Метаморфозы: танцор

Этот мир еще не придумал слово «патриотизм» — пусть. И слово «самоотверженность» он не придумал тоже. По крайней мере, людям о них никто не рассказал. Не страшно — этот мир родил рабство и подчинение, а значит нужно пользоваться тем, что есть. Жизнь в условиях военного времени — тоже жизнь, но никто не обещал, что она будет сладкой. Потому что смерть в условиях военного времени — тоже смерть, только приходит она быстрее.

Раненые следили за работниками, раненые вешали несогласных, раненые наказывали плетьми. Распределяли еду, заготавливали пищу и кашеварили тоже раненые с помощью старших детей и самых дряхлых стариков. Самые маленькие дети никого не интересовали и носились по городу, играли, плакали, кричали, а возможно, и умирали, не дождавшись внимания взрослых.

Все здоровые солдаты копали рвы, корчевали деревья, рушили стены и ждали Рорка. Никто из них не отказался, но все косились на Глыбу. И на меня. Я не увидел среди них готовых к бунту — привыкшие к дисциплине, видевшие смерть, они знали, что их ждет, но хотели жить. Несмотря ни на что. И если для этого им нужно было копать, рубить или ломать, так тому и быть. Никто не тренировался, никто не отдыхал. Ополченцы были тут же — с лопатами, топорами, колунами и молотами. Так и не освоенные ими толком мечи лежали в казарме. Потому что сейчас лопата была важнее меча.

Проем ворот, несмотря на ожидавшийся штурм, остался открытым. Потому что наши ворота, даже закрытые, не удержат никого. Открытые ворота — лучшая приманка для врага, красная тряпка в руках, на которую мы будем принимать разъяренного быка. И какая разница, что так воевать не принято? Что положено зарываться в землю, прятаться за тысячами тонн камня? У доспешного рыцаря, закованного в десятки килограммов громоздкой брони, шансов выстоять против огромного быка ненамного больше, чем у хрупкого тореро в легкой шелковой рубашке, танцующего свой безумно опасный танец смерти.

Тон Фог с двумя десятками своих солдат на конфискованных у горожан лошадях обыскивал окрестности города в поисках людей. Всех, кого обнаруживали, преимущественно на северной дороге или в окружающих ее рощах, — гнали в город. Людей катастрофически не хватало, объем необходимых работ превышал всякие разумные пределы. Пусть лучше эти несколько сотен беженцев принесут хоть какую-то пользу городу сейчас, чем Рорка — потом. Да и не будут Рорка загонять их на работы, просто снимут трусливые головы с трясущихся плеч и направятся дальше.

Все запасы в городе конфисковали, два дня шли повальные обыски и потрошение домов — бедных и богатых, людей и Алифи. В последние я заходил сам, под пронзительными взглядами горожан и солдат. Ничего, пока Рорка рядом, бунта не будет, а потом… До этого «потом» еще дожить надо, и сейчас выжить — главная задача. Несмотря на то, что Валенхарр перевернули и вытрясли, как мусорное ведро, еды было немного — на долгую осаду не хватит. Ничего, прорвемся. Судя по тому, что я видел, добиться осады уже само по себе будет равносильно чуду — ни один полководец в мире не начнет осаждать крепость, видя открытые ворота и хлипкие стены. А значит, все закончится быстро.

Я ходил вместе с Глыбой, Меченым и несколькими его людьми. И руки офицеров лежали на рукоятях клинков, а солдаты не снимали тетивы. Я ходил вместе с ними по преображающемуся прямо на глазах городу, и в мозгу вызревали новые безумные идеи. Никто не спорил. Главное, чтобы хватило времени. О том, хватит ли сил горожан, думать не хотелось.

Иногда сердце превращается в панцирь, и тогда ни чужая боль, ни чужие слезы не могут пробиться через каленое железо.

На улицах городка кипела работа, люди ворочали камни, разбирали стены, рыли землю и падали от усталости. Там люди готовились умирать и убивать. Здесь я сидел в одиночестве, уставившись в голую стену, пытаясь понять, что еще не сделано, что упущено. И сколько бы я не думал, на ум приходил только один ответ. Ответ, лежащий на поверхности.

