Страница 113 из 128
В 1977 году родился сын, которого Боул по привычке решил назвать в честь одного из рыцарей Круглого стола, о чем и сообщил жене. А затем минут пятнадцать разминался, уворачиваясь от очередного сервиза на шестнадцать персон. После крышки от соусника, угодившей ему прямо в ухо, он абсолютно четко понял, что, действительно: «Можешь подавиться своей заплесневелой легендой, stronzo(8)! У мальчика должно быть итальянское имя, Гавейн!»
Подумав несколько секунд, он призвал из буфета кофейный сервиз и принялся вежливо уговаривать жену пойти на компромисс: «Хотя бы стилизованное на английский лад, idiota(9)! «Лучиано Боул» звучит кошмарно, Франческа!»
Нельзя сказать, что больше повлияло на молодую леди, прекрасные манеры супруга, летающие по комнате чашки или то, что Гавейн вдруг заговорил с тосканским акцентом, но на скамейке запасных рода Боул появился новый игрок: Люциан.
Правда, после наречения родительское внимание к новорожденному резко иссякло. Гавейн, за пару лет супружества порядком утомившийся от того, что в доме практически нет целой посуды, вернулся к своим делам в Визенгамоте, где буквально дневал и ночевал, а Франческа, которой не давала покоя слава Лукреции Борджиа, фактически переселилась в домашнюю лабораторию. Встречались они только за ужином. Гавейн делал «козу» Люциану, выслушивал от жены новую порцию итальянских ругательств и упреков в невнимании, уклонялся от очередного стакана и удалялся в малую каминную залу, где ежевечерне за рюмкой чая беседовал со старым другом, Улиссом Гринграссом.
Спустя пять лет Франческа, неправильно рассчитав какой-то ингредиент, надышалась ядовитыми парами и благополучно отбыла в лучший мир. Война к тому времени уже закончилась, ни одного Боула больше не пострадало, и Гавейн, успевший уже миллион раз проклясть себя за излишнюю мнительность и поспешность, вытер пот со лба, вновь расставил по всему дому ценные статуэтки и вазы эпохи Мин и окончательно скинул чересчур крикливого и подвижного Люциана на руки сначала нянькам, которые надышаться не могли на хорошенького ребенка, а потом и домашнему учителю.
Вечерами, когда пожилой маг-гувернер, набегавшийся за непоседливым Люцианом в течение дня, засыпал без задних ног, мальчик выбирался из кровати и бродил по ночному дому. Иногда пробирался к малой каминной зале и часами просиживал там под дверью, подслушивая неспешные беседы отца и Гринграсса о политике, Дамблдоре и Темном Лорде, о последней войне и перспективах магического мира, о семье, детях и внуках, об их будущем.
Именно из этих разговоров девятилетний Люциан узнал, что он родился только потому, что Гавейн до одури боялся, что кто-нибудь еще из двух оставшихся сыновей отбросит ботфорты. Что к совершеннолетию он придет только с небольшим подъемным пособием от отца, домовиком Дарки и сейфом матери, в котором шиш да маленько. Причем «маленько» ежегодно уходит на оплату этого самого сейфа. Что его друг Теренс в семнадцать лет принесет вассальную клятву старшему брату, Галахаду. И что самое главное, его отец в принципе не верил, что Люциан может чего-нибудь добиться в своей жизни.
– Если бы нашлась какая-нибудь завалящая Обретенная! – протянул тогда Гавейн, на деле и мысли не допуская, что подобное сокровище может заваляться. – Или если бы Лорд в свое время не дурью маялся, а вспомнил, что он наследник великого колдуна, принял род и вернулся к истокам. Можно было бы и младшего моего дурачка неплохо пристроить. А так, максимум – альфонс при какой-нибудь страшиле, вроде Фионы Флинт, минимум – плейбой-квиддичист. Вот его потолок, Улисс. Мозги есть, но ленивый до одури. Мордашка красивая, но вечно капризная и недовольная. Да и характерец! Весь в мамашу!
Оскорбленный в лучших чувствах, Люциан уже хотел влететь в комнату и криками и вазами выразить свое негодование, как замер. Криками? Вазами? Гавейн что, прав? С того дня у него появилась цель: доказать. Доказать отцу, братьям, лорду Гринграссу, – да всем! – как они ошибаются.
