Страница 79 из 88
В первые месяцы оккупации оставленные в Риге революционеры не соблюдали так строго требования конспирации. Казалось, кому-кому, а членам городской думы не могут запретить выполнять свои официальные обязанности. Лидеры меньшевиков даже направились к командующему восьмой армией генералу Кирхбаху с просьбой разрешить им легальную деятельность, дабы народные массы не переметнулись к большевикам, которые уже организуют подполье.
А потом через линию фронта просочились известия об Октябрьской революции, о том, что образовалось первое в мире государство рабочих и крестьян. Теперь оккупанты больше не желали считаться с тем, что в Германии не существовало закона, запрещавшего социал-демократическую партию. Стало известно, что, невзирая на начавшиеся мирные переговоры, а возможно, как раз ввиду этих переговоров, оккупанты готовились к решающему удару. Были мобилизованы все рижские добровольные пожарники, из них же заклятый палач трудового народа Давус готовил шпиков и вешателей; была поставлена на ноги рижская полиция под водительством барона фон Рекке. И все эти обстоятельства приходилось брать в серьезнейший расчет. Поэтому меры предосторожности, подчас казавшиеся Роберту театральщиной, не были излишними.
Согласно официальным данным, население Риги по сравнению с довоенным уменьшилось на две трети. Но, глядя на пустынные улицы и площади, где маячили лишь одинокие шуцманы да маршировали патрули, невольно охватывало сомнение — уцелела ли эта последняя треть? Редкие прохожие прятались в тени домов и всячески избегали встречи с незнакомыми людьми, так как и в штатском могли оказаться «самооборонцы» фон Рекке, которые грабили и избивали жителей при малейшей возможности.
Роберт внимательно всматривался в черты лица каждого встречного. За себя он не опасался, но под шелковой подкладкой его шляпы был припрятан текст воззвания, сочиненного минувшей ночью вместе с Рудольфом Эндрупом. Разоблачая планы немцев напасть на Советскую Россию, оно призывало рижан выйти 6-го января на демонстрацию протеста. Надо полагать, писателю Аугусту Берце удалось бы облечь это содержание в более звучные и впечатляющие фразы, но было строжайше запрещено вступать с ним в связь — «Максим» с «Ильзой» работали в типографии «Спартак», которая уже наладила выпуск прокламаций на немецком языке. Сейчас Роберт даже не подозревал, что несет текст листовки своему старому другу.
Цель своего пути он увидел еще издалека. За поскрипывавшим на ледяном ветру позолоченным кренделем над входом в булочную, словно сетовавшим на отсутствие муки, висела большая черная вывеска с белой надписью, выполненной готическими буквами: «Фотографический салон КНИПС. Специальность: крещения, свадьбы и похороны».
Роберт толкнул дверь. Где-то в глубине зажглась красная лампа, свет которой, словно далекое зарево пожара, обагрил стену, сплошь залепленную снимками голых младенцев и улыбающихся девиц, усатых офицеров и разжиревших торговцев. В передней никого не оказалось, однако Роберт сразу почувствовал на себе чей-то взгляд и был уверен, что за ним наблюдают. Тем лучше! Он сел, небрежно закинул ногу на ногу и принялся барабанить пальцами по стеклу на столе, изображая богатого бездельника, которому в общем-то спешить некуда, но просто он не привык ждать. Тотчас появилась девушка в черном халате, какой носят служащие фирмы.
— Чем могу служить? — спросила она, глядя на посетителя без особого дружелюбия.
— Мне надо сделать свадебную фотографию, — сообщил Роберт.
Девушка отвернулась, чтобы скрыть свое удивление. Но уже следующий ее вопрос прозвучал с полным безразличием:
— Где же ваша невеста?
— Еще не подыскал. А разве в наше время нельзя обойтись одним женихом?
Пароль был точен, и теперь девушка могла открыто выразить свою радость. Крепко сжав руку Роберта, она прошептала:
— Тебя тут уже ждут. Проходи, проходи, соломенный жених!
Помещение было ярко освещено, как будто тут и в самом деле собирались кого-то фотографировать. С тихим гудением горели два армейских прожектора, сзади сипели несколько газовых ламп, бросавших яркий свет с помощью системы зеркал на середину зала, где стоял обитый плюшем стул.
