Избранное

Сто двадцать иностранных корреспондентов, юристов и других обладателей пропусков подвергаются семикратной проверке, пока добираются до площади перед рейхстагом. Но игра не стоит свеч. Журналистов поместили на сорок шагов, от места действия, вдобавок за полицейским оцеплением. Освещение тоже очень скверное. Большинство присутствующих вообще ничего не разобрало в той возне, которой суд придает особо важный смысл: суд организовал наглядный показ того, как, по мнению обвинения, был учинен поджог.

Видно было только, как полицейский с факелом в руке долго прогуливался взад и вперед у знаменитого окна, через которое якобы влез Ван-дер-Люббе в рейхстаг.

Самому Ван-дер-Люббе показать этот акт не предложили. Его лишь спросили, как он это сделал, на что он благоразумно ответствовал молчанием.

Полицейский у окна помахал несколько раз факелом, что не внесло, однако, никакой ясности в вопрос. Затем суд, обойдя рейхстаг, останавливается у входа № 2. Это уже совсем далеко от журналистов, — ничего не видно и не слышно. По слухам, суд уточняет здесь показания свидетеля, который видел у этой двери убегавшего человека.

И это все!

В ближайшие дни предстоит подобный же спектакль в расширенном масштабе: будет показана якобы вся сцена поджога. По-видимому, показана будет в тех же издевательских условиях полного отсутствия контроля и простой возможности наблюдать. Но в протоколе появятся самые необходимые страницы: суд заверит, что он воочию убедился, как малютка Ван-дер-Люббе в один миг развел огонь в тринадцати местах рейхстага.

Только о протоколе теперь остается заботиться лейпцигскому судилищу. Больше, чем на протокол, ему в смысле успеха рассчитывать не приходится. Да и протокол-то получится очень похабный.

Новые изобличающие вопросы

тов. Димитрова

18 октября

Сильнейшим моментом семнадцатого заседания и одним из самых сильных и важных моментов процесса явился вопрос Димитрова, обращенный к свидетелю — чиновнику Шольцу и одновременно к суду, к его организаторам и ко всем тем, кто поистине отвечает за поджог рейхстага.

Приподнявшись с своего места, болгарский революционер громко и раздельно спрашивает: «Не прошли ли поджигатели через подземный ход, ведущий в рейхстаг?»[15]

Зал притихает. Может быть, в самом деле сейчас всплывет главный пункт в деле о поджоге, тот пункт, о котором настойчиво твердит «Коричневая книга», о котором говорилось в посмертном письме Оберфорена и в десятках других документов и показаний, — тот пункт, о котором вполголоса продолжают говорить до сих пор во всей Германии?

Минута замешательства. Но нет! Председатель Бюнгер мгновенно врывается в разговор. Прежде чем свидетель Шольц успевает произнести хотя бы один звук, председатель грозно обрывает: «Этот вопрос ставиться не будет».

Ну, раз ставиться не будет, тогда, конечно, не о чем больше и спорить, нечего ожидать… Вспышка интереса в зале сразу стихает, журналисты опускают записные книжки и карандаши, взятые было на изготовку. В подтверждение своей линии председатель сразу объявляет заседание закрытым. Можно идти обедать…

ОБВИНИТЕЛЬНЫМ АКТ ВЫДАЕТ С ГОЛОВОЙ

ФАШИСТСКИХ ПОДЖИГАТЕЛЕЙ

24 октября

Первая трещина

Уже в самом начале процесса о поджоге рейхстага обратил на себя внимание тот факт, что обвинительное заключение не было прочитано на суде (кроме самых ничтожных выдержек и резолютивной части). Хотя такой порядок нередко применялся в германских судах, но он вовсе не предписан законом и особенно в таком деле, как настоящее. Учитывая открытое недоверие мирового общественного мнения, можно было ожидать соблюдения мало-мальского приличия со стороны суда и оглашения обвинительного акта хотя бы в основном.

