Страница 11 из 15
Полуразрушенное строение стояло в западной части нашей базы, по другую сторону от пустой широкой площадки, отделявшей его от обитаемых зданий. Иногда полицейские там готовили, если по какой-то причине не успевали сделать этого в дневные часы. Разводить огонь в темное время суток было запрещено. Талибы ни за что не упустили бы такую мишень.
Строение было в плохом состоянии. Там не было ни окон, ни дверей и стоял отвратительный запах. Из трещин в некрашеных стенах сыпалась пыль.
С того момента, как наше подразделение прибыло на базу, на это здание мы не обращали особого внимания. Но сегодня я решил туда заглянуть, поскольку хотел хоть ненадолго укрыться от палящего полуденного солнца.
Температура сразу упала на пару градусов, стоило переступить порог и пройти в основное помещение. Сейчас прохлада показалась мне благословением, но афганская зима стремительно приближалась, и у меня было мало надежды на то, что толстые стены будут хранить тепло. И никакого отопления у нас не было.
Центральное помещение было небольшим, два прохода вели из него в боковые, более просторные комнаты. В каждой из них имелось по небольшому окошку, впускавшему солнечные лучи, но в целом здесь царил полумрак, и что-то разглядеть было непросто.
Я снял с пояса фонарь и включил его.
Мебели тут не было, на полу стояла какая-то кухонная утварь и валялась пара оберток. Однако чуть подальше я заметил какую-то старую бумагу, придавленную пятью какими-то странными предметами, положенными друг на друга. Мне стало любопытно, и я подошел поближе. Предмет оказался грубо слепленной глиняной плашкой, похожей на облицовочную плитку, только раз в десять толще. Посередине плитки имелись четыре отпечатка длинных листьев, направленные из центра к краям так, что отчасти это напоминало компас. Я повертел тяжелую плитку в руках. Зачем кому-то было тратить столько времени и усилий, чтобы это сделать, вместо того чтобы заняться чем-то более важным? Я не мог найти объяснения. Мне казалось, в этих краях выживание отнимает все силы.
Я сделал еще три шага в темноту. Слева обнаружилась ниша, совершенно неприметная с первого взгляда. Я пригляделся и понял, что это еще один узкий проход, ведущий в маленькую кладовую.
В глубине души я надеялся, что, исследуя это строение, найду какие-то следы прошлого, хотя, разумеется, здесь должны были все исследовать задолго до меня.
Чего я меньше всего ожидал, так это низкого угрожающего рычания, которое донеслось внезапно из кладовой. Это застало меня врасплох.
Я поводил фонариком ниже и обнаружил источник звука. В луче света отразились два больших красных глаза. Из темноты вновь послышалось рычание. Глаза смотрели на меня, не мигая.
Я отступил на шаг, чтобы осветить фонарем все помещение. Так мне удалось разглядеть собаку, свернувшуюся калачиком у дальней стены. Я сразу признал ее. Это был смахивающий на овчарку пес, которого заставляли драться у меня на глазах пару дней назад.
– О, черт, – сказал я. Мне это выражение показалось как нельзя более подходящим к случаю.
Пес снова зарычал, но не пошевелился.
Какого черта он тут делал? И, главное, кто его сюда впустил? Я точно знал, что ворота стали неприступными с тех пор, как я ими занялся всерьез.
– Это полицейские тебя сюда притащили, да? – шепотом спросил я собаку. Поскольку он был не таким уж маленьким, на полу в этой крохотной кладовке ему едва хватало места, чтобы лежать свернувшись. Задние ноги были плотно прижаты к туловищу.
Он поднял голову к свету, пытаясь разглядеть чужака, вторгшегося в его убежище. Теперь я видел, что мордой он и впрямь слегка похож на овчарку, если не считать обрубков на месте ушей. Правый был все еще покрыт запекшейся кровью. Шерсть у пса на спине была короткой, палевой, а передние лапы до колен оказались белыми, как будто он надел носки.
Пес лежал и смотрел на меня.