— Садитесь, — произнес глухой голос.
Увидев позади штатива чьи-то ноги, Роберт улыбнулся. Фигура и лицо человека были скрыты черным покрывалом. Но уже в следующее мгновение из-под него вынырнул связной типографии и протянул руку:
— Быстро давайте текст!
Роберт вручил листки. Да, у обычного фотографа не могли быть такие мозолистые пальцы с широкими ногтями, под которыми виднелись следы черной типографской краски. Перед ним стоял настоящий типографский рабочий.
— Оттиски будут готовы завтра. Пришлите за ними по возможности пораньше, — связной дружески похлопал Роберта по плечу и добавил: — Только в следующий раз сбрейте усы и наденьте пенсне. Не то вас будет легко опознать, товарищ господин городской думный.
— Слушаюсь, — весело пообещал Роберт, — и передайте мастеру, что копий надо довольно много, чтобы хватило всем друзьям…
Оставшись один, связной типографии сел и развернул полученные листовки. Максим ожидал их только к пяти. Чтобы не терять времени даром, связной принялся переводить текст на немецкий язык.
«На улицы, товарищи и сограждане!
Наш час пробил. Мы больше не можем и не смеем молчать. Алчные германские толстосумы спешат оторвать Латвию от свободной России и присовокупить к своим разбойничьим трофеям… Сейчас идут мирные переговоры, на которых решится также и будущее Латвии. Стало быть, товарищи, теперь или никогда! Смело и беззаветно должны мы выйти на улицы и не допустить, чтобы нас продали в рабство…
И потому — пусть раздадутся наши голоса протеста, наши боевые песни в следующее воскресенье, 6-го января, в 10 часов утра. Пусть нескончаемым потоком со всех концов города к его центру, на Александровский бульвар, хлынут толпы рижан…
Этот наш призыв пусть передается из уст в уста, от сердца к сердцу! Если ты прочитал, то передай своему товарищу, согражданину, знакомому — пусть знают все, пусть придут все. Проклятие всякому, кто в этот день останется сидеть дома!
Товарищи, братья — немецкие рабочие в мундирах солдат! Мы обращаемся к вам!.. Станьте хоть ненадолго борцами за свободу, присоединитесь к нам и докажите, что еще жив великий дух немецкой социал-демократии…»
На этом он прекратил чтение, потому что погасли прожекторы и в помещение вошел Аугуст Берце.
— Нет, нет, — успокоил он связного, — ничего не произошло. И уж пожалуйста, не сердись. Целый месяц не был на улице. Мне казалось, я задохнусь там, если сегодня же… Одним словом, ясно, не так ли?
Аугуст перелез через каменную стену, в два прыжка проскочил темноватый двор и открыл дверь. По черной лестнице взбежав на четвертый этаж, он отпер дверь своей квартиры, в полутьме едва не сшиб с ног Анну и сразу же понял, что жена ждала и волновалась. В бурном приливе нежности Аугуст обнял ее худенькие плечи и прижал к себе, потом долго и пристально изучал милое, сейчас такое осунувшееся лицо с высоким лбом, маленьким носом и близорукими глазами.
«Да, все-таки изменилась моя Аннушка за последнее время, — подумалось ему, — только волосы все такие же золотистые, как в ту весну, когда познакомились. Работа старит ее, трудная, опасная работа в подполье, невообразимо долгие месяцы ссылки. И заботы! Раньше она волновалась только за меня, а теперь еще и за нашего кроху… Очевидно, надо было настойчивей уговаривать ее, чтобы вместе с сестрой уехала в Петроград…»
Аугуст еще раз взглянул на жену и улыбнулся — просить, конечно, можно было, но это еще не означает, что Аня послушалась бы. И ведь именно за этот непокорный характер он никогда не перестанет любить свою самоотверженную подпольщицу.
Так думал Аугуст, но ничего подобного уста его не вымолвили. Он только скинул пальто и сказал:
— Закрой окно, пора браться за работу.
Когда Аугуст, нагруженный наборной кассой, верстаткой и рулоном бумаги, пришел с чердака, рабочее место уже было подготовлено. Они молча взялись за дело. Быстрыми, привычными движениями Аугуст брал литеры и складывал их в слова.