Избранное

У Минска, к рассвету, мы проносимся над рубежом советской части мира. Здесь не спят, особенно сегодня. Светятся огни на пограничных заставах, праздничная суета в колхозных домах, последние флаги и плакаты довешивают на площадях и улицах белорусской столицы, и танкисты подъезжают на исходное для торжественного марша положение, и кавалерийские кони храпят и под расшитыми чепраками колышут бедрами, чистыми, бархатными, расчесанными в клетку.

Скорей, скорей! Вот Смоленск, высоко над Днепром, в знаменах; вот прямо из мадридского окна, глядя на северо-восток, вижу в утренней дымке, с юго-запада, Москву. По Можайскому шоссе мчатся машины. У Дорогомиловской заставы и дальше к центру строятся колонны демонстрантов. На Смоленской площади три тетеньки в белых фартуках, — ой, каких белых! — продают с грузовика горячие сосиски; вот бы сюда одну такую пару…

По Арбату уже ни пройти, ни проехать. Как подкрасили, подновили вывески! На них глядят лепестками детские радостные лица, такие счастливые, такие здоровые, какими еще не скоро станет худенькая, голодная детвора под мадридским окном.

Все дальше, по Воздвиженке, по Манежной площади, вижу вас, красноармейцы, командиры, рабочие, старые большевики, пионеры, московские девушки, милиционеры, студенты, — вижу со свежей «Правдой» в руках. Отлично вижу вас! И еще дальше — вечно молодые, верхом, вдвоем мчатся, как в годы боевые, Ворошилов с Буденным, и оркестры гремят встречу, и катится по столице красноармейское «ура»…

Михаил Кольцов[17]

Жизнь Кольцова рано оборвалась. Он не только не знал старости — для него едва лишь наступила зрелость. Но он успел написать столько, что его произведения могли бы заполнить много томов.

Почти двадцать лет подряд миллионы читателей «Правды», развертывая газетный лист, искали на привычном месте — в подвале или на угловых колонках вверху — фельетоны Кольцова, его разнообразные по теме, но всегда брызжущие юмором, резко сатирические очерки и зарисовки или то, что иногда называют «художественным репортажем».

Кольцов писал много, временами ежедневно, писал оперативно, прямо «в номер», но никогда не повторялся. У него был свой «кольцовский» стиль — не было стандарта. Он обладал богатейшим воображением, литературной изобретательностью и поэтому форма его фельетонов была неизменно гибкой.

«Правда» была его образовательной и политической школой. Она была и его родным домом. Кольцов прошел через все ступени редакционной работы — от рядового сотрудника до члена редакционной коллегии. Его облик сохраняется в памяти тех, кто знал его лично. Бывало, в коридорах редакции «Правды» издали видишь группу сотрудников, кого-то обступивших. Доносится веселый смех. Это значит, что Кольцов вернулся из постоянных разъездов и, как всегда, его рассказ сверкает меткими наблюдениями, острыми словечками, красочными образами, то шутливыми, то убийственными. А глаза при этом серьезные. И видно, что за шутками, за смехом уже формируется серьезный по мысли фельетон, в котором будет поднята важная проблема.

Во всей его фигуре, невысокой и подвижной, было изящество. Годы не старили его. И в легких движениях, и в жестах, и в выражении лица оставалось что-то мило мальчишеское, озорное. Он всегда готов был на смелые приключения, на неожиданные выдумки. Он был поэтом своего призвания — журналистики. И был верным, преданным работником «Правды». Работа в «Правде» облегчала ему ясное понимание политики партии и основ марксистско-ленинского мировоззрения. Социалистическая революция пленила его своей суровой пролетарской силой и правдой. Он занял свое место в рядах партии, чтобы не покидать его до последних дней жизни. «Правда» дала ему возможность точно знать, что является самым важным для данного момента, куда надо бить, что надо пропагандировать. «Правда» направляла его перо партийного публициста, учила партийной ответственности, честному обращению с острейшим оружием партии, тщательной проверке фактов, пониманию того, что надо различать, где ошибки своих советских людей, а где преступления классовых врагов.