Себя пришлось буквально ломать через колено. Поначалу было неимоверно сложно сосредоточиться на занятиях, не вертеться и внимательно слушать: энергия, казалось, переполняла его, бурлила, требуя выхода. Люциан попросил учителя разбить каждый урок пополам и в пятиминутный перерыв активно прыгал. До гувернера, наблюдавшего за его потугами, наконец, стало что-то доходить, и он предложил воспитаннику бегать по утрам, играть в квиддич после обеда, а перед сном ездить верхом. Стало легче.
Кроме того, он постоянно следил за своим лицом. Во всех отражающих поверхностях: зеркалах, витринах, окнах, полированных дверцах шкафов. И как только замечал, что появлялась недовольная, или капризная, или злая гримаса, тут же волевым усилием расслаблял мышцы, возвращая нейтрально-дружелюбное выражение. Со временем, когда удерживать его стало так же естественно, как дышать, Люциан сел перед зеркалом и, погримасничав с полдня, выбрал мимику на все случаи жизни. Каждая улыбка и выражение лица были отработаны им настолько, что при желании он мог за минуту продемонстрировать всю гамму чувств, на деле не испытывая ничего.
Выбираясь на Косую аллею, Люциан старался переброситься фразой-другой с каждым встречным-поперечным, невзирая на возраст и социальный статус: с прохожими, с лавочниками, с торговками. И при этом внимательно отслеживал реакцию на себя и свои слова. Он понял, что изначально нравится буквально всем: красивый мальчик с обаятельной улыбкой и дружелюбным выражением лица. А значит, важно не испортить это первое впечатление. Он взял свой темперамент в узду и, выслушивая что-либо неприятное, уже не набрасывался на собеседника с криками и кулаками. Сначала лишь молчал и мысленно крыл визави отборной итальянской бранью из арсенала покойной матери, а потом, внимательно прислушиваясь на приемах в Боул-мэноре или других аристократических домах к беседам окружающих, научился парировать.
Вечерами Люциан рылся в фамильной библиотеке, пытаясь понять, есть ли у него в будущем какие-нибудь варианты, кроме квиддича и женитьбы. Именно там, в полумраке большой комнаты, освещенной лишь несколькими канделябрами, он понял, что имел в виду отец, рассуждая об Обретенных, Лорде и нем, Люциане.
Перспективы у него, действительно, были. Даже две. Смутные и призрачные. Однако, приехав в Хогвартс и познакомившись с Мелиссой, он понял, что мало того, что эти самые перспективы стали обретать определенные очертания, но возникла еще и альтернатива.
***
– Возможно, звучит пафосно, но ты открыла передо мной новые горизонты. Я слишком примитивно смотрел на мир: или наследник, или никто. Или леденец, или кусок некой субстанции в воде. А тут приютская сиротка, не особо стесненная в средствах и оптимистично смотрящая в завтрашний день. Значит, есть варианты. Должны быть. Пусть все доходные места поделены века назад, окружены лесом и рвами с водой и крокодилами. Да, откусить кусок не удастся. Но ведь можно вырубить деревья и отгородить свою собственную полянку. Предложить что-то новое, чего маги никогда не видели. Поэтому и выбрался сегодня в Лондон.
– Хотел с наскока найти «золотую жилу»? – фыркнула Мелисса.
– Ну, я же не совсем идиот, – парировал Люциан и начал методично перечислять. – Всего лишь осмотреться, найти книжный магазин, накупить учебников по всем предметам за все классы.
– Заплатить золотыми или серебряными монетами, – в тон ему продолжила девочка, – попасть в полицию, колдануть со страха, нарваться на разборки с Министерством, вылететь из школы.
– Как вариант, – усмехнулся он, разводя руками, словно расписываясь в собственной глупости. – Но магловское образование мне необходимо. И я не отступлюсь. Когда я смотрел твои учебники, чувствовал себя тупой деревенщиной. Взять, например, арифмантику. Это та же магловская математика. Я сравнивал. Знания, необходимые для сдачи ТРИТОН, маглы получают в тринадцать-четырнадцать лет.
Мелисса долго на него смотрела, а потом улыбнулась.
– Что ж, Люц. Считай, тебе чертовски повезло. Мы сейчас идем в гости к одной очаровательной даме. Пока я буду решать свои вопросы, ты сможешь подробно побеседовать с ней о возможностях заочного образования и собственном учебном плане.