Страница 95 из 97
Для меня знаком живой жизни города является его интеллектуальная напряженность, культурно-творческий потенциал. Все это в Иванове есть, но только в более напряженном контексте. Существует как сопротивление очевидному. Обратимся к литературе самого последнего времени. Не будем говорить о море графомании, которое благодаря Интернету разливается все шире. Поговорим о вещах по-настоящему стоящих.
Из книг, вышедших сравнительно недавно, меня больше всего удивила и порадовала книга Валерия Шумилина «Сен-Жюст. Живой меч, или Этюд о счастье: Поэтический экскурс в эпоху Великой французской революции» (2010). Шумилин — это псевдоним исконного ивановца Валерия Смирнова, ранее известного как автора поэтического сборника «Красный Христос» (1994), переполненного фантасмагорическими образами. Какой-то постмодернистский «красный» коктейль, где излишества перекрывают смысл. Есть излишества и в прозаическом сочинении В. Шумилина (они дают о себе знать в самом заглавии книги). Но теперь эти излишества вызваны не хаосом мысли, а желанием сказать о своем герое и Французской революции все, что знает и думает автор, соотнести центр повествования с другими событиями всемирной истории.
Эта книга о трагедии людей, желающих осчастливить человечество путем насилия, путем гильотины. Открывается сочинение В. Шумилова стихотворением «Реквием по герою»:
В этой рубленой прозе сконцентрирован смысл книги В. Шумилина. Главный герой этого исторического повествования Сен-Жюст, «живой меч» Французской революции, ближайший соратник Робеспьера, в последний час своей жизни застывает в молчании, чувствуя страшное одиночество. Перед ним казнят Робеспьера. «Он остался один. И в тот же самый миг, когда Он услышал стук ножа, отсекающего голову „тирана“, Он, не медля ни секунды и не колеблясь, двинулся по ступенькам эшафота вверх. Он молча, не дрогнув вступил ногами в кровь Робеспьера, и, пока кожаные ремни охватывали Его, глаза Его смотрели поверх площади к небу, то ли устремляясь душой туда, куда Он рассчитывал через несколько мгновений прийти, то ли просто для того, чтобы не видеть это грязное ликование обманутой толпы, представляющей в этот момент, по иронии судьбы, весь державный народ, тот самый народ, ради которого Он жил и ради которого Он сейчас умирал».
Патетический стиль, избираемый автором при описании смерти Сен-Жюста, лишен ложной высокопарности. В нем, в этом стиле, преклонение перед стоицизмом героя, его внутренней несгибаемостью сливается с печалью о «рыцаре справедливости», ставшего «ангелом смерти», апологетом гильотины.
Образ гильотины проходит через всю книгу В. Шумилова. Одна из лучших глав в ней посвящена Шарлю Анрио Сансону, главному палачу в Париже, который казнил, казнит и будет казнить, так как это его работа. Логика Сансона — логика функционера с полной отдачей исполняющего свои обязанности. «Сапожник любит свое шило, — рассуждает палач, — повар свои кастрюли, столяр — свой верстак, но еще больше они любят изделия своего труда — сапоги, супы, стулья. А что делает он, Шарль Анрио Сансон? Какие изделия выходят из-под его рук? Известно какие… Трупы…». Эти трупы становятся зловещей материализаций идей Великой революции, дорогой в XX — XXI вв. с их фашистскими и сталинскими концлагерями, терроризмом, со всякого рода цветными и не цветными революциями и пр.
Книга В. Шумилова перекликается со стихами Анны Барковой о Французской революции. Вспомним ее «Робеспьера» (1953) о выступлении вождя якобинцев на празднике Великого Существа. Казалось бы, вот он час торжества Неподкупного. Но здесь же напоминание о его неизбежной участи:
Великая французская революция и «ивановский миф». Не разные ли субстанции? Можно ли их сближать? Можно. В своем послесловии к «Сен-Жюсту» автор книги говорит о некой связи между городом, в котором он живет, и революционной историй Франции. «Иваново-Вознесенск — не только „объявленная“ родина первого в России Совета рабочих депутатов, просуществовавшего столько же, сколько Парижская Коммуна — 72 дня! — он является так же и родиной основателя левого терроризма Сергея Нечаева, демонической фигуры Русской революции. <…> Добавлю также, что одна из центральных улиц Иванова носит название „10 Августа“! — нет не в честь французской революции 10 августа (взятия королевского дворца Тюильри!), но в честь другого революционного события — расстрела в этот день антивоенной демонстрации на Приказном мосту прямо на том самом месте, которое теперь носит символическое название „площадь Революции“! Мистическое совпадение! Потому что там, где есть Площадь революции, когда-нибудь может появиться и гильотина. Все зависит от того, насколько мы поймем и примем уроки истории».
Текущее время вносит свои коррективы в творчество, казалось бы, давно сложившихся писателей. В этом плане показательны произведения Л. Щасной последнего времени. Она все чаще обращается к прозе, а в 2012 году совсем неожиданно для многих читателей вышел томик ее пьес «Что делать несчастливым?..» Как понять этот поворот известной поэтессы к драматургии? Думаю, что разгадку следует искать в той же новой книге Щасной.
В пьесе «Продавцы и покупатели сюжетов», завершающей эту книгу, есть странная героиня по имени Печальная красавица. Новое время безжалостным тупым колесом прошлось по судьбе талантливой девушки, но в какой-то момент, став свидетелем причудливого площадного представления, она чувствует прилив творческих сил и бросает реплику, которая в какой-то мере становится ключом к разгадке драматургии Щасной. «Я вдруг поняла, — говорит Печальная красавица, — что только творчество сделает меня свободной. А жанр диалогов самый для этого случая подходящий: материал жизненный довлеет. Раньше я писала стихи, но поэзия — прихоть Бога…»
Однако, в отличие от своей героини, обращаясь к «диалогам» (именно так предпочитает называть свои пьесы автор книги), Л. Щасная, как мне кажется, отнюдь не намерена отказываться от поэзии как главного дела своей жизни. Драматургия нужна затем, чтобы вдохнуть глоток свободы для дальнейшего творческого существования. Сегодняшнее обращение автора книги к «диалогам» — органическое продолжение поиска опоры той непосредственной связи поэтессы с жизненной реальностью, с родной землей, о которой она с такой лирической пронзительностью говорит в одном из своих стихотворений: