пригрелись, вступили в фашистскую партию, вышли замуж за Хайнца Штейнгеля, — тут Дуська хихикнула, вспомнив, какие она видела картинки, — потом его убили в Испании… Вы поступили в эсэсовскую школу, работали в концлагере, там вешали заключенных. Вас все время повышали, перевели в Берлин, а потом отправили сюда…

— Вы хорошо изучили мои альбомы… — усмехнулась Ханнелора. — Но из альбомов вы ничего не можете узнать о том, зачем я здесь…

— Ну вот и расскажите нам! — сказала Дуська. — Если так уж не терпится…

Ханнелору это бесшабашное заявление немного, а скорее всего изрядно, озадачило. Что значит «не терпится»? Это им, русским, должно быть очень нужно узнать о ее работе, а тут впечатление, что их это не интересует… Если так, то они могут ее «шлепнуть», как выражались эти морды в семнадцатом году… Может быть, они уже все знают? Бригаденфюрер когда-то говорил, что существуют специальные средства, которыми можно развязать человеку язык. Сделать укол, привести в сомнамбулическое состояние, задавать вопросы — и допрашиваемый будет отвечать как на исповеди, все без утайки… Ханнелора напряженно вспоминала, были ли ей сделаны какие-то уколы, но припомнить не могла.

— Знаете, — сказала она на всякий случай, — я могу подождать…

— Ну и мы подождем, фрау… — сказала Дуська. — Мы ведь не фашисты, чтоб раненых пытать…

Ханнелора задремала.

— Пойти надо проверить, что Юрка не идет! — заволновалась Дуська.

— Не ходи, — сказала Зоя, — ему нельзя мешать…

…Вторую мину Юрка нашел и обезвредил под восемнадцатой ступенькой, и закончил работу, потому что уже стемнело. Он воткнул у последней проверенной ступеньки сухую ветку, поднялся наверх и вернулся в спецпомещение. Когда его впустили, Клава и Ханнелора спали, съев по второй порции манной каши с немецкой пайковой тушенкой, а Зоя и Дуська заканчивали чистку оружия.

— Живой, слава Богу! — воскликнула Дуська, обнимая его. — Черт бы с ними, с этими минами… лишь бы живой был!

— Ну, чего ты… — сказал Юрка, виновато и смущенно отстраняясь. Ему почему-то было стыдно, что Зоя глядит на их с Дуськой объятия. С другой стороны, ему было неловко оттого, что непрошеные Дуськины объятия пробудили в нем воспоминания о ночи, и, не будь в комнате посторонних, то есть Зои, он скорее всего попытался бы еще раз пережить вчерашние впечатления…