Как там говорил Логор? Точно не вспомнить, но смысл был в том, что магов осталось мало. Или изначально их было немного? Нет, вряд ли. Если уж даже мне крохи обломились, то благословенному народу, вломившемуся в этот мир словно на танке за пирожками, сам бог велел. Но я прибыл только что, свеженький еще. А здешние Алифи уже какое по счету сотое поколение? Похоже, не все у них хорошо с магичеством и заклинаниями.

Если уж на такое сражение, что мы пережили у переправ, не нашлось лучшего мага, чем наш командир, то что говорить? Хороших магов сколько? Единицы? Десятки? Вместе с плохенькими, типа меня, сотни, вряд ли больше. Но это у здешнего света. Что с тьмой? Вот про эту тьму мне, считай, вообще ничего не известно. И спросить не у кого. Ладно, думай голова, пока есть чем, пока думалку по ближайшей стенке не расплескали.

Рорка. Короткоживущие, плодящиеся, ушедшие от своих предков намного дальше, чем Высшие. И поколений у них явно сменилось больше, и талантов, видимо, сохранилось меньше. И знания при коротких сроках жизни накопить сложнее. А в условиях кочевого образа жизни тем более. Так что, по логике, с черным колдунством у местных адептов тьмы еще хуже, чем со светлым магичеством — у Алифи. Но это — в теории, а на практике?

Ведь угробил неизвестный мне шаман нашего мага на переправах? И толпу народа вместе с ним в землю вогнал. И меня с Логором почти. Значит, сильный шаман был? А с другой стороны, я ничего тогда не умел, да и сейчас не умею. Без опыта, без малейшего понятия, не имея даже представления о творящихся здесь чудесах — выжил. Что я там, зеркало представлял? Вспоминается смутно, словно десять лет назад было, а еще двух месяцев не прошло. То есть моих крошек хватило, чтобы местное колдунство пересилить? Значит, слабый шаман был? Противоречие — всегда повод задуматься, и я продолжил размышлять.

Хорошо, оставим переправы. Но под Лоррами нас местный принц кочевой к ногтю прижать пытался. И шаманов с ним не было. Ни одного, иначе не понадобилось бы мне сейчас ломать голову над тяжелыми думами. Трупам ломают головы не думы, а пилы. И если бы шаманов у Рорка было пруд пруди, хоть одного бы к особе благородной крови прикомандировали. Значит, их тоже мало. Это хорошая мысль. Радостная. Итак, примем как допущение — шаманов мало. А магов еще меньше, поскольку и самих Высших не так много. А у людей магов-шаманов вообще нет. Это Логор однозначно утверждал.

А что из этого следует? Что я и есть тот самый незадействованный ресурс нашей защиты. То звено, которое можно усилить. Только как? У Алифи на изучение магии ушли поколения, тысячелетия. У меня нет тысячелетий. И сотни лет нет. И десяти. Даже года — и того нет. Неделя — максимум. Это если очень повезет. Можно ли за неделю, без информации, без опыта освоить глубины такого искусства? Риторический вопрос. Значит, в бездну глубины. И не глубины — тоже в бездну. Нужны только вершки. И главный вершок — как вообще вызывать это состояние?

Я отвлекся, подошел к окну, посмотрел на кипевшую на улицах работу, закрыл глаза и попытался вспомнить.

…смерть смотрела на меня глазами сурового воина, поднимала его руку с кривым мечом и направляла его укрытого пеной коня. Сколько нас разделяло? Мгновение? Два? В них вместилось только одно желание, неистовое и невозможное. Вырваться из этого проклятого мира, из этого царства боли и крови. И казалось, только этот воин Рорка отделяет меня, избитого, уставшего, измученного от дома. Только он. Мир передернулся рябью. Мир разорвался на полосы цветной бумаги. Мир окончательно сошел с ума, и я, в кои-то веки, принял в этом участие…

Переправы, мой первый опыт, врезавшееся в память сильнее всех последующих битв ощущение безнадежности и бессмысленности происходящего. И череп летящего на меня воина, раскрывающийся цветочным бутоном.

… я ярился. Весь ужас этого мира, все мерзости, вся боль, вся ненависть сосредоточились в этом упрямом человеке, который даже перед лицом смерти не мог пойти мне навстречу. Я вцепился ему в грудь, боль в левом плече взорвалась вспышкой, мир поплыл, разноцветные полосы появились перед глазами и сплелись в узоры. — Имя…