Этого не было сделано. Объемистый том прокурорских трудов остался достоянием судей, казенных адвокатов и самого автора — прокурора. Как зеницу ока берегли этот документ от нескромных посторонних глаз. Обвинительный акт должен был после процесса уйти в недра секретных архивов или, может быть, исчезнуть совсем.

Но ничего нет тайного, что раньше или позже не стало бы явным. На этот раз это случилось даже очень своевременно. Еще до окончания лейпцигского судилища. Упрятываемый обвинительный акт может стать предметом показа и обсуждения для всего мира. Ваш корреспондент получил копию текста обвинительного акта.

Достаточно бегло прочитать это произведение верховной германской прокуратуры, чтобы сразу понять, почему оно так скрывалось от посторонних. Перед нами документ величайшего юридического и логического убожества, полный путаницы, непрерывных противоречий, а главное — абсолютной бездоказательности и неумения свести концы с концами. Не будет никаким преувеличением сказать, что обвинительный акт сам по себе нисколько не менее скандален, чем весь процесс, такой, каким он был проведен за весь месяц.

Обвинительный акт начинается с декларативной части о преступной деятельности германской компартии. Она построена по общему образцу подобных вступлений, какие практиковались на предыдущих коммунистических процессах. Следует только отметить, что поджог рейхстага приводится, как основное доказательство этой преступной антигосударственной деятельности. Поджог и государственная измена в акте не разделены, между тем как на самом процессе суду пришлось держаться другой тактики.

Весьма путанно излагается социальное положение Ван-дер-Люббе. Он представлен и безработным и одновременно «не имеющим никакой профессии».

По словам акта, Ван-дер-Люббе был осужден в Гронау только за бродяжничество. Следовательно, не за распространение коммунистических листовок, как утверждалось на суде.

При беседах на бирже труда в Нейкельне Ван-дер-Люббе, как полагается «настоящему коммунисту» из фашистских кинофильмов, разгуливает в нахлобученной на лоб московской кепке и размахивает красной книжкой («партбилет»). Но этот «ответственный голландский большевик» не знает, согласно обвинительному акту, где находится ЦК германской компартии (это было известно всему Берлину). Он также подробно на страницах 32, 33 и 34-й обвинительного акта рассказывает о своей поездке в Москву, хотя, по словам того же акта, поездки этой не было.

Ван-дер-Люббе в своих показаниях о попытке поджога в Нейкельне сообщает, что не разбил стекла, чтобы не наделать шума. Однако впоследствии, при большом и настоящем поджоге, он с большим грохотом ломает и бросает на тротуар громадное стекло.

Переходим к главной части обвинительного акта, говорящей о подготовке поджога и самом поджоге. Здесь сразу обращает на себя внимание важнейшая трещина, раскалывающая весь литературный труд господина прокурора и тех, кто стоял за ним.

Обвинительный акт утверждает, что поджог мог быть подготовлен только большим числом людей, и старается это доказать. Но самый поджог после его подготовки акт приписывает только одному Ван-дер-Люббе.

Почему?

Потому что, памятуя о запертых входах в рейхстаг, невозможно объяснить внезапное исчезновение всех лиц, подготовлявших пожар. На это есть простейший ответ: подземный ход. Но именно этого ответа избегает автор обвинительного акта.

Между тем именно из самих сотен страниц обвинительного тома непреклонно явствует: поджог подготовляла группа людей, и только целая группа могла его провести в жизнь.

Возьмем начало пожара. На страницах 66-й и 68-й бранд-майор Клотц (он еще не допрошен судом) показывает, что, явившись по телефонному вызову на место пожара в 9 час. 24 мин., он застал пламя, которое могло разгореться только в течение 30 минут. Вычитая 30 минут, получаем фактическое начало пожара — 8 час. 54 минуты, то есть за 20–25 минут до проникновения Ван-дер-Люббе в здание, как указывалось в официальной версии.