Так создавалась советская школа фельетона, в которой Кольцов был одним из первых зачинателей, признанным мастером, учителем и другом молодежи, приходившей в газету с желанием стать «Кольцовыми», писать острые, нужные партии статьи, писать их ярко, интересно, оригинально, с веселым, если нужно, злым задором, без ругани и грубости, но, когда это требовалось, в высокой степени ядовито. Смеяться в печати умели многие, но никто из современников не превзошел Кольцова в богатстве оттенков смеха, а также в легкости и художественности языка.

В. И. Ленин назвал публицистов-коммунистов летописцами современности. Это летописцы особого рода. Они нисколько не похожи на пушкинского Пимена, который писал, не ведая ни жалости, ни гнева. Напротив, Ленин требовал от летописцев социалистической современности, чтобы они писали с гневом, с пламенной страстью, так, чтобы их писания помогали борющемуся пролетариату.

Кольцов был таким летописцем.

Современность неодолимо притягивала его. Он стремился не только наблюдать ее со стороны, но непременно участвовать в ней, быть в самой сутолоке событий, все видеть собственными глазами и уловить в виденном самое важное, характерное. Он всегда в разъездах: во время гражданской войны — на фронтах, в годы мирного строительства — на новых заводах, электростанциях, совхозах, стройках.

В острых и злых фельетонах он бичует все отсталое и косное, все, что мешает росту нового, что как репей пристает к нему, задерживает его развитие.

Кольцов всюду, на самых важных, решающих участках строительства и борьбы. На его глазах на подмосковных торфяных болотах закладывается и дает свет первенец советской электрификации — Шатурская электростанция. Он слышит первые взрывы на берегах Днепра — наступление на древние пороги. И он присутствует на торжественном заседании в Большом театре, когда на огромной карте огоньками вспыхивает ленинский план ГОЭЛРО… Волнующая героическая быль! Она запечатлена в очерках и фельетонах Кольцова. И это не только высокохудожественный репортаж, не только записи современника. Это и художественно-публицистическое раскрытие сил и задач коммунизма.

Так, чуть ли не все в основном строительство первых лет можно восстановить в памяти, проследить по очеркам Кольцова. Он исколесил всю страну, одним из первых журналистов наших облетал ее.

С тех пор прошли десятки лет. В перспективе нынешних масштабов, новейшей техники небольшим кажется нам размах того времени, робкими и неуверенными первые шаги. Социализм только вставал на ноги, только учился ходить. Даже гигант Днепрогэс никого сегодня удивить не может. И не это волнует теперь в очерках Кольцова, а то особенное очарование новизны, с каким родители встречают первого своего младенца. Эта радость ни с чем не сравнима. Эта любовь неповторима. И именно ею полны беглые записи Кольцова. Они лиричны и поэтичны в высшем смысле слова.

Фельетоны и очерки Кольцова об успехах социалистического строительства разрешали одну из задач, которые В. И. Ленин ставил перед советской печатью: ознакомление советского народа со всем новым, что рождается в новом труде, в новом обществе. Рядом с этой задачей была поставлена и другая: беспощадно искоренять, изобличать, преследовать, травить все отсталое, косное, чуждое, все, что мешает развитию социалистического хозяйства, социалистической культуры, морали, быта.

Завоевания социалистической культуры Кольцов противопоставляет дореволюционному бескультурью. Он считает своим прямым долгом советского журналиста уничтожать вековые пласты неграмотности, темноты, грязи, грубости. Его поистине угнетала та «обломовщина», которую, по слову Ленина, надо сдирать с обывателя, чтобы он стал советским гражданином. Фельетоны Кольцова против бескультурья, неряшливости, распущенности на производстве и в быту проникнуты гневом. Эксплуататорские классы еще не были выкорчеваны до конца, враги нового еще таились в многочисленных щелях нового, незавершенного социалистического здания, еще властны были над людьми самые заплесневелые предрассудки.