– Значит так, я несъедобный, – сказал я ему, чувствуя прилив облегчения. Еда – это язык, который понимают все животные. – Хочешь печеньку? – поинтересовался я и опустил фонарь на землю, чтобы пес мог меня как следует разглядеть. Я присел на корточки и полез в передний карман за галетами, которые носил с собой постоянно. Называть их печеньем означало им сильно польстить: на вкус они больше всего напоминали затхлый картон. Но мы уже знали, что талибы могут напасть в любой момент, и никому не хотелось застрять на наблюдательном посту на несколько часов без всякой еды, даже если пить после этих галет хотелось неимоверно.
Я протянул к собаке левую руку, держа печенье между большим и указательным пальцами на тот случай, если он все-таки решит, что я выгляжу более аппетитно. Я уже видел, какие у него клыки. Знакомиться с ними ближе мне не хотелось.
Он снова зарычал. Это был низкий звук, как будто пробудился какой-то зверь из ночных кошмаров. Я вздрогнул, но все равно продолжал тянуться к нему. Нас с псом разделял еще добрый фут.
– Тихо, Пен, спокойно, – бормотал я сам себе, осторожно придвигаясь ближе. Я отчаянно надеялся, что пес меня просто пугает, но на самом деле настроен не агрессивно.
– Хороший мальчик. Я тебя не обижу, – негромко сказал я ему, – они вкусные, правда!
Я помахал коричневой галетой у пса перед носом. На сей раз дернулся он. Потом посмотрел на галету и с подозрением принюхался. Сомневаюсь, чтобы до сих пор ему доводилось пробовать что-то подобное. Потянувшись, он попытался взять галету зубами.
– Хороший мальчик. У меня еще есть.
Меня порадовало, что в галетах пес все-таки заинтересован больше, чем во мне.
Я вытащил из зеленой упаковки еще одно печенье и подтолкнул к нему, но когда моя рука оказалась слишком близко, он внезапно гавкнул и без предупреждения клацнул челюстями.
Я отреагировал слишком быстро, метнулся назад и плюхнулся на задницу.
Собака при этом не шевельнулась, двигалась только голова. Но угрозу он озвучил достаточно ясно.
– Ладно. Я понял, границы не нарушаем. Все хорошо, Мистер Злобный Пес. – Я бросил ему галету и медленно поднялся.
На этот раз он не стал тратить время и принюхиваться, а просто потянулся вперед, ухватил зубами угощение и принялся жевать.
– Так, приятель, я пойду принесу тебе воды. Она точно не помешает.
Я знал, что оставлять пса на свободе посреди базы нельзя. И мне не хотелось думать о том, какая участь ждет бедолагу в руках полицейских.
Но база теперь была собаконепроницаемой, и он не смог бы сбежать, даже если бы захотел. Значит, мне предстояло вывести его наружу. Однако здравый смысл подсказывал, что мне это не удастся, пока пес не станет мне доверять. Я уж точно не собирался тащить его за ворота насильно.
Я вышел из здания и чуть не ослеп от яркого послеполуденного солнца. Дойдя до того места, откуда мы брали воду, я взял одну из канистр, которые использовали для мытья посуды. Она еще была полна на четверть. Вернувшись в дом, я обнаружил на полу большую серебристую миску, которую полицейские иногда использовали для готовки. Ее ставили на открытый огонь, и снаружи она вся почернела от копоти, а изнутри налипли пригоревшие остатки пищи.
Я наскоро сполоснул ее и постарался убрать пальцами хотя бы часть этой грязи. Потом налил воды побольше и осторожно занес ее в полутемное помещение, где лежал сердитый пес. За время моего отсутствия тут ничего не изменилось. На этот раз я постарался быть аккуратнее и вежливо поставил миску на пол. Я не хотел снова приземлиться на пятую точку.
Пес не шелохнулся. Я слегка подтолкнул миску. Он не зарычал.
– Хороший мальчик. Вот видишь, я на твоей стороне, – сказал я самым дружелюбным тоном, на какой был способен.
Взглянув на часы, я увидел, что до совещания в 16:00 остается всего ничего, так что пришлось высыпать остатки галет прямо в миску.
– До встречи, приятель. А пока – приятного аппетита.
Он радостно принялся за еду, и я ушел, но основной вопрос оставался по-прежнему нерешенным. Я и так, и сяк прокручивал его в мозгу, пока шел на совещание, но ответа не находил. Как вытащить за пределы базы афганского боевого пса, не лишившись руки?