Деньги за путину

— Зря не остались, — сказал ему Савелий, — расколотят борта нашего кунгаса. Вишь, бухают как…

— Где ты видишь наш кунгас? — вгляделся в берег Гена и смахнул со лба капли пота. — Протри очки — наш стоит справа. У нашего нос ниже.

Савелий протер очки.

— Да сам ты ни черта не видишь! Наш, говорю, загружают…

Доспорить они не успели. Фал, за который было закреплено двадцать мешков, натянулся, вспорол бугристую поверхность воды и, хлестанув по ней пару раз, завис в воздухе. Взревел и забуксовал на месте катер, выдавливая из-под себя бурлящие валуны пенной воды. Шелегеда поднялся во весь рост и, следя за флажком инженера, помахивал раскинутыми руками — правее, левее, еще чуть-чуть… Савелий ухватился за свой мешок и напряженно смотрел на руки бригадира. Вот они резко упали вниз…

— Раз, два. Поше-ел!

Рыбаки враз приподняли мешки, перевалили их на попа. Еще какое-то мгновение мешки держались на ребре бортов, потом медленно бухнули. Кунгас облегченно подпрыгнул. Два глухих взрыва одновременно, словно две торпеды, ударили под борта кунгаса — он вздрогнул, взлетел как-то боком вверх и потом плашмя опустился на бугры воды. Кто поопытнее, тот присел, вжался в борт. А Савелий, Гена и еще несколько человек, разинув рты, уставились на воду. Некоторые даже наклонились за борт, чтобы лучше разглядеть момент погружения мешков. Как и следовало ожидать, салаг окатило с ног до головы ледяной водой, причем дважды: сначала с одного борта, потом с другого.

Но никто не расстроился. Всем вдруг сделалось весело, и даже мрачноватый Шелегеда не мог сдержать улыбки.

Катер тем временем развернулся и потащил всех к берегу.

Савелий ошибся — загружали не их кунгас. Тот еще ждал своей очереди.

— Молодцы! — сказал Николай Захарович Шелегеде. — Смотри, дорогой, Центральный у тебя — будто кто нитку натянул, а?

Снова взялись за носилки.

Непрерывно хотелось пить, но нельзя — пот смывал комариную мазь. Савелию вдруг показалось, что мешки стали вроде бы полегче. Вначале он принял это за «второе дыхание», но нет — просто они переместились на участок, где набивали мешки те двое пижонов. Оба, впрочем, работали здесь же, и даже тогда, когда стали загружать самый дальний кунгас, предпочли остаться на своем участке. Половинчатые мешки таскать одно удовольствие: идешь неторопливо, покачиваешься в такт носилкам, покуриваешь…

— Где же это вы таких малышек нашли? — искренне удивился парень в морском бушлате, с массивной нижней челюстью. — Он ткнул пальцем в мешок, словно проверяя, что в нем, потом весело посмотрел на Савелия и Гену. — Ребята, возьмите меня к себе в компанию, я вижу, с вами не пропадешь.

— Ладно, ладно, захлопни челюсть, а то отвалится, — буркнул вмиг покрасневший Гена.

— Как хотите! — не обиделся парень и, взвалив на самую шею мешок, затопал, покряхтывая, к трапу.

К «малышкам» они больше не прикоснулись.

— А ну, подсоби-ка! — решительно потребовал Гена и ухватился за мешок.

— Гляди, гладиатор, надорвешься, — предупредил Савелий.

— Давай, давай…

Гена надул щеки и, вытаращив глаза, рванул мешок на себя. Савелий помог снизу.

— Да куда ты на шею? Сломаешь! — прохрипел Гена. — Во, теперь ладно…

— Брось! — взмолился Савелий. — Зачем тебе это, брось, а…

Но Гена ничего не ответил, сделал первый шаг. Савелий тоже, словно погонщик возле навьюченного осла.

— Не дави мешок вниз, дьявол!

— Да не давлю я — наоборот, помогаю.

— Какой «наоборот»! Погоди, вот сброшу, ты у меня получишь.

Так, переругиваясь, они дошли до трапа.

— Да отойди от меня, черт!

— Все-все, ушел.

— Ух, и получишь же ты…

— Ладно-ладно.

Вокруг собралась толпа.

— Кишка тонка, — бросил кто-то.

— А ну смелее, гладиатор! — крикнул Григорий Шелегеда.

Гену будто кто подстегнул. С разбегу взбежав на трап, он повернулся спиной к борту кунгаса и разжал руки — раздался взрыв хохота. Мешок пролетел мимо и бухнулся в воду.

— Минус один мешок, — констатировал Шелегеда.

Гена выдавил из себя улыбку, отер мокрое лицо, развел руками:

— Эт, черт! Не рассчитал маленько.

Они возвратились к своим носилкам.

— А ну, — попросил шепотом Савелий и оглянулся по сторонам.

— Чего «ну»? — не понял Гена.

— Берись, говорю.

— Кончай комедию. Видал, я и то…

— Берись, говорю!

Савелий согнулся в три погибели. Когда мешок лег на шею, он постоял так несколько секунд, словно раздумывая.

— Чего ты? — наклонился к нему Гена.

— Мне бы, понимаешь… разогнуться, а там…

— Попробуй, чем ныть.

— Да что-то не разгибаются.

— Ноги, что ли?

— Не, колени.

— Давай помогу. — Гена ухватился одной рукой за ногу чуть ниже ягодицы, а второй надавил на чашечку колена.

— Ой-ой! — неожиданно хихикнул Савелий, мешок сполз со спины.

— Чего ты?

— Да щекотно стало. Эх, жаль! Если б разогнуться, то запросто…

Подошел Шелегеда.

— Кончай, гладиаторы, экспериментировать. Сейчас будем загружать ваш славный «утюг».

Старый кунгас, который первое время Савелий путал почему-то с «лангетом», был его с Антонишиным детищем, их славой и гордостью. Им, а не кому другому, поручил Чаквария в начале путины возродить кунгас к жизни. Правда, сам инженер руководствовался несколько иными соображениями. «Откуда эти недотепы взялись? — думал он тогда. — Этого, в очках, ветер качает — вот-вот свалится. Второго бугая будто три дня колотили — только кряхтит да морщится. Бог с ними, пусть ковыряются с этой развалиной. Все равно обещали новый». Однако на всякий случай строго предупредил: «Чтоб за три дня прошпаклевали и просмолили».

Старый кунгас

Эх, старый, славный рыбацкий кунгас. Словно уснувший кит, лежал он у самого края обрывистой суши. Лет двадцать назад, а может, тому более, сработал его колхозный плотник дядя Яша. То ли под рукой не нашлось нужного материала, то ли какими другими соображениями руководствовался мастер — только кунгас вышел посудиной тяжелой, точно литой из чугуна. Словно предназначалась ему по меньшей мере судьба дежневских кочей.

Своего родителя кунгас давно пережил. Дядя Яша был похоронен где-то здесь, но берег подмывался, оползал, и море однажды поглотило кладбище… Теперь могила колхозного плотника как у настоящего моряка — в море.

В ту зиму кунгас пролежал всем своим многопудовым грузом на полустертом днище. Его забыли перевернуть и даже не подложили бревен, чтобы осенние, а потом весенние ветры выдули всю сырь, накопившуюся за лето в усталых досках.

Понятно, к концу осени колхозные чаны наполняются красной рыбой, а бочки — красной икрой, и на старый кунгас махнули рукой — новый, мол, пообещал морпорт.

Так и прозимовала посудина, полная вначале снега, а затем льда. Все бы ничего, да в середине апреля понесла нелегкая Пашку на тракторе в море за корюшкой. Сам он и не заметил бы, чего сотворил, если бы не дедушка Нноко — ветеран труда колхоза «Товарищ». Он прытко заковылял вслед трактору, замахал широкими рукавами кухлянки, но опоздал… Левой гусеницей Пашка раздавил кормовой открылок полузанесенной посудины. «Не горюй, не грусти, дедуля, — весело и беспечно крикнул он Нноко, — все одно — трын-трава…» Старику послышалось «дрова», и он сразу осекся: дрова так дрова, колхозу виднее. Только вспомнил то далекое время, когда молодым ходил на этом кунгасе до самых верховий Лососевой реки.

Получив ответственное указание Чаквария, Савелий и Антонишин обошли посудину дважды, примериваясь, откуда же начать. Впервые им предстояло иметь дело с кунгасом.

— Одних ржавых гвоздей с ведро надо повыдергивать, — пожаловался Савелий, но взял ломик и долго его рассматривал.

Лишь к вечеру они сообразили с удивлением, что выдергивание гвоздей — это еще не ремонт, а лишь приготовление к нему. Из трех отпущенных дней одного-то ведь уже нет. От такой мысли сделалось не по себе. За кунгас, какой бы он ни был старый, спросят с них. Все равно наступит час, когда соберется вся бригада, чтобы отправиться к устью Лососевой реки. А если с кунгасом выйдет чего не так? Как бы не пришлось бежать куда глаза глядят…